«На суше и на море» - 71. Фантастика - Вячеслав Пальман

— Из окна вагона тоже маловато, — проворчал шеф. — Надо бы на лошадях, а еще лучше пешечком.

— Это только рекогносцировка, — живо заговорила пожилая спутница. — Муж, он тоже биолог, хочет создать исследовательские биоотряды защиты природы. Я всегда была его помощницей и сейчас отправилась в разведку взглянуть его глазами.

— Какая проницательность! Шерлок Холмс под маской Фантомаса, — пробасил шеф, взглянув на нашу молодую спутницу.

Та лишь звонко и заразительно рассмеялась.

Поезд тормозил. Мы подъезжали к крупной сибирской станции. Наша вторая соседка, чем-то взволнованная, подсела к окну.

По перрону бежал молодой человек с цветами. Окно нашего купе было открыто, и он направился прямо к нам. Улыбаясь, он подал в окно букет.

Молодая спутница обернулась к шефу:

— Это Коля, тот самый Николай, о котором я рассказывала. Я предупредила его, что еду в этом вагоне.

— Я тоже сыну сообщила, — смущенно сказала пожилая женщина.

— Позвольте, — взорвался академик Лапин. — Объясните в конце концов, что здесь происходит?

— Ничего особенного, — с особым ударением сказала старшая спутница, указывая глазами на младшую, которая, разговаривая через окно с Николаем, сняла вуаль.

Шеф оторопел от изумления. Это была сбежавшая из его аспирантуры к биологам Маша. Но как сильно она изменилась!

У обладательницы звонкого смеха и мелодичного голоса было изуродованное лицо.

— Вы ничего не слышали о вырвавшейся из недр Земли жизни? Чудовищные микробы, — прошептала старшая соседка. — Она первая работала с ними. Я ее сразу узнала. Коля столько говорил мне о ней.

Николай целовал протянутую ему через окно руку. Маша звонко смеялась. Мать дотянулась до сына, чтобы поцеловать его в лоб.

Поезд тронулся.

— А теперь, Машенька, извольте сообщить, почему же академик Лапин и его спутники — географы? Что общего между физикой и географией? — потребовал мой шеф.

Маша снова прикрыла свое лицо вуалью и с присущей ей лукавой интонацией сказала:

— Очень просто, вы на протяжении всего пути убеждали и меня и себя, что это так. Я не могла не узнать своего бывшего учителя. Главная энергия меняет облик нашей планеты. А раз вы приложили к этому руку, вы и есть подлинные географы.

— Вы правы, — согласился шеф. — Вы правы, Машенька. Физика с помощью Главной энергии меняет мир. Да здравствует география грядущего!

Поезд с самолетной скоростью проносился меж чуть отступивших от насыпи зеленых стен сибирской тайги. Земля казалась нетронутой, первозданной.

Об авторе

Верин Илья Львович. Родился в 1919 году в Нижнем Новгороде. Физик-теоретик. Автор трех монографий и пятнадцати статей по физике. Имеет десять авторских свидетельств на изобретения. Им написано одиннадцать киносценариев, по которым сняты научно-популярные и учебные кинофильмы. В нашем сборнике выступает в третий раз. В творческих планах автора научно-художественная книга «Где природа хранит информацию».

Род Серлинг

ЛЮДИ, ГДЕ ВЫ?…

Научно-фантастический рассказ

Ощущение, которое он испытывал, нельзя было сравнить ни с чем, что он знал до сих пор. Он проснулся, но тем не менее никак не мог вспомнить, что засыпал. И он вовсе не лежал в постели. Он шел, шагал по дороге, по черному асфальту шоссе, разделенному посредине яркой белой полосой.

Он остановился, взглянул на синее небо, на жаркий диск утреннего солнца. Затем осмотрелся — мирный сельский пейзаж лежал вокруг него, высокие, одетые буйной летней листвой деревья двумя шеренгами окаймляли шоссе. За их строем золотом зрелой пшеницы струились поля.

Похоже на Огайо, подумалось ему. А может быть, на Индиану. Или на северную часть штата Нью-Йорк. Внезапно до него дошло значение этих прозвучавших в его мозгу названий: Огайо, Индиана, Нью-Йорк. Ему пришло на мысль, что он не знает, где находится. И тотчас — снова — он не знает и того, кто он сам! Он наклонил голову и взглянул на себя, на свое тело, пробежал пальцами по зеленой ткани комбинезона, присел и потрогал свои тяжелые высокие ботинки, пощупал застежку «молнию», бежавшую от горла до самого низа. Он потрогал свое лицо, а потом волосы. Инвентарный список, не больше. Попытка собрать в одно вещи, которые все же помнятся. Знакомство с миром кончиками пальцев. Он провел рукой и ощутил небритый подбородок, нос, его горбинку, не слишком густые брови, коротко подстриженные волосы на голове. Не под «нуль», не наголо, но очень коротко подстриженные. Он молод. Во всяком случае, достаточно молод. И чувствует себя хорошо. Чувствует себя здоровым… Ничто не тревожило его. Он мало что понимал, но вовсе не был испуган.

Он отошел к обочине, вытащил из кармана сигарету и закурил. Так он стоял, прислонившись к стволу, в тени одного из огромных дубов, выстроившихся вдоль шоссе, и думал: я не знаю, кто я такой. Не знаю, где я. Но сейчас лето, я где-то за городом, и, похоже на то, у меня память отшибло или еще что-нибудь в этом роде.

Он затянулся — глубоко, с наслаждением. Вынув сигарету изо рта, он взглянул на этот белый столбик, зажатый в его пальцах. Длинная, с фильтром. В памяти всплыла фраза: «У сигареты „Уинстон“ вкус такой, как у никакой другой». Потом — «В сигаретах „Малборо“ есть все, что может вам понравиться». И еще одна — «Вы стали курить больше, но получаете все меньше удовольствия?»… Это начало рекламы сигарет «Кэмел», подумал он, таких сигарет, что ради того, чтобы их купить, не жалко и милю отшагать. Он улыбнулся и тотчас же громко расхохотался. Вот ведь сила рекламы! Он стоит здесь, не зная ни имени своего, ни того, где он, но табачная поэзия двадцатого века тем не менее уверенно пробилась через китайскую стену амнезии.[7] Он оборвал смех и задумался. Сигареты и эти рекламные сентенции означали Америку. Вот, значит, он кто — американец.

Щелчком он отбросил сигарету и двинулся дальше. Через несколько сот ярдов послышались звуки музыки — они доносились откуда-то из-за поворота, что был впереди. Громкое пение труб. Хороших труб. Трубы сопровождал барабан, но чистое соло трубы вдруг вырвалось, прозвенело и затихло серией коротких стонов. Свинг. Вот что это такое, и он снова осознал смысл слова-символа, все, что оно означало для него. Свинг… Эту мелодию он мог отнести к совершенно определенному времени. Тридцатые годы. Но это было давно. Он же был в пятидесятых. Пусть, подумал он, пусть набираются факты. У него возникло такое ощущение, будто он — центральный рисунок разрезной картинки-загадки, а все остальные части мало-помалу начинают собираться вокруг него, составляя изображение, где уже можно было кое-что разобрать. И странно, подумал он, какой строго определенный составлялся рисунок. Он почему-то знал теперь, что сейчас 1959 год. Знал наверняка. Тысяча девятьсот пятьдесят девятый.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});