Повседневная жизнь опричников Ивана Грозного - Игорь Курукин

Для рядового же служилого человека поначалу стимулами к тому, чтобы добиваться зачисления в «особный» двор царя, были честолюбие и надежда на царские щедроты; потом же начинал действовать страх за жизнь, семью и имущество. Тогда, чтобы не быть жертвой, надо было стать палачом или, во всяком случае, вовремя примкнуть к тем, кто в данное время оказался «в силе», и ревностно исполнять любые их приказания.

Распад «братства» в этих условиях был неминуем. Шлихтинг, наблюдавший двор в слободе, отметил: «…братской любви у них нет никакой; взаимная привязанность и расположение пропали. Именно, братья преследуют друг друга взаимно с озлобленной ненавистью, клевещут, возводят ложные обвинения пред тираном. Сын восстаёт на отца, отцы, в свою очередь, на сыновей. Редко можно слышать у них приятельский разговор, до такой степени чуждаются они товарищества, общения, друзей, всех». Он привёл примеры подобных отношений в «братской» среде: «При дворе тирана были два брата, один из которых, несколько более бесстыдный, играл роль шута, другой считался в числе знати. По чистой случайности среди завязавшихся разговоров старший брат в шутку назвал упомянутого шута его отцовским именем Оболенский. Тот в негодовании на это имя (именно, с тех пор как он был приписан ко двору тирана, он изменил и презрел дедовское и отцовское имя и велел называть себя Прозоровским) пожаловался на обиду тирану, что брат якобы поносит его честь, называя его отцовским именем. Тиран отсылает обоих к суду бояр для разбора дела. Шут, как это было у него в обычае, приводит с собою медведя и там же, на суде, пред судьями выпускает медведя на брата. Дикий медведь с врождённой ему свирепостью стал рвать и терзать человека когтями. Упомянутые судьи начали бить медведя кулаками и палками, пока тот не отпустил его. Меж тем, когда медведь отходил, прибегает шут и взрезает ножом икру ноги поверженного брата, а кровью, которая обильно хлынула из раны, мажет пасть зверя. Медведь, отведав человеческой крови, приходит в ярость, снова нападает на человека, схватывает его, валит, терзает. Наконец, шут, по чувству сострадания, попытался вырвать брата из пасти медведя, но уже не мог оттолкнуть бешеного зверя, и этот медведь протащил несчастного в другие палаты, где обычно принимают посланцев государей. Желая вознаградить и поправить это из ряду вон выходящее бесчестие, брат-шут препоручает растерзанного и измученного вниманию тирана, и пострадавший записан был в число придворных тирана»{25}.

По отношению же к земским «братия» и подавно не стеснялась. Штаден со знанием дела перечислил способы, с помощью которых опричники вымогали «животы» у обывателей. Одни, например, «начали записывать в незащищённых посадах дочерей всех богатых купцов и крестьян, как будто великий князь требовал их и Москву. И который крестьянин или купец давал деньги, его дочь исключали из списка, как если бы она была некрасивой, а ту, что была некрасивой, заносили как красивую». Другие силой отбирали у земских крестьян — «кто добром не хотел перейти из земщины в опричнину, того забирали силой и вне срока». Третьи, говоря современным языком, «крышевали» дворян и купцов-«гостей» (разумеется, «вместе с их вотчинами, жёнами и детьми и всем имуществом»), желавших избежать насилий со стороны других опричников{26}.

Собственно, опричные злоупотребления мало чем отличались от официально санкционированных действий. Данные «обысков» новгородских пятин после царского похода 1570 года бесстрастно рисуют картину разорения от государева воинства. Горькую память оставили по себе опричники в маленькой карельской деревушке Тивроле Водской пятины Новгорода: «В той же деревне пол лук (крестьянский участок, обложенный налогами. — И.К., А.Б.) пуста Сеньки Лукьянова; Сенька умер, дети от голода примерли, запустил 79-го (в 7079-м, то есть 1570/71 году. — И.К., А.Б.), двор опричные сожгли. В той же деревне лук пуст Ларюка Миронова; Ларюка опричные замучили, живот ограбели, двор сожгли, запустил 78-го. В той же деревне лук пуст Иванька Омельянова; Иванко умер, дети безвесно сбежали от опричнины — опричина живот пограбели, двор сожгли, запустил 78-го».

Беда пришла и в соседние деревни: «В деревне в Пироли лук пуст Ивашки пришлого. Ивашка опричные замучили, а скотину его присекли, а животы пограбили, а дети его збежали от царева тягла, запустил 78-го. В той же деревни лук пуст Матфика Пахомова. Матфика опришные убили, а скотину присекли, живот пограбели, а дети его збежали безвесно, запустил 78-го. В той же деревни лук пуст Фетька Кирелова. Фетька опричные замучали и двор сожгли и з скотиною и з животами, запустил 78-го, отроду не осталось… В деревне Тенголи лук пуст Микифорка Гяпялева. У Микифорка опричные кони и коровы и обелье пограбели, и он осеротел и безвесно збежал, запустил 78-го. В той же деревни лук пуст Федотка Ускалева. Федотка опришные в Горотки на правежи держали, там умер, животы и кони пограбели, запустил 78-го»{27}.

«…ис тих, господине, дворов жильцы розошлись безвистно и разошлись в нищих после государьского правежу лета 7079-го, как был праветчик Левонтий Кузмин сын Понточин — правил по кабалам, да как был праветчик Данила Иванович Исленьев — правил государьскую обиходную рыбу и за рыбу деньги; а которые жильцы забиты, и ти жильцы стояли на правежи у тих праветчиков у Левонтия у Понточина да у Данила у Ивановича Исленьева в государьской в обиходной рыбе, и ти жильцы, на правежи стоячи, с правежю, с холоду и з голоду, и примерли» — это уже результат действий опричников в Старой Ладоге, отражённый в официальном «обыске» о состоянии посада в 1572 году{28}.

Знал ли сам Иван Грозный о действиях своих слуг? Может быть, и не всегда. Едва ли он приказывал (в отличие, например, от устроенного им и красочно описанного немцами-опричниками разгрома имений боярина Ивана Фёдорова) замучить до смерти безвестного мужика Ларюка Миронова. Но воспитывая у себя в опричнине «дерзких и бездушных парней», он был вынужден закрывать глаза на безобразия, чинимые исполнителями его приказаний, а возможно, и не хотел о них знать — до тех пор, пока не приходила пора предстать перед подданными в образе справедливого судьи, равно строгого к знатным и убогим.

Неуверенные в своём будущем и не столь сообразительные, как Штаден, царские слуги могли превратиться в обычных разбойников. С другой стороны, появлялись желающие им подражать. Сам же Штаден писал о «тех, кто разъезжали, будто бы они из опричнины, и убивали на проезжих дорогах всё, что им попадалось, грабили много посадов и городов, убивали людей и жгли дома; они получали также много денег, которые следовали из других городов в Москву и должны были поступить в казну».

Немногие дошедшие до нашего времени документы рассказывают о случавшихся в опричную пору детективных историях. «В нынешнем в 81-м (1572/73-м. — И.К., А.Б.) году сее осени, с пятницы на суботу, ввечеру против Михайлова дни архангила» в богатую вотчину царского шурина, боярина Никиты Романовича Захарьина-Юрьева — село Степаново под Коломной с каменной церковью и прудом «середи села с рыбою, а на пруде же мелница немецкая» — прискакал отряд всадников. Прибывшие схватили приказчика, боярского человека Никифора Собычакова, вместе со всем семейством, и «мать Никифоркову Собычакову и брата его Гришу и жену его и детей и своякиню Лукерью с дочерью да людей матери его и брата его 14 душ мужиков и жонок и девок, всего 22 головы, до смерти убили». После расправы налётчики начали грабёж: «живота их, лошадей, и платья и кузни и низанье, и кобал, и денег, всего на 600 на 50 рублев с полтиною взяли».

В результате проведённого местными властями расследования подозрение в руководстве нападением (или, по крайней мере, участии в нём) пало на коломенского «сына боярского» Романа Богданова сына Волжина. Чем он занимался, неизвестно, но поместье его отца было бедное: «сельцо Воловичи на речке на Шелоковке, пусто, а в нем пашни и перелогу середние земли 103 чети да перелогу ж кустарем поросло 25 чети в поле». Посланному из Разбойной избы «сыну боярскому» Андрею Колупаеву было приказано арестовать обвиняемого, а «двор его и животы, статки переписав, запечатати и приказать беречи тутошним людям до государеву указу», после чего произвести «повальный обыск» (допрос) о тех, «кто с ним на том разбое товарыщов был, и откуды приезжали, и, розбив, куды поехали», и всех, кто будет назван, доставить в Москву под охраной и в оковах. «Обыск», однако, ничего не дал: опрошенные не назвали никого из сообщников Волжина. Вернувшись, Колупаев направился производить розыски в самом городе Коломне, на посаде. Кажется, дерзкое преступление с показательным убийством семьи и слуг управляющего вотчиной знатнейшего боярина так и осталось нераскрытым.

Исследователи подозревают, что «лихие люди» были членами отряда «государевых слуг», называть которых было опасно, а потому нам известно только имя предводителя (или «наводчика»), бедняка-дворянина, поступившего в опричнину или приставшего к опричному отряду{29}. Вопрос, сами ли они решили совершить налёт или выполняли тайный приказ государя «проучить» его родственника, остался открытым. Впрочем, жертвам жестокого погрома от этого было не легче…