Продам май (сборник) - Мария Фомальгаут

— Да жди их… мы за те еще не отчитались.

Помолчали, выпили.

— А с поставками как? — директор говорит.

— Да нормалек, не жалуемся.

— А, ну-ну… про Челябинск-то что слышно? Ядерное облако-то не летит на нас?

— Нет еще… из космоса, говорят, выглядит так страшно… черная воронка, блестит, как стекло.

— Ну. За Челябинск.

И выпили, не чокаясь.

Вот тут-то мне страшно стало. Я к ним, за плечи их дергаю, по спинам хлопаю, вы что, мужики… а они не видят меня, и рука моя насквозь проходит… страшно так…

Уж не помню, как на улицу выбежал, как до машины добрался, и домой. Только где-то на Троицком тракте в себя приходить начал. Что за бред? Живой я, живой… вот машина моя, и сам я…

Подъезжаю к городу, к Челябинску, то есть… тут-то я и увидел. Что увидел, что нет никакого города, черно впереди, черным-черно, даже руин нет… мертвечина…

Никто не выжил… Катастрофа мирового масштаба… еле-еле войны не допустили..

Войны… вот тебе и не допустили войны. Прямо жуть брала, на это месиво смотрел, черное, блестящее, и в темноте светится… и ехать бы подальше отсюда, а я наоборот, на газ жму, и вперед, вперед… как дурак… думал, помру… нет, потом, где-то через километров парочку, увидел огни…

Я вернулся в город. Ну, как в город, теперь-то я видел, что и города никакого нет. Руины, призрачные, прозрачные, светящиеся, и люди ходят, призрачные такие, и не идут — парят в воздухе. Страшно было. Вроде бы и сам я мертвый, и они мертвые — а все равно среди мертвых в городе страшно было… Бежать хотелось, только куда из Челябинска-то сбежишь, хоть живой, хоть мертвый, а все свой город… Да и красивый он стал, дома стоят призрачные, липы призрачные в цвету, фигурки на Кировке наши умельцы на заводе отлили — барышню перед зеркалом, городового, трубочиста с кошкой…

Ну, прихожу к шефу, он уже ждет меня, сидит за столом, сам насквозь просвечивает, и кабинет у него светится весь.

— Ну что, говорит, что там с заказами?

— Ну, говорю, что случилось-то… так и так, говорю, Челябинска-то нету уже…

— Как нету? А это что тогда?

— А это ничто… город-призрак. Его же бомбой рвануло, так тут теперь нет ничего. Сейчас как к городу подъезжаешь, так видно, что там воронка черная, и светится, и как будто стекло блестящее на ней… Сейчас в других городах только про то и говорят, что от Челябинска рожки и ножки остались…

— Что мелешь-то?

— Да что мелю… все как есть…

— А мы с тобой как тут тогда разговариваем?

Тут страшно стало. Шеф сидит, помощник его, секретарша в углу, еще какой-то парень на диване чай пьет, это сын шефа был, кажется, из универа в гости пришел… сидят и смотрят на меня, что я им скажу… А что я сказать могу…

— А мы, говорю, мертвые. Нас бомбой грохнуло, мы и сгорели все, только тени на стенах остались… а может, ни теней, ни стен… Мертвые мы…

Я думал, шеф орать будет, а он смотрит на меня, и вижу — все понимает. И все они все понимают, что мы все…. Того…

— Извините, — говорю, — это я спьяну все… перепил в дороге…

— А на самом деле? — спросил шеф.

— А на самом деле… ну, отказались они от контракта…

Я на него посмотрел, и он на меня посмотрел. И мы друг друга поняли.

— Ну и дураки, — говорит шеф, — ну все, иди… да не в цех, домой иди, умаялся… и это… про то, что там, в Магнитке слышал… не болтай.

Потом что было…

Да все было.

Живем помаленьку.

Вот, недавно цирк отстроили заново, звери сами откуда-то вернулись, и в зоопарк тоже. Церквушки отстроили, снова трамвай пустили. Говорят, метро копают… да его еще лет двести копать будут.

Два раза в этом году у дочери был в Ебурге. Хорошо посидели, странно только как-то, я пришел к ним, сижу за столом, а они на меня и не смотрят вовсе… Прямо жуть берет, после этого даже думаешь, что и правда было с нашим городом что-то такое… нехорошее. Только ничего не было, я даже на заводе парням ничего не сказал, как дочь меня не замечала. Не принято у нас такие вещи говорить… что там, в других городах мимо нас проходят, даже не кивнут. Мэр тоже на днях выступал, сказал, что за такие вещи в тюрьму сажать будет, если кто ляпнет, что Челябинск умер…

Живет Челябинск, светится по ночам, наверное, если по Свердловскому ехали, видели. Недавно вот северок с металлургическим объединили — трассу там проложили, микрорайон построили…

Только вот из других городов к нам не едет никто, даже обидно как-то. Раньше же как, китайцы на рынке, таджики, туркмены, дыня, дыня бери, кáрочка на развес, ресторан Русский пищ… сейчас как отрезало, не едут. У нас уже каких только технологий нет на комбинате, думали, Москва заинтересуется — нет, не едут. А напрасно вы к нам не едете, сейчас весна, на Ленинском эти кусты расцвели, розовые, город в белом цвету… Призрачные жители ходят среди призрачных домов, сквозь панораму города просвечивает ядерное пепелище…

А вы приезжайте, мы вас ждем…

Наш город открыт для всех…

2008 г.

За огнем

2537 г. Люди

Холодеет душа.

И не только душа, тут, похоже, вся моя хибарка сейчас похолодеет. Так и есть, недосмотрел, недоглядел, недобдел, закимарил у очага, нате вам, получите-распишитесь…

Еще ворошу угли, еще выискиваю где-то в пепле драгоценное пламя, ау-у, ну хоть бы искорка, хоть бы искрушка, хоть бы искрушечка, ничего, ничего. Упустил. Пламя, это дело такое, не любит, когда не следят, ох, не любит…

Сам виноват.

А что, сам виноват, помирать теперь, что ли?

В отчаянии потираю друг о друга два кремешка, чтобы выбить пламя. А что толку, это же пламя, это не Пламя, Пламя кремешком не выбьешь, дом свой озябший на вечном холоде простым пламенем не согреешь.

Кутаюсь в шубейки, дубленки, шкуры, шкурки, заматываюсь, выхожу в холод, в ночь, ветер вертится вокруг да около, скулит, голодный, рвется в дом… Вон пш-шел, тебя еще мне в доме не хватало…

Иду — в ночь, в метель, в снежную пелену, задолбали, с-суки, со своим обледенением… Нет, были же времена, прадед рассказывал, жили же люди, жили, не выживали, и тепло было летом, без шуб ходили, и солнце было, не то, что сейчас, тусклый блик в небе, а яркое, как на картинке в книжке в какой…

Ладно, черт с ним!

Кое-как — по стеночкам, по оградам, — добираюсь до Антошкиного дома, у самого дома уже не чувствую озябших рук, может, уже и нет их у меня… Стучу — долго, отчаянно, Антошка дрыхнет, так дрыхнет, из пушки не разбудишь…

— Чего надо? — заспанная антошкина рожа высовывается из двери.

— Это самое… я к тебе за огнем пришел.

— Чего ради?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});