Фронт и тыл Великой войны - Юрий Алексеевич Бахурин

было на плоскости снизу аппарата национальные круги и флаг…»[478].

Русские солдаты позируют фотографу, якобы целясь в неприятельский аэроплан. Как знать, был ли он за кадром, и если да, то какова была его принадлежность?

Одновременно с этим приказ войскам 2-й армии № 14 от 22 августа (4 сентября) 1914 года всецело поощрял открытие огня по неизвестным самолетам — разумеется, при идентификации их офицером как неприятельских. В тексте также приводились опознавательные знаки германской авиации, а завершался он посулом: «Орудие, подбившее аэроплан противника, будет отличено выдачей особого денежного приза»[479]. Пару дней спустя штаб армии телеграфировал коменданту укреплений Ломжи о предстоящем полете бомбардировщика «Илья Муромец» из Петрограда в Варшаву с остановкой в Двинске: «Избежание обстрела предупредите войска отличительные признаки: большие размеры, 4 мотора, спереди выдается платформа с орудийной установкой. Хвост длинный с тремя рулями, спереди и сбоку видны окна каюты, на солнце аппарат блестит…»[480].

Соответственно, в действующей армии продолжалась стрельба по своим. 1 (14) сентября 1914 года командир 3-го Сибирского армейского корпуса генерал от инфантерии Е. А. Родкевич и временный командир 2-й бригады 8-й Сибирской стрелковой дивизии генерал-майор Н. М. Пепеляев предписывали стрелять по воздушным машинам только с разрешения командира батальона или полка, «так как до настоящего времени нами выведено из строя своих аэропланов гораздо больше, чем неприятельских»[481]. 27 августа (9 сентября) 1914 года у деревни Бенгхейм[482] солдатами 288-го пехотного Куликовского полка были расстреляны четыре снижающихся аэроплана Гродненского крепостного авиационного отряда. Имелись убитые (военный летчик унтер-офицер Доброшинский и летный наблюдатель З. П. Лемешко) и раненые, были повреждены и сами аэропланы. В связи с этим главнокомандующий армиями Северо-Западного фронта генерал Рузский приказал «открывать огонь по воздухоплавательным аппаратам, если опознавательные знаки не видны, только в том случае, когда аппарат будет бросать бомбы или сигнализировать неприятелю особыми ракетами»[483]. В последующем приказе № 105 войскам 1-й армии ее командующего генерала Ренненкампфа в числе прочего говорилось:

«Этим преступным огнем, свидетельствующим о панической боязни полковника Ратькова, наши летчики убиты и тяжело ранены. Штаб-офицер, так мало разбирающийся в обстановке, подверженный панической боязни перед появлением своих даже аэропланов, принимаемых им в силу паники за немецкие, не может командовать частью…. Еще раз подтверждаю строжайшее запрещение открывать огонь по аэропланам низко летающим, значит, нашим, или снижающимся к войскам»[484].

Германский аэроплан «Альбатрос» в полете. Снимок также произведен с аэроплана, на нем хорошо видны опознавательные знаки на крыльях, борту и хвосте самолета

Подобные формулировки были призваны хотя бы каким-то образом сориентировать нижних чинов пехоты и артиллерии в разнообразии кружащих над передовой летательных аппаратов. Вдобавок на низколетящих аэропланах могли быть различены опознавательные знаки, но, как показывала практика, ими оснащались не все самолеты. 17 (30) сентября 1914 года по войскам 1-й армии был издан примечательный приказ: в нем говорилось о прибытии в действующую армию новых аэропланов, внешне схожих с немецкими и без каких-либо отличительных знаков. Дабы уберечь машины от уничтожения «своими же», командующий под страхом немедленного расстрела строжайше запретил вообще открывать огонь по любым воздушным целям[485].

Спасать свои жизни и военное имущество от вражеской авиации предписывалось маскировкой. Однако она не могла уберечь войска от флешеттов — металлических стрел, которые немцы в изобилии рассеивали с аэропланов над позициями противника либо его частями на марше. Русские авиаторы не оставались в долгу, поражая вражескую кавалерию свинцовыми «стрелами» конструкции В. Слесарева[486]. Считалось, что грозные флешетты могли пронзить кавалериста насквозь вместе с лошадью, хотя на деле они были еще цветочками, ягодками же стали падающие следом авиабомбы. И средства наземной маскировки того времени не могли спасти от убийственного артиллерийского огня, управляемого с воздуха немецкими корректировщиками.

17 (30) ноября 1914 года в войсках 1-й армии вновь был отмечен случай обстрела обозными аэроплана, пролетающего над Сохачевом[487]. Угрозы генерала фон Ренненкампфа в отношении нарушителей приказов не были пустым звуком — виновных расстреляли на месте[488]. Однако даже столь суровая мера не поставила точку в истории «дружественного огня».

В начале 1915 года русской авиации сильнее всего доставалось от своих пехотных частей и средств ПВО в Варшавском укрепленном районе, вернее, над ним. Например, 31 января (13 февраля) по аэроплану, летчик которого неверно сообщил направление своего полета и стал кружить над мостами через Вислу («о том, что будут пробные полеты, с аэродрома знать не дали, и не был выполнен ни один из опознавательных сигналов»), было выпущено две шрапнели. Поскольку аппарат сразу стал снижаться, трагедии удалось избежать[489].

Первое русское противоаэропланное 76-мм орудие образца 1914 года, пушка Тарновского-Лендера на шасси бронеавтомобиля «Руссо-Балт» тип Т.Крайний слева на фото — штабс-капитан В. В. Тарновский

Вскоре в Яблонну[490] была передислоцирована знаменитая Эскадра Воздушных Кораблей в составе семи авиаотрядов. Место базирования было выбрано в первую очередь с учетом его безопасности — с севера ее прикрывал Новогеоргиевск. Сообщить гарнизону крепости о передислокации «Муромцев» командование Эскадры попросту забыло. Вскоре тяжелые бомбардировщики начали совершать боевые вылеты, нанося удары по германским позициям и производя аэрофотосъемку важнейших оборонительных объектов. При этом они регулярно попадали под обстрел крепостной артиллерии Новогеоргиевска. Расчеты орудий принимали русские самолеты за аппараты противника. Очевидец событий, штабс-капитан С. Н. Никольской вспоминал: «На рассвете 21 февраля 1915 г[ода] воздушный корабль “Илья Муромец Киевский” под командой штабс-капитана Горшкова вылетел в западном направлении и, набирая высоту, скрылся из глаз наблюдавших. Из штаба Эскадры передали по телефону в штаб Новогеоргиевской крепости, что вылетел наш корабль на боевое задание, и просили предупредить форты не открывать по нему огня»[491]. Вылет оказался неудачным, и его было решено повторить на следующий день. В этот раз «корабль дважды попадал под ружейно-пулеметный огонь над фортами Новогеоргиевской крепости, но попаданий в корабль не было». Поручик Башко, также входивший в экипаж Горшкова, был серьезно рассержен обстрелом их самолета шрапнелью; «следовало бы их угостить пулеметным огнем, но решили этого не делать», — рассказывал он[492].

Третий по счету боевой вылет «Ильи Муромца Киевского» 25 февраля (10 марта) 1915 года также увенчался обстрелом русских войск и артиллерийских батарей, притом, что противник вовсе не открывал огня по самолету. Коменданту Новогеоргиевска генералу от кавалерии Н. П. Бобырю незамедлительно была послана телеграмма с категоричным требованием не обстреливать