Совдетство 2. Пионерская ночь - Юрий Михайлович Поляков

должок.

Про мою любовь к клубнике Анаконда тоже говорила Лиде не случайно. Как-то Лемешев, Козловский и я отправились за бронзовиками на просеки, они начинаются прямо за бетонным забором и густо заросли диким колючим шиповником с душистыми красными и белыми цветами, в которых часто копошатся жуки с глянцевыми, точно бронзовыми панцирями. Когда они летят, сияя на солнце, кажется, будто по воздуху на вибрирующих полупрозрачных крылышках несется, посверкивая гранями, изумрудная брошка. Эти июльские жуки в лагере высоко ценятся, особенно девчонками, за красоту, многие хотят засушить их и увезти домой – на память о лете. На бронзовика можно выменять массу полезных вещей: конфету, пачку вафель, умело сложенные фантики, пару обеденных компотов…

Но моей «коронкой», смертельным номером, были шмели, которые в изобилии, тяжело гудя, слетались на сладкие цветы шиповника. Однако удобнее всего ловить их, когда они самозабвенно копошатся в розовых вихрах клевера. Скажу без ложной скромности, в нашем отряде, да и во всем лагере профессионально обезвреживать этих грозных сластен умел только я один. А научил меня этому редкому искусству давным-давно «макаронник» Степа, странный кособокий парень, больше всего на свете интересовавшийся насекомыми. Он единственный, на моей памяти, поймал за смену сразу трех махаонов, редких бабочек с удивительными желто-черно-синими резными крыльями, похожими на сказочные мундиры царских придворных. Началось с того, что Степа жестоко подшутил надо мной, доверчивым, безгалстучным растяпой, наблюдавшим, разинув рот, за тем, как он охотится в Поле. Умелец щедро предложил мне отведать собранный с цветов нектар прямо из подрагивающей мохнатой попки попавшего в плен шмеля. Я радостно согласился и тут же ощутил дикую боль, а потом, через пару минут, почувствовал, как, пульсируя, раздувается моя нижняя губа. Вскоре ее, страшно распухшую, выпяченную, можно было увидеть, слегка опустив глаза. Я зарыдал от ужаса и бросился в изолятор, холодея от того, что вдруг потерял способность членораздельно выговаривать слова:

– Ва вшо-про-бя-ра-жу!

Это означало: «Я все про тебя расскажу!» – самая серьезная угроза, на которую способен обиженный ребенок. Испуганный Степа меня догнал, остановил и пообещал в благодарность за молчание научить «обезжаливать» шмелей. Преодолевая боль, я согласился. Медсестра, увидев мою отвисшую, как у бульдога, губу, всплеснула руками, а догадавшись из моего бормотания, что случилось, обозвала меня идиотом, посоветовав в другой раз почеломкаться с ядовитой змеей. Потом она смазала место укуса чем-то мятным, дала таблетку и уложила в койку, принеся на ужин жидкой манной каши. Удивительно, но утром опухоль спала, и меня потом долго дразнили медососом. Степа сдержал слово и обучил меня своему мастерству. Для поимки выбирался экземпляр покрупней, предпочтение отдавалось «цыганам» – черным, лохматым шмелям с красными попками, а также «тиграм» – желто-полосатым страхолюдинам, в самом деле окрасом напоминающим страшных хищников. Делалось это так: шмеля, севшего, допустим, на клевер, резко накрывали панамкой или рубашкой. Это не трудно: он настолько увлечен сбором нектара, что на людей внимания почти не обращает. А может быть, надеется на свое жало? И напрасно…

Следующий этап гораздо сложнее: следует, постепенно сдвигая панаму, дождаться, когда из-под края высунется глазастая головка, а затем мохнатая спинка, которую надо крепко схватить двумя пальцами – большим и указательным. Пленник будет отчаянно жужжать, сучить лапками, вздымать хоботок, угрожающе ворочать брюшком, показывая опасное острие, но достать и укусить не сможет. От волнения с хоботка иногда срываются янтарные капли. Если быстро подставить ладонь, можно потом слизнуть: очень вкусно! Самый опасный – третий этап: свободной рукой надо, улучив момент, сильно сдавить верткое брюшко, да так, чтобы из попки до отказа высунулось черное, кривое, как сапожное шило, жальце, которое следует подцепить ногтями и резко выдернуть вместе с белесой требухой. С этой минуты шмель абсолютно безопасен и приручен. Поначалу он может попытаться улететь, но буквально через два метра обессиленно садится на травку. Теперь с ним можно играть, выкидывая разные интересные фокусы. Например, незаметно посадить его на цветок, а потом спросить девчонку:

– Хочешь поймаю голыми руками?

– А ты не боишься? Он же кусается!

– Ни капельки!

– Ну, поймай, если такой смелый…

И вот под изумленными девчачьими взорами ты преспокойно берешь шмеля с цветка, кладешь на ладонь и даже гладишь пальцем взъерошенную спинку!

– Почему он тебя не кусает?

– Я царь шмелей!

Или можно незаметно пустить обезжаленного «тигра» на блузку другой девчонке, какой-нибудь ябеде или воображале, и ждать, пока она, заметив страшную опасность, заголосит на весь лагерь:

– Ой, мамочка! Спасите!

– Что случилось!

– Шмель!

– И всего-то?

Ты снисходительно подходишь и хладнокровно спасаешь трусиху от безвредного чудовища.

Два года я был в глазах всех отрядных девчонок укротителем шмелей, потом Лемешев, гад, так и не научившись вырывать жало, разболтал мою тайну. И они возмутились, что я, мол, издеваюсь над живой природой, гублю бедных доверчивых насекомых, приносящих людям пользу, опыляющих растения, ведь без жала они потом, бедненькие, погибают. Как будто не погибают бабочки, когда их прикалывают булавками к обоям! Меня даже хотели вызвать на совет отряда и вынести порицание, но наша тогдашняя воспитательница, преподававшая в школе биологию, успокоила общественность, объяснив, что в отличие от пчелы, оставшись без жала, шмель не гибнет, но становится как бы неполноценным инвалидом. В общем, с меня взяли честное пионерское, что я впредь не стану калечить несчастных насекомых. Я легко согласился и даже не стал скрещивать пальцы во время клятвы. Зачем? Моя тайна раскрыта, девчонки не визжат от ужаса и не считают меня больше царем шмелей, ловить которых стало с тех пор не интересно…

9. Внуки Мишки Квакина

…Но вернемся на просеки. Они упираются в садовые участки с маленькими домиками в два окна или просто с сарайчиками, куда под замок прячут лопаты, грабли, тяпки, лейки. Одни наделы совсем не огорожены и заросли травой вперемешку с кустами. Другие обнесены штакетником, ухожены, изборождены грядками – с разной зеленью, и обсажены по периметру смородиной, крыжовником, малиной. Есть и молодые яблони с белеными стволами. Один участок с гостеприимно распахнутой калиткой нас особенно заинтересовал, особенно – длинные ряды низких кустиков с тройными зубчатыми листиками, а из-под них выглядывали большие бугристые ягоды, привлекательно красного цвета.

– Зайдем? – предложил Козловский.

– Поймают, – усомнился осторожный Лемешев.

– Кто? Дачники приезжают только в субботу вечером. Пацаны из первого отряда тут все время пасутся – еще никого не поймали.

– Ну, что, Шляпа? – оба посмотрели на меня с надеждой.

– Три минуты. Только едим, – внимательно оглядевшись, решился я. – В карманы ничего не берем. На «атас!» разбегаемся в разные стороны. Если что – мы просто хотели срезать путь через участки и заблудились.

– Ура! – хором вскричали мои друзья.

Но, выбирая самые крупные, рубиново-сизые ягоды, мы задержались гораздо дольше, чем на три минуты, увлеклись, потеряв бдительность, да еще жадный Козел,