Длинная Серебряная Ложка - Кэтрин Коути

Сердито сопя, мистер Стивенс засунул руку в обозначенный карман и вытащил распятие, высоко подняв его над головой, будто епископ благословляющий паству. Его уязвленное самолюбие было отомщено, потому что старший вампир, взвыв, упал на пол, закрывая лицо руками. Леонард тоже отвернулся, но как-то демонстративно и без особой поспешности.

— Спрячьте немедленно! — вопил Штайнберг, брызгая слюной. — И унесите прочь, с глаз моих долой! Живо! Хотя нет, постойте-ка, — добавил он, когда юноша спрятал крест, — правый карман у вас тоже топорщится. А там что за сюрпризец?

— Вот, полюбуйтесь!

Дрожащими от ярости руками Уолтер вытащил разноцветные флаконы и сунул их Штайнбергу в лицо. Тот сплюнул.

— Святая вода, как пить дать!

— Духи, скорее всего, — встрял Леонард. — По флакону можно определить.

— А я говорю, святая вода!

— Уолтер, позволишь?

Леонард проворно стянул белую перчатку и капнул содержимое одного из флаконов себе на мизинец. Смятение прокатилась по рядам зрителей. Никогда прежде юный Штайнберг не прикасался к незнакомой жидкости, да еще к такой! Но ничего не произошло. Палец так и не вспыхнул пламенем, даже цвет не изменил.

— И правда духи, — подивился отец. — Вы их прямо так в кармане и носите? Разные? Для пущей, так сказать, привлекательности? Ну и ну! А я-то все гадал, почему наш граф оставляет дочку наедине с молодым холостяком. Оказывается, это мне нужно было за сына волноваться. Хе-хе! Вы, молодой человек, хоть предупреждайте окружающих. Ну там зеленую гвоздику в петлице носите или что еще делают ваши соотечественники… с такими наклонностями.

Он гулко расхохотался, но никто не поддержал порыв веселья. Гизеле не позволяли хорошие манеры, Эвике — слишком узкий корсаж. Даже так, было ужасно обидно. Уолтер стоял — по любимому выражению людей с тонкой душевной организацией — как оплеванный. Развернувшись, он чуть ли не бегом бросился в спальню, а за ним поспешил Леонард и уже на лестнице схватил его за плечо.

— Он не всегда такой.

— Да неужели? А по-моему, твой отец только и высматривает, кого бы в грязь макнуть. Как он мог меня вот так… перед дамами?

— Зато ты сохранил святую воду, — сказал Леонард, пока они шли по коридору.

— Зачем она мне теперь? Лей не лей, вампирам хоть бы хны.

— Она только на меня не действует, а на остальных — вполне.

— А что же, черт побери, действует на тебя? — вырвалось у Уолтера.

— Серебро, — невозмутимо пояснил Леонард. Он был не из обидчивых. — Вот, посмотри.

Юный вампир чуть приподнял левую перчатку и англичанин увидел, что по его ладони протянулся красный, припухший след, как от удара линейкой.

— Так вот почему у тебя вчера рука была перевязана. Когда заживет?

— Точно не знаю. Наверное, через пару лет.

— Могу я спросить, что ты задумал? — поинтересовался Уолтер, пропуская вампира в свою спальню.

— Можешь.

— Что ты задумал?

— Не скажу, — Леонард довольно улыбнулся. — Это мое дело. А тебе посоветую следующее — распятие оставь здесь, его сразу учуют, а вот святую воду носи при себе. На всякий случай. Жаль, маловато. Это все, что отец Штефан тебе освятил?

— Откуда ты знаешь, что я у него был?

— Он сам рассказывал. Дуется, что ты ему такую неказистую тару подсунул, хотя чего еще ожидать от англичанин после того, как они отреклись от католической веры. Говорит, с тех пор вы совсем опакостились…

— Восхитительно! — взорвался Уолтер. — Оказывается, ты любезничаешь с местным священником. Может, и в переписке с папой римским состоишь? Что еще я про тебя не знаю, Леонард? Вообще, вампиры бывают нормальные, без выкрутасов? То на меня действует, это не действует! Рехнешься тут с вами.

Во время его тирады Леонард обследовал комнату на предмет интересной плесени.

— Не сердись, — попросил он, выбираясь из-под кровати. — Священника я проведал впервые за целый год. Вчера еще, пока вы с Эвике танцевали. Нужно было оставить у него кое-что, вдруг потом пригодится. Отец Штефан, конечно, развопился, но все больше потому, что я его из постели поднял, в сорочке и колпаке. Даже пытался прогнать меня взашей, раз уж я выползок из тьмы, но мы договорились. Нельзя недооценивать межвидовое сотрудничество. Отец Штефан, вообще, очень добрый старик, хоть и ретроград.

— Ничего себе вы спелись!

— Какой там! Из всей нашей семьи, он меня сильнее всех ненавидит. Но ничего не поделаешь, обстоятельства того требуют. Но рассказать ничего не могу. А то мне потом стыдно будет, если зря паниковал.

— Зря? Это почему же зря? — на Уолтера накатила новая волна гнева. В голове стало так жарко, словно туда плеснули горячего супа. — Целый год этот подлец над вами измывался, так что у тебя есть все основания для страхов. Ты же говорил об этом отцу, я сам слышал, еще тогда, на балконе.

Леонард присел на край кровати.

— Да, г-говорил. Но вдруг я просто убедил себя в том, что Виктор — настоящий мерзавец? Вдруг на самом деле все не так? Он ведь спас Берту от смерти. Он спас, а я не успел, понимаешь ты это? Но мне нравится думать, что он хочет причинить Берте зло. Что истинная причина ее побега он, а не я.

— Что же ты такого натворил, раз она сбежала? Вылил кислоту на ее любимую шляпку?

— Я пошел на поводу у отца и согласился жениться на Гизеле. Мне не следовало… я поступил очень скверно! В первую очередь с Гизелой. Ты только не подумай, я уважаю и графа, и ее…

— Но не любишь, — договорил Уолтер.

— Нет. И она меня, кажется, тоже. А еще она не любит амеб. Представляешь? У супругов ведь должны быть общие интересы! А как нам жить вместе, если она не любит амеб?

— Это ужасно, — сказал англичанин, так не объяснив к чему относилась его реплика — к отсутствию общих интересов или к самим амебам.

— Когда Берта узнала про нас с Гизелой, — продолжил Леонард, — она… даже не знаю… как будто забаррикадировалась внутри себя. Мы почти не разговаривали. Вся беда в том, что мы, Штайнберги, совсем не умеем общаться. Нам бы сесть втроем и просто поговорить, но никак не получается. Может, мы бы друг друга поняли. Может, все бы друг друга поняли, если бы просто поговорить.

Уолтер заметил слезы в его глазах и взмолился мысленно, чтобы Леонард взял себя в руки. Как утешить истеричного вампира он сам не имел ни малейшего понятия.

— Ну все, хватит, — Уолтер неловко похлопал его по спине. — Когда-нибудь я найду твою сестру. Найду и приведу домой. Нельзя же целую вечность бежать от кого-то. Рано или поздно ей захочется побежать к кому-то.

— Моя сестра очень одинока, Уолтер. И ее одиночество не зависит от того, окружают ли ее другие люди. Но пора возвращаться. Я переживаю за Эвике, как бы чего не случилось. Заодно и проверим, подтвердятся ли наши опасения насчет Виктора.

А внизу взволнованная Эвике делилась с хозяйкой все новыми источниками опасений.

— Ой, фроляйн, ведь столько гостей прибудет, как я узнаю жениха?

Гизела задумалась.

— Если рассуждать логически, то это должен быть самый древний, а потому и уважаемый вампир. Мы его быстро опознаем по запаху. Или по лысине. Или по плесени за ушами. Или по тому, что он будет нести свою голову подмышкой…

— Вольно же вам издеваться, — огрызнулась горничная. — Лучше скажите, что это за штуковина? В кармане лежала.

Она показала виконтессе блокнотик, состоящий из костяных страниц, с карандашом-замочком. С деланным равнодушием виконтесса покрутила в руках артефакт и вернула служанке. У нее самой никогда не было таких безделушек. Да и на что ей, раз Королевой Бала все равно не бывать.

— Это бальная книжечка, чтобы устанавливать последовательность танцев.

— Ага, понятно! Если меня кто-то пригласит вне очереди, так я его огрею этой штукой. Чтоб не совался, значит.

— Нет! Ты должна записывать, кому обещала танцы. Ну почему ты такая глупая?

— Простите, фроляйн.

— Не называй меня "фроляйн." При всех своих отрицательных качествах, Берта меня так не называла. Даже когда злилась.

— Простите, Гизела.

— Давай на "ты." Берта всегда мне "тыкала," хотя мы с ней, конечно, не ровня. Ох, ну что с тобой делать? Ты обязательно срежешься!

— Гизела?

— Да?

— Помолчи, а? Я и так волнуюсь, а тут еще ты под ухом ноешь, — выпалила девушка и опешила от собственной дерзости. Но виконтесса лишь улыбнулась.

— Уже лучше, — похвалила она, — хотя Берта сказала бы с большей долей сарказма.

— Знаю, — отрезала Эвике, — много в ней было этого самого сморказма. Но сегодня вечером Берта Штайнберг — это я. Что хочу, то и говорю.

Их разговор был прерван оглушительным трезвоном. Если звонок в замке и прежде не отличался мелодичностью, то сейчас он прозвучал как набат. И обе девушки, и Уолтер с Леонардом, которые как раз входили в залу, и фабрикант, метавшийся из угла в угол — все замерли на месте, но тут же завопили одновременно: