«Долина смерти». Трагедия 2-й ударной армии - Изольда Иванова

Стали пустеть боевые точки и треугольники. Организовали дежурства по переднему краю. Мы с лейтенантом Голынским ходили попеременно. Берешь ручной пулемет, двоих бойцов. В одной ячейке постреляем — переходим в другую. Создаешь впечатление крепкой обороны, а на деле она почти пуста — один солдат на сотню метров.

К нам прибыл новый помощник начштаба. Позвонил на точку, где дежурил Гончарук. Ответ того ему чем-то не понравился. Звонит мне, требует немедленно сменить дежурного: не умеет, мол, с начальством разговаривать. Я знал Гончарука с самого формирования как отличного бойца. К тому же не было людей, чтобы посылать их среди ночи за 5 км. Пошел к комполка, но он поддержал ПНШ. Пришлось снять с участка и отправить двоих хороших бойцов: Самарина и Петрякова. Только они ушли, как немцы перешли в наступление. Гончарук передал: «Немцы! Отстреливаюсь!» В трубке послышалась пальба. Потом патроны у Гончарука, видимо, кончились. Он проговорил: «Погибаю…» И все.

Сколько было подвигов и геройских поступков! Но за всю Любанскую операцию не видел, чтобы кого-то в нашем полку наградили — хоть посмертно.

Комполка вызвал меня и сказал: «Собери своих бойцов, возьми из санчасти больных и направляйтесь к переднему краю на болоте. Туда ушла дивизионная разведка, вместе с нею будете действовать».

Взял я Шишкина, Тарасова, четверых легкораненых, а они даже без винтовок. «Там возьмете!»

Вышли мы на болото, идем по лежням. Навстречу нам человек. Пригляделись — Петряков. Едва бредет, и без Самарина. Вот что он рассказал.

Дошли они до переднего края и увидели людей — сучья собирают. Заругались: «Дня вам не хватило, что ли, чтоб по ночам сучья собирать?» Оказалось, немцы. Бросились на них, хватают, Петряков вырвался, а на Самарина накинулись несколько человек — не убежать.

Я велел Петрякову возвращаться и доложить обо всем комполка. Мы двинулись дальше. Миновали болото, подошли к участку, где должна быть дивизионная разведка. Никого. При мне была трубка TAT. Включился в линию, доложил комполка. Провод обрезал, чтобы немцы не подслушивали. Рассредоточил своих бойцов. Тарасова посадил справа у березы, остальных — безоружных — у елки. Сам с Шишкиным остался у провода. Смотрим, провод пополз — немцы тянут его на себя. Тарасов машет мне: «Немцы!»

Подошел к нему, шепчу: «Пусть идут…»

Немцы шли прямо на нас. Не доходя метров пятнадцати, повернули к ели. Больше ждать нечего. Я поднял автомат (раздобыл у убитого), выпустил весь диск по строю. Стрелять стало нечем. Скомандовал: «За мной, в болото!»

Побежали, залегли между кочек. Немцы стреляли вдогонку из автоматов, все сосенки по краю болота срезали. Но в болото не пошли, повернули обратно. Мы поднялись, двинулись дальше. Подошли к кустам, слышим голос: «Стой, кто идет?»

Оказалось, 17 человек наших из батальона с лейтенантом, отступившие с линии обороны. Вместе пошли из болота к оставленным позициям. Немцы там уж и шалашей понастроили, но удрали. Видим, лежит кучка одежды: знакомая, обгоревшая — самаринская, а самого нигде нет. Лежит мертвый Василий Иванович Гончарук, канский железнодорожник. Узнали его по туловищу и одежде. Голова изуродована — выстрелили в лицо. Сердце сжалось, жаль было верного друга и героя. Постояли, помолчали и принялись за дело.

Заняли оборону, начали оборудовать боевые точки из всякого хлама. Подходит красноармеец из группы лейтенанта, говорит: «Там ваш боец…»

Пошли, посмотрели — Самарин! Лежит на спине голый, все тело выжжено шомполами, выстрелом ранен в живот. Самарин был еще жив. Еле шевеля губами, прошептал, что его пытали, но он ничего не сказал. И что немцев здесь много…

Анатолий Самарин работал до войны золотоискателем, был председателем артели. И бойцом оказался хорошим — смекалистым, поворотливым. Мы понесли его в санчасть. Двое суток находились на ногах, не спали, не ели, и Самарина несли километров пять.

Добрались до КП. Я доложился комполка и вернулся к своим. Старшина Григорьев Иван Николаевич зовет: «Товарищ командир, мы лягушку сварили, давайте есть!» Поставили котелок с супом, где плавала сверху капля жира. Съели вшестером одну лягушку.

Комполка вызвал к себе. Немцы атаковали штадив, приказано отходить. Возле КП вырыли яму, сложили туда штабные документы, рацию, ПТР и закопали.

Зашли в санчасть к Самарину. Он был еще живой. Нашли немного кислицы, покормили его. Он тихо сказал: «Какое было б удивленье, если б я остался жив…»

Зная, что сами еле ногами двигаем, я спросил ребят: «Как, понесем Самарина или оставим?» Фельдшер Запольский сказал, что нести его бесполезно: все кишки прострелены, не спасти. Но ребята решили нести. Ведь бросить Самарина значило убить товарищество.

Представитель штаба дивизии старший лейтенант Горелов повел нас обходным путем. Шли болотами не менее 15 км. Подошли к штадиву — никого. Встретили одного красноармейца, он сказал: «Немцы обошли нас и все ушли. Вам велено собрать оставшихся и догонять штаб».

Самарину стало хуже, остыли руки и ноги, вскоре он скончался. Похоронили его, как смогли, и отправились болотом искать своих. Вышли у железной дороги за Радофинниковом. Здесь нас кое-чем покормили, и впервые за четверо суток мы поспали часа три.

Комполка с комиссаром организовали группу прикрытия, и мы задерживали продвижение немцев. Бывало, что противник обходил нас с флангов на несколько километров. За нами приходили — мы снимались и догоняли своих.

В одной деревне встретились с немцами, завязалась перестрелка. Жители разбежались, кто куда. Смотрю, лежит убитый мальчик лет трех-четырех с застывшим выражением страха и непонимания на безвинном лице. У меня слезы покатились из глаз. При виде убитых взрослых слез не бывало, только теснило в груди.

Передний край нашему полку определили слева от узкоколейки, в моховом болоте. Сели мы кружком, человек восемь, а тут снаряд рядом грохнул — Петрякова в обе ноги ранило. Отправили в санбат. Заняли позиции, но патронов мало. Оружие — ручной пулемет да винтовки без штыков. Станковых пулеметов, орудий или минометов в полку — ни одного. И гранат почти нет. Да и бойцов осталось всего три десятка. Пошли с новым помощником начштаба Дьяконовым на рекогносцировку. Неожиданно меня согнула боль в животе. Дьяконов говорит: «Это от голода. Глотай что-нибудь». Я стал есть болотный багульник, и боль прошла.

Наши позиции перевели ближе к железке. Комполка послал меня с бойцом Сафоновым разведать оборону противника. «Может, там и кабель найдете», — говорит.

Вечером мы подошли к стыку между пехотой и минометными позициями немцев. Видим, к одной из землянок идет телефонная связь в виде буквы Г. Отошли метров на двадцать, договорились: Сафонов переносит провод в сторону, я обрезаю и мотаю на катушку. Так и сделали. Я уже намотал полкатушки, когда выбежал немец. Пощупал — провода нет и побежал по линии. А мы с Сафоновым скорей к своим.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});