Время московское - Алексей Фомин

— Данке, данке, каспадин купец, — загалдели мальчишки, поймав монету.

Сашка решил еще раз попытать счастья и бросил мальчишкам еще один медяк, тут же ими и пойманный.

— Скажите-ка, мальцы, а где находится контора Некомата Сурожанина?

— Ничего не знайт, ничего не знайт, — испуганно затараторили мальчишки и, сорвавшись с места, тут же умчались, грохоча своими тележками. Вторая монета, брошенная им Сашкой, валялась на мостовой, застряв в щели между бревнами.

— Да, Адаш, чувствую: непросто нам тут будет.

Номер, отведенный им на постоялом дворе, был тесноват, что вновь послужило поводом для проявления недовольства со стороны Адаша. Он было принялся высказывать Сашке, что думает о купечестве вообще, и о хозяине данного постоялого двора в частности, но тот не стал слушать старого ворчуна.

— Адаш, сиди здесь и носа за дверь не высовывай, а я — на разведку.

Он спустился вниз и, принюхавшись, определил местонахождение местного трактира. В большом полуподвальном помещении (восемь ступеней вниз) было сумрачно и шумно. Света, проникавшего в зал через маленькие окошки, расположенные под самым сводчатым потолком, было явно недостаточно, и кое-где на столах стояли горящие свечи в заплывших воском глиняных или деревянных поставцах. Еще от входа он заметил одну компанию и теперь, несмотря на свободные места за другими столами, направился именно туда.

— Здравствуйте, дяденьки. Хлеб да соль. Можно мне тут с вами сесть? — жалобно попросил Сашка.

— Здравствуй, сынок. Садись, от нас не убудет, — ответил ему самый старший.

Несмотря на завидный рост и широкие плечи, Тимофей выглядел моложе своих лет. А сейчас, гладковыбритый, да еще в купеческой одежде, по самой сути своей призванной подчеркивать основательность и солидность, казался совсем юнцом. Компания же, к которой он подошел, состояла из трех русских купцов: двоим было где-то под сорок, а третьему — сильно за пятьдесят.

Сашка не заставил себя долго упрашивать и тут же расположился напротив пожилого купца.

— Первый день в Колывани я, — радостно сообщил он собеседникам. — Уж подскажите, сделайте милость, что б тут такого заказать, чтобы для русского человека было съедобно. А то накормят басурмане черт-те чем и, сам не зная, оскоромишься. Пост ведь…

— Для страждущих и странствующих нет нужды посты блюсти. Бери кровяные колбаски, уж больно хороши они здесь. — Купцы с веселым любопытством разглядывали Сашку, как некий забавный артефакт.

— А скажи-ка, вьюнош, — поинтересовался один из купцов, — один ты здесь, с компанией или, может, с родителем своим?

Отправляясь, как он выразился, на разведку, Сашка не имел конкретного плана. Он лишь исходил из того, что любой человек, будучи сытым, становится более общительным и разговорчивым. С этой точки зрения трактир при постоялом дворе для разведки был идеальным местом. Когда же он заметил трех русских купцов, сидящих в углу зала, понял, что судьба сегодня благоволит к нему.

— Я, дяденьки, в Колывань приплыл из Ростока вместе с одним ордынцем, который до недавнего времени в Норгской земле был бароном, — ответил Сашка, наивно хлопая ресницами.

Как он и ожидал, такой ответ заинтриговал собеседников.

— Как же у вас такая компания необычная образовалась? — Купцы даже перестали жевать и опустили кружки на стол. В этот момент к столу как раз подоспел половой с полудюжиной кружек пива, и один из купцов распорядился: — Эй, любезный, кровяных колбасок с тушеной капустой нашему другу.

Сашка отхлебнул пива из кружки, отер с губ пену и ответил:

— Это, дяденьки, длинная история. Не знаю, будет ли вам интересно ее слушать.

— Давай, давай, сынок, рассказывай, — подбодрил Сашку самый старший. — Мы хоть люди и занятые, но любим интересные истории послушать. А твоя история, чую, будет шибко интересная.

— Ну хорошо, — послушно ответил Сашка и вновь отхлебнул пива. — Я из старой купеческой семьи. Батюшка мой имел хлебную торговлю в Холмогорах. Дело они вели с товарищем и продавали зерно англичанам. Но на все Божья воля, и год назад батюшка мой помер. Не успели мы справить сороковины, как явился батюшкин товарищ и говорит, что в их совместном с батюшкой деле нашей доли ничуть не осталось. И заемные письма показывает, якобы батюшка у него денег занимал под свою долю. А я уж батюшке вовсю помогал, хоть мне тогда и семнадцати годков не было. Обо всех делах батюшка мне рассказывал, и я доподлинно знаю, что он у товарища никаких денег не занимал. Хотя рука в письмах вроде и батюшкина. Как он их смастерил эти письма-то, товарищ-то батюшкин, не знаю. Судились мы в княжеском суде, и суд все батюшкину товарищу присудил. Матушка моя от таких известий едва жива осталась. Но что поделаешь, жить надо — у нее кроме меня еще пятеро мал-мала меньше. Все у нас отобрали, осталась только у матушки толика денег небольшая, припасенная на черный день. Вот этот черный день и наступил.

— Ах, подлец! Ах, мерзавец! — завозмущались купцы. — Не по-русски это, не по-купецки.

Особенно близко к сердцу принял Сашкину историю самый младший из них:

— Вот так вот, товарищей-то в дело пускать! А батянька-то твой не болел?

— Нет, не болел. В одночасье помер. Кровь к голове прикинулась, вот кондрашка его и хватил. Лекарь потом приходил, сказал, что ежели б кровь вовремя пустить, то, может, и жив остался бы.

— А ведь, наверное, не старше меня был?

— Нет, не старше, аккурат в таком же возрасте.

Младший купец, впечатленный такой печальной жизненной ситуацией, может быть, и дальше продолжал бы донимать Сашку вопросами, но двое других его перебили, прося продолжить рассказ:

— Ты давай, вьюнош, рассказывай дальше, не останавливайся.

— Ну, — вновь начал Сашка свою историю, — собрала матушка оставленные на черный день деньги, назанимала у соседей и знакомых и говорит мне: «Давай, Тимофей…» — Тимофей — это я. — Пояснил Сашка. — «Давай, Тимофей, закупай зерно. Вновь дело начнем, авось с Божьей помощью опять на ноги встанем». А я ей и отвечаю: «Так, матушка, мы не скоро оклемаемся. Надо корабль нанимать и самим зерно в Англию везти. Тогда за один раз и с долгами рассчитаемся, и у самих деньги останутся, чтоб батюшкино дело возродить».

— Экий ты рисковый, паря! — заохали купцы. — А сам-то когда по морю ходил раньше? А в местах иных, кроме дома родного, бывал ли?

— Ездил пару раз с батянькой в Ярославль да по ближним городам — зерно закупать. А куда подале — нет, не ездил. А что делать? — Сашка сделал небольшую паузу, внимательно наблюдая за реакцией собеседников. — Наняли мы, значит, корабль — как иноземцы говорят, сделали фрахт. Забили его зерном и отплыли в море. Две недели плыли нормально, без приключений. Шли мы вдоль норгского берега, держа его в виду, и уж до Англии меньше недели ходу оставалось, как разразился ужасный шторм, и стало сносить нас прямо на скалы. Капитан у нас был опытный, и так он ловко от этих скал уходил, что любо-дорого было смотреть. И в тот самый момент, когда перед нами открылась тихая заводь, скрытая скалами от ветра, и я уж начал возносить благодарственную молитву Николе-угоднику, корабль и напоролся на подводный камень. Треск раздался ужасный, и корабль стал тонуть. Паника поднялась: крики, вопли, матросы за борт сигают… А я как сидел в своей каюте, так и сижу. Думаю — лучше я здесь смерть приму, чем в кромешной тьме в ледяную воду по собственной воле сигать буду. Лег в свою койку и молюсь Николе-угоднику. И не заметил, как заснул. — Сашка вновь сделал паузу. Купцы слушали его внимательно, позабыв про свое пиво. — Просыпаюсь… Светло уже. Пол в каюте дыбом стоит, но воды в ней нет. Поднимаюсь на палубу — передняя часть корабля под воду ушла, а задняя держится на том самом камне, на который корабль напоролся. На корабле — ни души. Вся команда сгинула, как в преисподнюю провалилась. Гляжу — лодка ко мне плывет, а в лодке барон местный оказался. Бывший ордынец, тот самый, что со мной сейчас. Обрадовался он, что довелось ему русского человека спасти. Отвел к себе в дом, принял со всем радушием. Зерно с корабля его смерды все в имение перевезли, просушили и уже сухим вновь по мешкам рассыпали да по бароновым кладовым разложили. А у барона дочь была. Уж такая раскрасавица… — Здесь Сашка несколько раз шмурыгнул носом и смахнул с глаз рукой несуществующую слезу. — Полюбила она меня, и я ее полюбил. Попросил у барона ее руки. Барон-то и рад. Я хоть и не из благородных, но все ж таки своего роду-племени. Уж больно барон не хотел ее за какого-нибудь норга или свея выдавать. Вот барон и говорит: «Сыграем свадьбу, Тимоха, наймем в Нидарусе корабль, загрузим в него зерно и отправимся все вместе, втроем, значит, в Англию. Зерно продадим и отвезем деньги твоей матушке, а потом вернемся в мое имение. Будете с молодой женой жить у меня, ведь должен же я кому-то имение свое оставить». Я и согласился. Только к свадьбе стали готовиться, а тут из Нидаруса купец английский приезжает. Прослышали там, стало быть, про мое зерно. Вот англичанин этот и предлагает зерно мое купить. Но цену за него дает такую, что я только деньги свои верну и без барыша останусь. Подумали мы с бароном, подумали… Что делать? И зерно подмоченное, и в Англию его еще везти надо… А вдруг опять шторм или что иное приключится? Барон и советует мне: «Отдавай зерно, сынок. Деньги эти мы твоей матери отвезем, чтоб с долгами она, значит, расплатилась. А потом мы ее и братьев-сестер твоих сюда заберем. Будем все вместе в моем имении жить. Все больше русских людей на норгской земле станет». Я и согласился. Лучше так, чем вновь судьбу испытывать, думаю. Опять же, думаю, может, барон матушке моей глянется. Глядишь, и она счастье свое найдет. Барон-то тоже вдовец. А нет — тоже неплохо. В тепле да сытости рядом с сыном век свой доживет.