Подельник эпохи: Леонид Леонов - Захар Прилепин

А вот не судили бы по году, Александр Исаевич, судили бы по тексту.

В словах Солженицына можно почувствовать потайную авторскую уверенность в том, что в 1959 году никто б не решился писать безоглядно и как душа велит…

В послесталинские годы, в 1968 году, «Вор» был издан в США – так и американцы взяли для перевода первый вариант романа, будучи истово уверены, что тот, 1920-х годов вариант, более радикален.

Но всё ровным счетом наоборот.

После первого отдельного издания в 1928-м «Вор» вышел в том же году в третьем томе собрания сочинений Леонова. Затем его переиздавали в 1932, 1934 и 1936 годах, а после «Вор» попал под негласный запрет, его изъяли из библиотек, почти четверть века не издавали и упоминали крайне редко. Поэтому и «подзабыли» к пятидесятым, как подметил Солженицын. Но к тому времени и Платонова «подзабыли», и Булгакова.

Леонов переписал роман в 1957–1959 годах, предельно акцентировав все самые сложные моменты в книге. В том же 1959-м вышла новая редакция «Вора». Потом Леонов еще три раза вскользь прошелся по тексту – в 1982-м, 1990-м, 1993-м.

Отличаются, впрочем, два варианта романа не глубинным смещением сюжетных пластов, но как раз детальной проработкой наиболее сложных и труднодоступных тем.

Мы приведем всего лишь несколько примеров отличий двух вариантов романа.

Вот в первой главе приезжает в Москву из деревни один из главных героев повествования – Николка Заварихин. Едет он с небольшим капитальцем и желанием покорить столицу. На вокзале он встречается с одной из главных героинь книги – Манькой Вьюгой, которая обворовывает его, исчезает и, вместе с тем, очаровывает обворованного надолго.

«Менялось Николкино чувство по мере его роста, – пишет Леонов в первом варианте романа о влюбленности Николки. – Сперва, в молодости, думал о ней с неутоленной яростью и жаждал настигнуть. Когда же вырос и прадедовскую бороду обстриг, навсегда уйдя из деревни, когда пенькой и льном даже и за границей прославил свой безвестный мужицкий род, вспоминал видение младости с тихой грустью. Уже не накатывала горячая, оплодотворящая туманность; отускневшая от опыта и знания душа давно растратила жар свой по пустякам. Тогда закрывал глаза и вытягивался в кресле, глава фирмы и хозяин льна, и сидел в неподвижности трупа, бережно блюдя час горького своего молчания».

И вот какое будущее Николке рисует Леонов во втором варианте:

«История иначе вмешалась в Николкину судьбу и, свалив его в самом начале пути, в различных положениях повлекла его тело по своему порожистому руслу.

Но и тогда, из всего отускневшего к старости опыта жизни, пожалуй, единственное такое по силе своей сохранилось в нем видение младости… После тяжкого лагерного дня накатывала на него иногда как бы знойная, всезавихряющая туманность. Тогда, закрывая глаза, и вытягивался под потолком на нарах несостоявшийся глава фирмы и хозяин российского льна, и подолгу лежал в неподвижности трупа старый Заварихин Николай Павлович».

Мы, наверное, даже не станем комментировать эти фрагменты. Другой пример возьмем.

Напомним, что в романе есть удачно найденное действующее лицо – писатель Фирсов, который, как и Леонов, сочиняет книгу о тех же самых событиях, что происходят в «Воре»: и герои у него те же самые, и коллизии. Только в отличие от Леонова Фирсов лично общается с персонажами.

Эта сложная конструкция «романа в романе» поразила в свое время и Горького, и многих европейских литераторов, ознакомившихся с книгой Леонова в многочисленных переводах.

Однажды заходит Фирсов в гости к одному из героев – Манюкину, из «бывших», напрашивается у него посидеть, а Манюкин вяло отказывается.

В первом варианте романа попытка отказа сформулирована так:

«– Сожитель у меня… – еле слышно сдавался Манюкин. – Этакий, знаете, обозленный плеватель на мир. Очень, знаете, мышцы плеветальныя у него развиты! – и барин выжидательно посмеялся, но Фирсов неделикатно промолчал, упорствуя в своем. – Они и не плохой человечек, а, как бы это сказать… с подлецой человечек».

В новом варианте незваный гость Фирсов все-таки вступает в диалог с Манюкиным и спрашивает о соседе:

«– А что, больной, нервный или, скажем, из блюстителей?

– Куда там… – отмахнулся Манюкин. – Просто выдающийся нашего времени негодяй. Управдом, но числит себя в борцах за всемирную справедливость и страсть любит, чтобы его называли другом человечества… между прочим, если такой анекдотец услышит, то в уборную ходит смеяться… воду спускает при этом, чтоб никто не слыхал, не застал его на запретном, на человеческом».

(Надо сказать, что управдом этот, Пётр Горбидонович Чикилёв, несколько рифмуется со Швондером из «Собачьего сердца». Но и тут о заимствовании речи нет. Писались эти книги почти одновременно, однако повесть Булгакова вышла в свет много лет спустя, ей повезло гораздо меньше «Вора».)

Примеров, подобных приведенным выше, в романе десятки, на каждой странице, и всякий любопытствующий может сравнить обе редакции.

В «Воре» 1959 года буквально нагнетается атмосфера осклизлой мерзости наступившего времени со всеми его пакостными приметами – от неустанного доносительства до нового социального расслоения и разделения совграждан на «чистых» и «нечистых». Так, подруга одного из персонажей оказывается из «подшибленного сословия» – подобно, кстати, жене Леонова, изгнанной в год, когда писался «Вор», со второго курса университета: за «буржуйское происхождение».

Но знакомство и с первой редакцией «Вора» тоже может озадачить: в советские времена подобную книгу публиковать вроде бы и не должны были.

Центральная фигура романа Митя Векшин – бывший красный офицер, разочаровавшийся в революции и ушедший в «медвежатники». Он и есть тот самый вор, закавыченный в заглавии книги.

Еще в пору своего комиссарства Векшин был человеком с жестокой придурью. Однажды в бою белый офицер убил комиссарского коня. За то обозлившийся Векшин после боя отрубил пленному офицерику, совсем еще мальчику, руку. Причем ни в первом варианте романа, ни во втором комиссара Векшина за содеянное безобразие не отдали под трибунал и даже вскорости представили к награде.

Москва постреволюционная описана Леоновым как скопище мрачных личностей: всевозможного жулья, полунищих циркачей, ночных певичек; ну и про управдома Чикилёва не забудем: он является своеобразным коммунальным олицетворением нового советского человека.

Александр Солженицын сетует в своей статье, что Леонову, по-видимому, настолько сильно досталось от критики за показанное в «Воре», что он в поздних редакциях выбросил из текста довольно-таки невинные фрагменты:

«Например:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});