История Германии. Том 1. С древнейших времен до создания Германской империи - Бернд Бонвеч

Альберт пытался разъяснить ценность философии и наук, т. е. языческой образованности, своим современникам, зачастую относившимся к такой образованности подозрительно или даже враждебно. Настоящий философ, по мнению Альберта Великого, должен учиться и у Платона, и у Аристотеля. Именно последнего немецкий схоласт признавал главным учителем светской, или языческой, науки. Безусловно, он не считал Аристотеля непогрешимым и отмечал, что если в вопросах веры Аристотель и Августин противоречат друг другу, то следует прислушаться скорее к последнему. И тем не менее был уверен, что синтез новых знаний, черпаемых из греческих и арабских источников, с христианством возможен и интеллектуально необходим.

С именем Альберта Великого связано не только принятие аристотелизма, изменившего интеллектуальную картину традиционной схоластики в рационализированном направлении, но и некий рубеж в отношении к научной работе как таковой. Конечно, предвосхищение научного метода в XIII в. следует видеть скорее у Роберта Гроссетеста, первым попытавшимся применить математику к естествознанию. Однако на примере научных штудий Альберта Великого можно увидеть новое отношение к эмпирическим исследованиям, которые зададут науке ее собственно научный статус. Альберт Великий, в какой-то мере унаследовав острый интерес Аристотеля к эмпирическим наблюдениям, впервые сформулирует мысль, что именно личный опыт верифицирует знание. Традиционные идеи не могут быть приняты, если противоречат опыту. Широкая, непредубежденная любознательность Альберта, призывы к наблюдению и эксперименту говорили о том, что процессы десакрализации знания, учености проникли в самую сердцевину богословского знания — классическую схоластику.

Процессы десакрализации и индивидуации затронули и сферу обыденных религиозных представлений мирян. Под влиянием натиска земных устремлений бюргеров происходит трансформация многих религиозных образов и идей, свойственных раннему средневековому обществу. Рост торговых занятий, расширение границ человеческой свободы в самых разных сферах жизни, в том числе и в интимной, настоятельно требовали религиозной санкции этих явлений. Масштаб изменений, связанных с отмеченными явлениями, был таков, что создалась благоприятная почва для изменения религиозного менталитета. Одной из острейших ментальных потребностей мирян было смягчение страха перед традиционными церковными табу, как, например: «Христос изгнал торгующих из храма» и т. п. Эти страхи сдерживали развитие нового развивавшегося уклада, сдерживали развитие общества.

Одной из таких религиозных новаций высокого Средневековья было оформление образа чистилища. Ж. Ле Гофф определяет время рождения чистилища как время городов. Следует, однако, подчеркнуть, что многие из архетипов, из которых сложится образ чистилища в высокое Средневековье, можно выявить уже в эпоху поздней античности — раннего Средневековья. Если человек раннего Средневековья представлял загробную жизнь как всецело определявшуюся божьей волей, в чьей власти было наказать грешников муками ада, а праведных осчастливить райским блаженством, то теперь потусторонний мир воспринимался как состоящий из трех отсеков. Дополнивший картину загробного мира образ чистилища предполагал возможность вмешательства в процесс посмертного воздаяния с помощью пожертвований, заупокойных месс, заступничества близких и т. д.

Сходную по смыслу эволюцию претерпел и образ Бога. Бог раннего Средневековья — Пантократор, Вседержитель, во всей своей силе сражающийся с дьяволом и грешниками, Грозный Судья, сурово раздающий всем по заслугам. Высокое Средневековье все чаще обращается к другому лику — лику милостивого и прощающего отца, Христа, сострадающего человеку и прощающего его грехи.

Смещение акцентов в религиозном сознании отразилось и в растущем интересе к матери Иисуса, защитнице и заступнице человека. Этот растущий интерес приводит к расцвету в XIV в. культа Девы Марии. Широко распространяются культы, связанные с «новым» образом Бога: почитание крови Христа, пяти ран, лика, тела Христова и т. д. Многие из отмеченных изменений в религиозном сознании нашли выражение в таком знаменитом явлении Средневековья как "Legenda aurea", или «Золотая легенда», Якопо де Ворагине — сборнике житийной литературы.

Эти и подобные им изменения религиозного менталитета существенным образом смягчили традиционные религиозные установки, позволили снизить порог страха человека перед новыми формами жизни и опыта. Вместе с тем многие из образов сохраняли двойственный характер. Нечестно торгующий купец, вздувающий проценты ростовщик должны были помнить о том, что Бог-Судья все видит, чистилище давало шанс спасти свою душу раскаившемуся, но не оставляло надежды закоренелому грешнику. Таким образом, новая религиозная мораль могла в новых условиях высокого Средневековья выполнить социально-регулятивную функцию.

Трансформация религиозного менталитета нашла отражение в искусстве. Квинтэссенцией этих изменений явилось оформление готического стиля. Пришедший на смену романскому готический стиль выразил новое мироощущение верующих, связанное с углублением внутреннего мира человека, «приближением» Бога и других святых персонажей к его проблемам и чаяниям. Вертикальная ориентация готического зодчества, высокие и относительно легкие стрельчатые стены соборов с башенками и шпилями, наполняемое причудливо преображенным (благодаря цветным стеклам витражей) светом пространство основного и боковых нефов создавали иллюзию мира горнего. В то же время все убранство храмов свидетельствовало, что небесные патроны «спустились с небес на землю». Скульптура и иконография изображали персонажей священной истории как живых людей. Христос, страдающий, увенчанный терновым венцом, Франциск Ассизский, раздающий милостыню — все это образы «очеловеченной» религиозности.

Эти изменения отчетливо видны в творениях так называемой «наумбургской артели», ознаменовавших наивысший взлет немецкой классической готики, который приходится на середину и третью четверть XIII столетия. Соборы в Майнце, Майссене и Наумбурге, как полагают некоторые исследователи, дают основания говорить, что мы встречаемся с первыми действительными художественными индивидуальностями немецкого Средневековья. Творения «наумбургской артели» отличает свойственная немецкому готическому стилю драматическая контрастность, мрачноватая экспрессия, которая характерна, в первую очередь, для скульптуры (в готическом стиле скульптура получила преобладание над живописью). Группа статуй основателей собора в Наумбурге представляет галерею человеческих типов и характеров. Тяготение к индивидуализации в скульптурном комплексе вписывается в общий контекст трансформации художественного мировидения эпохи.

Во многом сходные по своему существу процессы происходили и в развитии немецкой схоластики. Ее тремя столпами применительно к XIII-XIV в. называют Экхарта, Таулера и Сузе. Родившийся ок. 1260 г. в благородной семье из Гокхайма в Тюрингии, Майстер Экхарт начал свою карьеру приором доминиканского монастыря в Эрфурте, а закончил руководителем генеральной школы в Кёльне. Основная тема его трактатов традиционна для мистиков — единение души с Богом или рождение Бога в душе. Однако новизна его мистики в том, что Экхарт пытается достичь этих целей посредством познающего разума души. Мистический союз с Богом — это высшее, что может испытать человек. Тем не менее vita contemplativa (жизнь рассуждающе-созерцающая, жизнь духа в мистическом союзе с Богом) возможна, согласно Экхарту, лишь посредством активной деятельности человека среди людей в знаках любви к ближнему.

Генрих Сузе (ок. 1295-1366) был учеником Экхарта. Его нередко называют «миннезингером немецкой мистики». Мистические образы Генриха Сузе близки стилистике любовной рыцарской поэзии. В то же время в трактатах Сузе развивались мотивы его учителя, связанные с важностью деятельной исполненной любви к Богу и ближнему жизни. Его знаменитые «Часы вечной мудрости» были переведены на народные языки Нидерландов и Германии. Если учесть, что часовники были самой читаемой литературой XIV-XV вв., предназначенной для внецерковной молитвы, то можно говорить о серьезном влиянии схоластической мистики интеллектуалов на народную религиозность. Важно, что внецерковная молитва, в отличие от коллективной молитвы в церкви, была личным обращением верующего к Богу. Тем самым расширялись границы индивидуального религиозного сознания мирян.

Еще один ученик Экхарта — Йоханнес Таулер (1300-1361) — перенес акцент тяжести в своих проповедях на идею нравственного очищения. Много проповедуя в народной среде и выступая в качестве духовника, Таулер в большей мере, чем его учитель, испытал влияние потребностей и настроений мирской среды. Именно поэтому он особенно подчеркивал важность vita-activa (жизни деятельной) как условия достижения праведной vita-contemplativa.