На пределе - Оксана Гринберга

Не оглядывалась, но прекрасно слышала. Мир позади меня разорвался проклятиями, криками, треском ломаемых колесниц. Оттуда неслось испуганное лошадиное ржание, сопровождаемое воплями зрителей. Наконец выровняла собственную эсседу, кинула быстрый взгляд через плечо. Итон сдержал слово. Даррийцев они задержали, но как! Я видела перевернутые колесницы, слышала возмущенные крики с даррийской трибуны, под которой как раз проезжала. Из куча-мала вырвалась гнедая двойка с оборванными постромками. Понеслась в мою сторону, но моя эсседа была уже далеко, летела во весь дух по гипподрому к повороту.

Первая! Нет, по левому краю, ближе к метовым столбам неслась черная колесница магедонца. Ее преследовали еще двое. Итон и Арлен! Я начала заходить в поворот, срезая угол, но магедонец проскочил раньше. Черт! Повернула вторая, успокаивая себя, что впереди еще девять кругов. Хватит чтобы обойти Расмуса и не пропустить преследователей.

Затем мы мчались по длинной прямой ко второму повороту. Довольно быстро догнала черную эсседу магедонца, но он меня все не пропускал. Наоборот, дергал лошадей, норовил вытолкнуть с трассы. Позволила зайти в поворот первым. К тому же впереди, перед трибунами, в опасной близости к трассе, спешно разбирали обломки колесниц, уносили пострадавших на старте, ловили испуганных лошадей, расчищая дорогу участникам. Видела, как запрыгнул в колесницу дакиец, хлестнул лошадей, помчался вперед. От лидеров он отставал на целый круг, так что вряд ли будет соперником. Патриций Гай Эмилий Титург, прихрамывая, шел к трибунам. Оттолкнул подбежавшего слугу, сорвал с головы шлем, развернулся и со злостью пнул его ногой в сторону метового столба. Гипподром возмущенно заорал, потому что… Золотой шлем, опасно блеснув на солнце, летел к поворачивающей колеснице магедонца и упал как раз под ноги лошадям.

Видел ли это Расмус?! Не знаю, но лошади испуганно заржали, сбились с хода, шарахнулись в сторону. Колесница накренилась. Затем – не повезло! – левым колесом налетела на шлем и перевернулась. Я едва успела забрать вправо, резко свернув к трибунам, объезжая место аварии. Расмуса тащило по песку, но я увидела, как левой рукой он достал кинжал и перерезал поводья, намотанные на руку. Надеюсь, успеет добежать до спасительного барьера, прежде чем его затопчут несущиеся во весь опор три колесницы преследователей.

Дальше я не смотрела, потому что с этого момента лидировала. Первая! Мне было все равно, как объяснит Титург свой поступок Наместнику. Пусть сами разбираются! Я же летела вперед, наслаждаясь скоростью. Жила ею, дышала, питалась, чувствовала, как она циркулирует в крови. Еще на один круг обогнала замешкавшегося дакийца Десмоса. В какой-то момент почувствовала присутствие отца, столь зримое, осязаемое, что, казалось, он стоял позади меня, положив руку на плечо. Направлял, успокаивал. И впервые мне не захотелось плакать и скорбеть, наоборот, поделиться с ним радостью от гонки.

Он исчез прежде, чем лошади выбежали на финишную прямую, прежде, чем прозвучал звук горна, известивший об окончании забега, и гипподром зашелся в ликующем крике. Мне показалось, напоследок отец произнес: «Скоро!» А я взяла и поверила.

Наконец остановила лошадей. Ко мне со всех ног спешили бриганты и, кажется, орали громче, чем многотысячная толпа на трибунах. Я непослушными пальцами с трудом размотала поводья с запястий, спрыгнула с эсседы на руки Прасурга. Он прижал меня к себе, да так, что чуть не треснули кости. Передал Руэйду, который закружил меня по полю. Затем мы вопили от счастья, от раздирающих эмоций, которых невозможно было сдерживать. Нам вторили не только бриганты, но и трибуны. Меня перецеловали в щеки все, все! И охрана, и военачальники, и друиды, и знать, и даже двое легионеров Квинта.

Наконец подняла руки, приветствуя гипподром. Купалась в их любви, ныряла в нее, дышала их ликованием. Это было восхитительно. Невероятно. Самая большая моя победа. Да, я победила! С помощью людей и богов выиграла этот заезд, боги и люди свидетели!

Давно уже финишировали Итон и Арлен и даже отставший больше чем на два круга Десмос. Ицены шли ко мне, улыбались. Даже дакиец отвесил уважительный поклон. Мне же хотелось прыгать, петь и плакать от радости. Победа! Честная, нечестная – мне все равно!

Наконец, успокоившись, пошла к даррийской трибуне, на которой уже поднялся во весь рост Публий Тацит. Стоял, смотрел, как я приближаюсь. Вид у него был… зверский. Вернее, драконий. Чем ближе подходила, тем сильнее хотелось оказаться подальше от Наместника. Мне казалось, он пребывает в ярости и перекинется в любой миг. Не одной мне. Оттолкнув охрану, меня зажали в клещи оставленные мужем драконы. Нет, не верю, что Публий рискнет оторвать мне голову на глазах у всех! Остановилась под трибуной. Наместник глядел на меня сверху вниз, словно на мерзкое насекомое, мешающее ему жить, которое, по странным обстоятельствам, нельзя раздавить. Пока что.

– Твой выигрыш, королева Аэлика! – раздался его спокойный голос. Ко мне по ступенькам, ведущим с трибуны, спешил распорядитель. В руках сжимал золотое блюдо, в центре которого лежал увесистый кожаный мешок. Тысяча сестерциев… Много, но ничтожно мало по сравнению с суммой, которую проиграл Публий Тацит.

– Эти деньги, – повернулась, отыскав в толпе, сопровождающей меня, Итона, – я отдам бедным семьям Лондиниума. А вот другой выигрыш…

Подняла руки, требуя тишины, потому что трибуны опять сошли с ума. Люди вопили, требуя от Наместника исполнения договора. Сейчас же, сию минуту!

– Другой выигрыш, надеюсь, ты не замедлишь добавить в казну императора. Долги племен Альбиона будут списаны. Я уверена, Публий Тацит сдержит свое слово, как я сдержала бы свое! Не так ли? – спросила не столько у Наместника, сколько у десятков тысяч триноваров, присутствующих на трибунах. Не дай Древние Боги, Наместник скажет «нет»! Тогда он получит революцию. Причем сиюминутную. Народ был возбужден до крайности. Одно слово, и пойдет штурмовать дворец. Оружие? Сколько угодно! Где вы видели хоть одного жителя Альбиона, вышедшего из дома без оружия?

– Да, королева Аэлика, – произнес Наместник после короткого молчания. – Долги местных племен я заплачу.

Все, занавес! Бурные аплодисменты благодарной публики. Я даже поклонилась на бис, чувствуя, что больше не держат ноги. Легионер подхватил меня на руки, но у него меня отобрали. Прасург! Нет, отдал Ангусу, но у того меня почему-то забрал Руэйд. Рявкнул, что он брат, имеет право! Отдали. Куда-то под его руку просунулась физиономия Итона. Руэйд чуть было не двинул в нее локтем, но передумал. Итон сообщил, что на рассвете, в Дальнем Святилище, меня будут ждать короли иценов и триноваров. Столько, сколько нужно, чтобы я успела отдохнуть и набраться сил.

Меня куда-то несли, наверное, к лошадям и колесницам. Гипподром скандировал: «Аэлика!», люди ринулись с трибун ко мне навстречу. Я понадеялась, что не затопчут. Закрыла глаза, больше не сдерживая слез. Все закончилось, закончилось! Теперь бы увидеть Квинта, и можно умереть с чистой совестью. Нет, о чем это я… Дальше будет только «долго и счастливо», как в сказках! Если он, конечно, меня не убьет. Хотя, говорят, победителей не судят.

Глава 25

С гипподрома мы возвращались в хвосте свиты Наместника. Плелись еле-еле, со скоростью, которую могли развить рабы, несшие паланкин Публия. Могли бы выехать раньше и уже давно быть во дворце, но нас попросту не выпустили. Победа победой, но вы, варвары, знайте свое место! Придержите лошадей и языки!

Наше место оказалось в конце очереди, в хвосте за даррийскими приспешниками Публия. Настроения это не испортило, потому что народ продолжал приветствовать нас всю дорогу до виллы Наместника. Мы ехали с Руэйдом на колеснице; брат правил, я же купалась в людской любви, принимала поздравления, кивала, благодарила. Правда, эйфория, которую испытала на гипподроме, давно прошла, оставив после себя тревожные размышления. Выиграть-то выиграла, но кто знает, как переживет проигрыш Публий? Наместник ехал в одиночестве за красно-золотыми шторами паланкина, думал думу. Одним богам ведомо, до чего додумается.

Меня продолжали закидывать цветами. Белыми. Если что, хоронят здесь тоже в белом. Усмехнулась невеселым мыслям, жестом подозвала Ангуса, трусящего неподалеку верхом на рыжей лошадке, спросила про жасмин. Тот пожал плечами и сказал, что этот цветок похож на меня. Такой же нежный, но сильный. Поэтому, когда встал вопрос об отличительном знаке, друиды подумали именно о жасмине, в изобилии цветущем в окрестностях Лондиниума.

Странные у некоторых ассоциации! Я с каждой минутой все больше напоминала себе измочаленную тряпку. Чем ближе подъезжали к дворцу, тем меньше оставалось сил, чтоб трястись в колеснице. Хотелось добраться до своих комнат, смыть пот и пыль, а также нервное истощение последнего дня, после чего отправиться в Инсурим. По дороге впасть в спячку и быть уверенной, что нам не перережут горло наемники раздосадованного Публия. «Не досталась мне, так не достанься никому!» – или как там было…