Предчувствие: Антология «шестой волны» - Андрей Лазарчук

— Постойте, — сказал я. — Это гетайры так поступают? Как же так?…

Дыбовский напрягся и задумался.

— Вероятно, я не совсем точно выразился. — Речь у него была по-школьному чистая, чем-то совершенно неуловимо отличавшаяся от той речи, к которой я привык на родине. Вроде бы тот же самый язык — а другой. Наверное, надо иметь музыкальный слух, чтобы это оценить… — Когда я говорю «гетайры», я не всегда имею в виду регулярные формирования. Ведь отрядов, называющих себя гетайрами, очень много, и генерал Бонавентура, к сожалению, контролирует их далеко не все. Генерал — честный человек. Тех, кто виновен в расправах над мирным населением, он обычно расстреливает. Но всю свою армию он расстрелять не может… К тому же любое военное преступление, совершаемое гетайрами, сразу вызывает ответ со стороны внутренних сил мадьяр. В Далмации я, слава Богу, не служил; слава Богу — потому что там, говорят, творится вообще что-то страшное. Хотя уж я и не знаю, что может быть страшнее…

Он окончательно замолчал. Нет, мальчик, так не пойдёт. Мне нужна информация, и ты мне её дашь. Уж извини, если это больно…

— Хорваты, — сказал я. — Что собой представляют их боевые отряды? Они способны к сотрудничеству?

— Не знаю, — сказал прапорщик. — Просто — не знаю. Я с ними не общался.

— А с гетайрами?

Он помедлил, прежде чем ответить.

— С гетайрами — да. У нас даже были совместные операции.

Я не удивился — хотя удивиться в этом месте, может быть, и стоило. Просто об особенностях здешней войны я уже кое-что знал. Гетайры, которых теснили с трёх сторон, пытались заключать соглашения не только с Русской бригадой, но даже с частями Линдберга — и, насколько я понимал, не всегда безуспешно. Ведь шведы здесь тоже воевали на несколько фронтов, так что, независимо от официальных мнений на эту тему, локальные перемирия бывали им просто необходимы… Но, разумеется, все подобные секретные соглашения являлись сугубо временными. Тактические манёвры. Не более.

— И какое у вас о них впечатление? Что они собой представляют?

Тут он задумываться не стал.

— По-моему, гетайры чем-то похожи на нашу Белую армию. У них такой же состав и такие же цели. Только вот положение у них посложнее…

— А если мы им сейчас предложим совместную операцию — они рискнут?

Собеседник внимательно посмотрел на меня и замялся. Я его хорошо понимал. Момент был сложный. Даже если исключить возможность провокации, для ответа на мой вопрос надо было сначала просто понять — что я имею в виду. Говорить прямо я не мог — не имел формального права; я уже и так превысил свои полномочия. А с другой стороны — ну о чём тут особенно гадать?… Я молча ждал.

— Рискнут, — сказал прапорщик Дыбовский.

Я очень торопил мотоциклиста, и всё равно в Сплит мы въехали только глубокой ночью.

Ехать слишком быстро было нельзя — в наступившей темноте мы могли запросто соскользнуть по размытому краю дороги, и тогда пришлось бы в лучшем случае тратить время на то, чтобы втащить машину обратно на трассу. А в худшем — мы бы просто полетели в пропасть. Правда, глубоких пропастей здесь нет; но какая, скажите, разница — падать вместе с мотоциклом с километровой горы или с сорокаметрового откоса?

Но время, время…

Если утром я не спешил, то сейчас случилось какое-то переключение: мне хотелось лететь к очередной цели как на крыльях. В мыслях я ругательски ругал себя за то, что так сильно медлил…

Все проведённые мной за остаток этого дня «консультации» — с капитаном Балицким, с майором Ведерниковым, с подполковником Крафтом — в целом только подтвердили уже сказанное Дыбовским. Да, Бригада была боеспособна. Оставшиеся эмигранты поддерживали её организационную структуру, как свою последнюю надежду, и убить Бригаду можно было только вместе со всеми ними. Даже сейчас, когда они, вместо того чтобы освобождать родину, в течение четырёх лет вынужденно теряли людей и убивали людей в абсолютно бессмысленной резне… Закваска была крепкой.

Помимо Бригады, в здешних краях действовали ещё три реальные силы: имперцы, хорваты и гетайры. С империями всё было ясно. На хорватов стоило рассчитывать «в принципе», но очень многие их подразделения успели так замазаться в гражданских разборках, что использовать их для чего-то ещё было просто нельзя. Этот их президент Везич — сумасшедший тип; он поставил перед своей армией задачу: уничтожить сербскую часть населения Далмации. Не меньше. Что говорить, если на его жестокость жаловались даже некоторые гвардейские эмиссары. И что говорить о гетайрах, которые видят, как уничтожают их единоверцев, и пытаются бороться…

Да… С гетайрами всё было и сложнее, и проще. Сложнее — потому что их отношения с Корпусом в течение этих четырёх лет развивались, мягко говоря, неоднозначно. А проще — потому что гетайры и эмигранты во всех смыслах прекрасно понимали друг друга. Причём независимо от того, воевали они в данный момент или соблюдали очередное перемирие. Прошлогодний ультиматум генерала Бонавентуры был отвергнут генералом Лорером только потому, что его официальное принятие повлекло бы со стороны шведов немедленные репрессии; но враждебные действия Бригады против гетайров с тех пор практически прекратились. Во всяком случае, наша теперешняя задача — выставить объединённый заслон на пути врага с Востока — наверняка найдёт у руководства гетайров полную поддержку. Им ведь тоже некуда отступать, в точности как нам. Надо только провести с ними встречу, чтобы расставить все точки над «i»; и майор Ведерников брался такую встречу организовать. Вспомнив об этом, я подумал, что истратил время всё-таки не совсем напрасно…

И — последнее. По порядку, но не по степени важности. Всего в тридцати километрах к северу отсюда, оказывается, располагалась штаб-квартира кавалерийского соединения под командой генерал-майора Туркула. Вот при этом известии я ахнул.

Антон Васильевич Туркул. Обычный клерк из какой-то провинциальной конторы, ушедший добровольцем на ту войну, которую на моей родине до сих пор запрещено называть Гражданской. Участник фантастического «марша в никуда» от Вологды к Белому морю — там он и получил первое офицерское звание. А через четыре весьма насыщенных года, дослужившись до генерала, он принял командование легендарной Дроздовской дивизией. После эвакуации дивизии вместе со всей Северной армией в Шотландию Туркул остался в строю, пытаясь продолжать борьбу из-за границы всеми доступными методами. До сих пор, правда, почти безрезультатно…

Старые эмигранты, почти все как один, не любили Туркула, считая его недалёким человеком и авантюристом. Видимо, они были правы.

Я вдруг понял с ослепительной ясностью: вот именно такие люди, как он, нам и нужны. Ох, как они нужны. И как их не хватает.

Разумеется, только идиот способен плюнуть на всяческую логику и поставить перед собой заведомо невыполнимую задачу. Например, совершить с группой в пятьсот человек тысячекилометровый пеший переход через территорию, занятую противником, при этом не имея впереди вообще никакой конкретной цели. Полагаясь только на везение. Невыполнимая задача, ведь правда?…

Моё желание встретиться с Антоном Васильевичем было настолько жгучим, что я в какой-то момент просто с трудом усидел на стуле.

Всё-таки возникло несколько соображений, которые меня удержали. Во-первых, ехать было физически не на чем. Воспользоваться мотоциклом я не мог — его дали мне только на сегодняшний день: к тому же имеющиеся отметки в документах не позволяли мне слишком удаляться от Сплита, иначе я рисковал быть арестованным как дезертир. Во-вторых, к Туркулу могли уже послать кого-то другого — по крайней мере, я изо всех сил на это надеялся. Ну и в-третьих — а что я, собственно, ему скажу? Ведь никаких полномочий для разговора с ним у меня не было. Выданное мне письмо Молчанова было адресовано персонально Линдбергу, вот ведь в чём дело. Чёрт побери…

Но главное — я должен вернуться, чтобы доложить майору Беляеву обстановку в зоне «Паннония». Я помнил, что основная часть моего задания состоит в этом. И вот тут уже совсем никуда не деться.

Больше всего я опасался, что моё решение отложить поездку к Туркулу кто-нибудь истолкует неправильно. Будто мной двигало рассудочное соображение, что один белогвардейский генерал с отрядом в несколько тысяч сабель ничего не сделает против надвигающейся с востока десятимиллионной сверхсовременной армии.

Ну не думал я так. И если, даст Бог, я всё-таки вернусь в эти края и успею присоединиться к Бригаде либо к туркуловскому отряду — и секунды раздумывать не стану.

Думать сейчас вредно. Может, главная беда моей страны в нынешнем веке как раз в том и была, что в ней развелось слишком много умников…

Ладно. Не будем. Чего я не люблю — так это апокалиптических обобщений. Интеллектуалы раньше любили поболтать о предчувствии конца света. Некоторые, особо одарённые, даже писали на эту тему кое-что. Зря. К чему писать о понятных и неинтересных вещах? Конец света случился в мае тридцать четвёртого года, когда прежний европейский мир — мир стабильных монархий, открытых границ и нарядных армий, годных в основном для парадов, — этот мир рухнул. И продолжает рушиться каждый день, если не каждую минуту.