Письма с фронта. 1914–1917 - Андрей Снесарев

Вчера я выслал тебе на Петроград 480 рублей, о получении пиши. Что ты получила из Каменца 800, из твоего письма знаю. Сегодня получил кипу твоих писем (с этого и хотел начать письмо, да заболтался), последнее от 19.VI с карточками; ревущая Ейка – сам восторг; мальчики как будто худоваты. Тащи их почаще в зелень, сады… что ты, впрочем, и делаешь.

14-го ранило моего нач[альника] ком[анды] связи Фокина, теперь у меня новый – Дементьев. Ходили мы по одному и тому же двору, он был в шагах 40–50 сзади. Меня обдало только комьями грязи, а его – там позади – ранило в ногу; рана легкая, недели на 3–4 лечения. По-видимому, некоторые из моих писем до тебя еще не дошли. Что я кончил Леонардо, я писал тебе раза 2–3. Писал эти дни реже, но 2–3 раза в две недели все же писал. Давай, моя золотая и драгоценная, твою рожицу и малых; я вас обниму, расцелую и благословлю.

Ваш отец и муж Андрей.

Относительно письма из Екатеринослава история такова: у Пантел[еймона] Алексеевича (Антипин) есть меха (муфта и боа), которые он оставил в Ек[атеринослав]е. Зная, как моя детка любит такие вещи, я предложил П. А. мне их уступить и приказать направить прямо на Петроград, но дама, у которой он их оставил, сочла нужным написать тебе сначала. Напиши ей, чтобы она тебе выслала, и пиши мне, что они собой представляют и какова их ценность. Доктор берет за них, по-видимому, треть их цены.

Вместе с этим посылаю тебе вид моего убежища, нарисованного нашим художником, командиром 5-й роты. Видишь, это тип землянки, вход в которую находится в стороне от противника, а присыпка – в направлении к нему… Убежище тонет в хлебах и, будучи покрыто зеленью, совсем замаскировано от взора.

Завтра Дмитрий Иванович (худож[ник], фам[илия] Салтыкевич) нарисует и мою халупу, которую я перешлю тебе после.

Осип от кричащей Ейки в восторге, а также, по-видимому, доволен и скромным монашеским типом сидящей и работающей Тани.

Цел[ую], обнимаю и благословляю. Андрей.

26 июня 1915 г.

Дорогая моя Женюра!

Сейчас посылаю тебе мой «штаб», т. е. деревенскую избу, в которой я помещаюсь с начальником команды связи и моими телефонами. По окраине двора идут окопы, в которых помещаются полковые разведчики. Это тоже нарисовано Д. И. Салтыкевичем. Постарайся, чтобы рисунок, как рисованный карандашом, не размазался; закладывай его папиросной бумагой или, как это делают, смочи молоком. Два дня тому назад я послал тебе рисунок моего «убежища», т. е. землянки, в которую я прячусь во время сильного артиллер[ийского] огня. Будет очень досадно, если рисунки не дойдут почему-либо до тебя. Сережа привезет тебе массу фотограф[ических] снимков. Если тебе захочется, некоторые из них (включая и посылаемые сейчас) опубликуй, поместив в иллюстрированных изданиях. Только не надо называть полк. Тебе, если захочешь, могут дать за это и деньги.

Вчера батюшка с присланным тобою образом прошел по окопам. Ребята по этому случаю приоделись и были страшно растроганы… некоторые плакали. В последние дни мне трудно было устроить какое-либо молебствие, и люди страшно по молитве соскучились. Все любопытствовали, откуда этот образ, и батюшка подробно все им рассказывал. Картина вышла трогательная. Полковой фотограф трижды снял ее, и я тебе потом пришлю ту, которая получше выйдет.

Повторю: 23–24 июня я переслал тебе 480 рублей на Петроград.

Полк[овник] Черкасов, которого ты, вероятно, помнишь по Туркестану и который командует одним из полков нашей дивизии, заболел нервным расстройством. Он и всегда был нервен, а тут вышла одна неудача: тяжелым снарядом убило у него священника, врача и много людей, и этот факт его окончательно доконал. Всё, с этим связанное, страшно интересно, особенно с точки зрения моих мыслей и взглядов, которых я держусь. Случай с Черкасовым – блестящее подтверждение таковых. Наша козочка начинает крепнуть и шалить, забавно наблюдать ее прыжки, легкие и пока неуклюжие.

Почта опять налаживается, и я от своей драгоценной, алмазно-бриллиантовой женушки вновь начинаю получать письма. Давай за это свою рожицу и тройку малых, я вас всех крепко обниму, расцелую и благословлю.

Ваш отец и муж Андрей.27 июня 1915 г. Д[еревня] Бортков.

Дорогая моя Женюра!

Письмо и корзинку тебе передаст вольноопределяющийся Янковский. Он мною командируется в Петроград для привоза оттуда телефонного провода. Я тебе писал в последние дни довольно часто, переслал, между прочим, рисунки, сделанные моим офицером, моего теперешнего штаба и убежища. Начиная с 24 апреля мы постепенно отходим с Карпат, из-под Беньева. На Днестре, у Большого болота (дер[евни] Долобово и Хлопынцы), мы задержались на целый месяц, а затем начали отступать далее. Этот отход вызывался какими-то неудачами то севернее, то южнее нас, ибо мы-то били противника систематично: за это время я захватил 11 пулеметов, до 40 офицеров и около 2 тысяч ниж[них чинов]. Это ребят окрыляло, и настроение у меня прекрасное. От Великого болота мы начали отходить, останавливаясь на позициях 3–4 дня, не более (Любен Вельки, М. Солонка, Билка Шляхетска), а теперь начинаем останавливаться уже на целую неделю: на предшествующей позиции у Глинян простояли неделю, а на этой (фол[ьварк] Раздали у Борткова) неделю уже простояли и, по-видимому, простоим еще. Это намекает на то, что к северу и югу от нас положение наше крепнет и нас поэтому не заставляют глупо пятиться назад. Конечно, со страт[егической] точки зрения наш отход, раз пока нету снарядов, мера умная и дальновидная, сулящая только победу, но, увы, это понимают не все, и моральная тягость от нашего отхода, к сожалению, воспринимается массой чутко. Для нее и разоренный Перемышль, и Львов имеют какую-то притягательную силу; масса не знает, что воюют не из-за них, их можно отдать и снова взять, дело в поражении живой силы и принижении народного духа враждующих с нами стран. Это начинают постигать и австрийцы, пленные их имеют все более и более кислый недоумевающий вид. Мы отходим, но нападать они боятся, так как это им всегда дорого стоит. Получается глупая картина: мы остановимся, они подойдут, остановятся и начинают окапываться и укрываться проволокой. Сейчас читаю Чарльза Сароли (бельгиец) «Англо-Германская проблема», и откуда только британцы находят таких подхалимов… вроде Вамбери. Если успею, напишу еще. А теперь давай мордочку и наших деток, я вас обниму, расцелую и благословлю.

Ваш отец и муж Андрей.1 июля 1915 г.

Дорогая моя Женюша!

Очень рад, что вы перебрались на Лахту, дети воспользуются вольным воздухом, да и ты отдохнешь на просторе. Был у нас вчера Командующий армией и заметно выделил мой полк, приветливо поговорив с ребятами и раздав много Георгиевских медалей. За минувший месяц мой полк заработал их около 300 и все по телеграммам… Мои все ходят, подняв нос, и я очень внутренне удовлетворен. Я доволен более всего тем, что блестящее боевое состояние полка достигнуто (насколько это зависело от меня, командира полка) моими мозгами и сердцем, теми принципами, которые я выносил в своей голове и которые оспариваются очень многими. Вообще, Ком[андую]щий армией привел меня и офицеров в восторг: прост, ласков, внимателен, был даже в передовых окопах… так я себе всегда и рисовал посещение высокого начальника: полон короб ласки и ни грана брани.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});