Ночь которая умирает (сборник) - Айзек Азимов

Истина разом открылась мне.

— Стихотворение! — воскликнул я. — Только короткое стихотворение удовлетворяет всем этим условиям.

— Вне всяких сомнений, мы установили жанр. Это второй важный пункт… Но окружающая обстановка, формальные рамки позволяют сделать еще одно предположение.

Допуская, что Валетт делал все с исключительным прилежанием, он переписывал целую страницу примерно с четверть часа, пока его не сразила смерть. Поэтому правдоподобно считать, что работу он закончил. Это правдоподобие подтверждает аккуратно положенная рядом с чернильницей ручка. Она не выскользнула из его пальцев; ни единая клякса не оскверняет промокашки и стола. Но и это еще не все. Правдоподобие становится очевидностью, если вспомнить, что Валетт, умеренный курильщик, собирался зажечь сигару. Трудно представить, чтобы он прервал переписывание «одной» страницы ради такого пустяка. Поверьте, он завершил работу и дал себе минуту отдыха. Он готовился со смаком перечитать стихотворение. Я абсолютно уверен в том, что переписанное чернилами произведение здесь, на листке А.

— Согласен, но листок-то сгорел.

— Терпение. Вас не вдохновили первые результаты? Завтра у меня будет необходимый инструментарий, и мы постараемся приподнять другой уголок завесы.

Он отказался от дальнейших объяснений и назначил мне свидание на утро здесь же, в кабинете писателя, оставив меня в крайнем возбуждении.

— За работу, — сказал Бурдон вместо приветствия. — Отныне кабинет станет нашей лабораторией. Вот моя аппаратура.

Из огромного ящика, с которого уже была снята крышка, я помог ему извлечь термометр, барометр, гигрометр, микроскоп и целый ряд оптических инструментов, которые он называл один за другим, но названия которых я не запомнил. Наконец он извлек странную штуковину, с которой обращался крайне осторожно, а мне и вовсе запретил к ней прикасаться.

— Вот он, тот самый золотой ключик, — высокопарно заявил он, — который откроет нам одну за другой двери храма. Это прецизионные микрохимические весы. Не стану разъяснять принцип их работы. Вам достаточно знать, что эти весы позволяют взвешивать с точностью до микрограмма, то есть одной миллионной грамма… Неужели вы не читали об уникальном опыте, проведенном иностранными учеными?

— Нет.

— Прочтите статью, пока я расставлю все по местам.

Он протянул мне научный журнал. Я дословно воспроизвожу заметку, которую он обвел красным карандашом.

Нью-Брунсвик. Демонстрируя точность своего прибора, ученые одной из здешних лабораторий определили массу запятой.

Вначале был взвешен лист чистой бумаги. Затем на нем на пишущей машинке напечатали одну запятую. После повторного взвешивания масса листа увеличилась на один микрограмм…

— Что вы думаете об этом? — спросил Бурдон.

— Честно говоря, кое-какую связь улавливаю, но…

— Присядьте. Я разъясню вам свой план, пока буду заканчивать подготовку, — и он занялся таинственным для меня монтажом электрических проводов.

Я внимательно слушал его.

— Прежде всего опытным путем я убедился, — начал он, что разглядывать обуглившиеся листки даже в самый сильный микроскоп совершенно бессмысленно. Пепел имеет однородный черный цвет, и никаких следов чернил на нем не видно.

— Ну, это понятно.

— Также бессмысленно прибегать к рентгеновским лучам. Слишком тонок слой. Моя попытка закончилась полным провалом.

— И это понятно, — согласился я.

— И однако, Менар, чернила, которые пропитали эту бумагу, обязательно оставили свой след в пепле. Пепел исписанного листа не может быть равен по весу пеплу чистого. Чернила состоят из мельчайших частиц красителя, находящихся в воде во взвешенном состоянии. Вода, скажете вы, испарилась во время горения. Конечно, но что сталось с твердым остатком? Он тоже сгорел и обратился в золу. И зола чернил, мой друг, там, в смеси с пеплом бумаги. И сколь бы мало ее не было, она материальна — имеет массу, вес. И вот наука предоставляет нам чудесный иструмент, который позволяет улавливать малейшую разницу! Масса страницы, на которой было написано стихотворение, не будет равна массе чистой страницы, сожженной в тех же условиях. При тщательном взвешивании я найду разницу, которая будет соответствовать массе пепла использованных чернил. Пока мы не можем оценить качество произведения, но можем определить его «количество».

— Согласен, однако у меня есть некоторые возражения. Прежде всего я не вижу, куда это приведет. А как вы узнаете вес чистого листа?

— Сперва я отвечу на последний вопрос. Он не прост и доказывает, что вы следите за ходом моих рассуждений.

Вначале я хотел использовать контрольный чистый лист того же формата, но затем придумал куда более точный и более тонкий метод. Его-то я и использую. Я возьму часть того же листка А. Мне нужен не целый лист, а крохотный кусочек точно измеренной площади. Понимаете? Исписанная страница всегда имеет поле слева, сверху и снизу. И если я отделю крохотный кусочек в уголке, то буду уверен, что на нем нет никаких следов чернил. Я исследую этот фрагмент под микроскопом и определю его площадь — мои оптические инструменты позволяют выполнить эту операцию с высочайшей точностью. После его взвешивания сущий пустяк — узнать массу листка А без чернил. Затем я тщательно взвешу весь листок А, не забыв о ранее отделенном фрагменте. Простое вычитание укажет мне искомую разницу.

А что это даст нам? Вот старая рукопись Валетта, переданная мне его секретаршей. Мы выберем одну страницу. Пересчитаем количество букв, потом сожжем ее в тех же условиях, в которых сгорел листок А. И таким же образом определим массу пепла чернил, но на этот раз зная исходное количество букв. Из этого мы выведем, что определенная масса соответствует определенному количеству букв. После сравнения получим неоценимую информацию — примерное количество букв в нашем стихотворении.

Затем?… Прочие объяснения я дам после завершения первого этапа. За дело.

Так началась работа моего приятеля Бурдона. Он окружал каждый свой шаг предосторожностями, которые слишком скучно описывать в подробностях. Листок в течение всего срока измерения должен был находиться в условиях с неизменной температурой и постоянной влажностью. На мою долю выпало следить за контрольными приборами и регулировать подогрев и влажность, поддерживая заданные параметры. Моя роль этим и ограничивалась, ибо я слишком нервничал и резким движением мог лишь все испортить.

Я наблюдал за Бурдоном двое суток, пока он проводил первые измерения. Прикрыв нижнюю часть лица марлевой салфеткой, чтобы не дышать на пепел, и вооружившись миниатюрным скальпелем, он отделил крохотный фрагмент от уголка сгоревшего листа. Бурдон напоминал хирурга, выполняющего тончайшую операцию. Он бился над листком А весь день и большую часть ночи. Наконец, на заре, уложив остатки на стол и накрыв их колпаком, на что ушел целый час, он наскоро проделал расчеты и торжественно объявил:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});