Сравнительный анализ политических систем - Чарльз Эндрейн

Когда политический процесс заходил в тупик, деинституционализация увеличивала вероятность переворота. Большинство латиноамериканских стран, включая и те четыре, о которых шла речь выше, страдали от персонализма правления. Даже в условиях раздробленности президент обладал большей властью, чем законодательные или судебные органы. Политический процесс опирался на отношения типа «патрон — клиент». Президент выступал в роли суперпатрона, раздающего политическую поддержку в обмен на ресурсы (покровительство, кредиты, контракты, лицензии). Государственные институты оставались слабыми. Личные связи представителей власти играли большую роль, чем нормы гражданского общества. Рассматривая конфликт интересов как незаконный, многие латиноамериканские элиты так и не выработали надежного процедурного консенсуса как средства примирения разногласий. Законы не могли оградить гражданскую администрацию от произвола военных. Для многих гражданских лиц, поддерживавших путчистов, военный переворот представлялся наиболее эффективным и легитимным способом подавления нелегитимных конфликтов.

Деинституционализацию и недееспособность правительственных институтов усиливало презрительное отношение военных элит к легитимности согласительных систем. С их точки зрения они не принимали во внимание корпоративные, личные, классовые и идеологические интересы вооруженных сил и их союзников. Заявляя о том, что ущерб от правления гражданских администраций превосходит выгоды такого правления, военные видели в этом основание для захвата верховной власти. Следуя прусской традиции, чилийские, аргентинские и бразильские военные считали, что президенты угрожают их корпоративной автономии, принимая, в противовес офицерам, сторону призываемых на военную службу рядовых, организуя рабочую милицию и вмешиваясь в решения армейских чиновников. Хотя угроза корпоративным интересам являлась более важным мотивом для переворота, чем личные интересы, они полагали, что их правление обеспечит увеличение правительственных ассигнований на их зарплаты, пенсии, жилье и здравоохранение.

Классовые интересы также служили мотивом к перевороту во всех четырех странах. Сторонники ускорения экономического роста, снижения инфляции и осуществления модернизации с помощью государственной поддержки развитию частного предпринимательства и инвестиций зарубежных корпораций, инициаторы переворота опасались угрозы капиталистическому развитию со стороны левого движения. По мнению военных и их союзников в лице гражданских бизнесменов, радикально настроенные профсоюзы требовали слишком высоких зарплат. Бразильские и чилийские крестьянские ассоциации захватывали землю; политика перераспределения земли угрожала интересам крупных землевладельцев. Под предводительством молодых людей против слабого согласительного правительства организовывались партизанские движения, например: Левое революционное движение в Чили, Перонистское движение, носившее левацкий характер, и троцкистская Народно–революционная армия Аргентины, уругвайское Движение национального освобождения (Тупамарос) и радикально–католические группы в Бразилии. Предполагая, что эти движения связаны с левыми фракциями политических партий — социалистами, коммунистами, перонистами, — военные считали, что они представляют угрозу национальной безопасности.

Идеологические ценности сливались с капиталистическими интересами, усиливая тем самым военное противостояние гражданскому правительству. «Внутреннего врага» стали ассоциировать с атеизмом, неверностью и бесчестием. Считая себя стражами национальной безопасности и защитниками внутреннего порядка, вооруженные силы оправдывали перевороты как единственный способ сохранить христианскую, западную, капиталистическую цивилизацию.

Слабое гражданское правительство и отказ масс от поддержки согласительного режима также способствовали переворотам в Латинской Америке. Политические «патроны» выторговывали правительственные блага для своих «клиентов», однако поддерживающих их действующих политиков оказалось немного и действенной коалиции не получалось. Рассматривая политику как игру, в которой невозможно выиграть, находившиеся у власти гражданские политики не могли найти компромисс и сформулировать политику, способную удовлетворять интересы различных групп. Низкие темпы роста, спад производства, снижение реальных доходов и инфляция мешали им вести выигрышную игру, приносящую достаточно средств для субсидирования правительственной поддержки. Переворотам предшествовала не только экономическая стагнация, но и широкомасштабное насилие. Политические убийства, ограбления банков и похищения детей свидетельствовали о неспособности гражданских правительств улаживать конфликты мирными средствами. Левые партизаны вели бои с правыми военизированными организациями. Общество поляризовалось, но не на бедных и богатых, а на сторонников правительства и их социально–разнородных противников. Поддерживаемые ведущими оппозиционными организациями и определенными категориями населения вооруженные силы, свергавшие согласительные системы, брали на себя обязательство обеспечить развитие капитализма при сохранении существующего политического строя[134].

Заключение

Переход к бюрократической авторитарной системе являлся следствием неспособности правящих элит преодолеть кризисы неповиновения, деинституционализации и нелегитимности. Неповиновение было вызвано тем, что элитистские мобилизационные и согласительные системы оказывались политически недееспособными. Бюрократические авторитарные лидеры обещали более быструю, эффективную и последовательную модернизацию. Деинституционализация началась в Советском Союзе, Китае и Вьетнаме после смерти их вождей. Бразильцы, аргентинцы, чилийцы и уругвайцы в период правления лидеров согласительного типа также жили в условиях слаборазвитой институциональности. Действия правительственных учреждений не регулировались никакими четкими нормами. Во всех этих странах эффективной переработке политической информации мешал персоналистический стиль правления, произвол в принятии решений и отсутствие разграничений властных полномочий. Без установленных процедур механизма передачи власти и договоренностей о распределении обязанностей в правительстве ни элитистская мобилизационная, ни согласительная системы не могли эффективно осуществлять государственную политику. Сторонники бюрократического авторитарного режима ожидали, что стабильные и ясно обозначенные нормы будут последовательно воздействовать на политический курс. И коммунистическая мобилизационная, и латиноамериканские согласительные системы трансформировались в бюрократические авторитарные системы потому, что утратили легитимность. Они не могли обеспечить ни материальные блага, ни духовно–идеологические ценности, которые бы послужили оправданием их правления. Хотя элитистские мобилизаторы и предоставили некоторые конкретные блага, они не смогли реализовать утопического обещания создать бесклассовое общество и воспитать гуманную социалистическую личность. Южноамериканским странам, в которых военные перевороты происходили довольно часто, не хватало некоего общеморального видения, которое позволило бы им ликвидировать конфликты между ценностями и интересами различных групп. Без ярко выраженной легитимности, основанной на идейной приверженности или на точном расчете, эти системы превращались в бюрократические авторитарные режимы.

Триумф бюрократизма и авторитаризма способствовал выработке политики, главной целью которой было поддержание порядка. Участие масс в процессе принятия политических решений шло на спад. Чиновники считали, что их активизация приведет к хаосу. Направление политическому курсу начали задавать бюрократы, технократы, интеллигенция, полицейские и офицеры вооруженных сил. Главным фактором сохранения порядка стало не достижение консенсуса, а упор на репрессивные силы.

Победа бюрократического авторитарного способа привела к социальному неравенству. Забота о повышении темпов роста и накоплении капитала оттеснила на второй план политику перераспределения доходов. Отмена гражданских свобод, особенно тех, которыми пользовались активисты независимых профсоюзов, журналисты, левые преподаватели, радикальные священники и критически настроенная интеллигенция, ослабляла притязания любого правительства на проведение эгалитарной политики.

Глава 9 Переход к согласительной системе

В конце XX в. согласительные системы воспринимались как своего рода провозвестники будущего. После поражения во второй мировой войне нацистской Германии, фашистской Италии и имперской Японии союзнические силы вместо бывших элитист–ских мобилизационных систем установили демократические режимы. Сорок лет спустя в странах Восточной Европы, Латинской Америки, Южной Корее и на Тайване произошло крушение бюрократических авторитарных систем и образование более плюра–листских правительств. Бюрократические элиты — будь то аппаратчики коммунистической партии или кадровые офицеры — разделили власть с законно избранными гражданскими лидерами. Выборы на конкурентной основе позволили гражданам избирать ряд правительственных лидеров, в частности законодателей и президента. Возросло влияние на политический процесс со стороны парламентов и независимых судов. Разработка правовых процедур ограничила произвол при осуществлении властных полномочий. Средства массовой информации и независимые ассоциации — профсоюзы, этнические группы, церкви, студенческие организации, экологические движения — получили частичную независимость от правительственного контроля. Даже не будучи плюралистическими демократиями, режимы Восточной Европы, Латинской Америки, Южной Кореи и Тайваня по крайней мере напоминали конкурентные олигархии, выступавшие за расширение гражданских свобод, плюрализм, соперничающие с бюрократическими авторитарными элитами за политическое господство. Какие же структурные, культурные и поведенческие кризисы обусловили появление согласительных систем в период конца 40–х — начала 80–х годов?