Встретимся в Эмпиреях - Игорь Удачин

По дороге зашли в винную лавку. Потратив последние деньги на алкогольные напитки, продолжаем свой незатейливый путь, прикладываясь к бутылочным горлышкам на ходу.

— Представляешь, что мне вчера Марго заявила?! — чуть не поперхнувшись, взвизгивает вдруг Демон и толкает меня в плечо. Я несколько сбит с толку его оживлением.

— Что же?

— Сказала, что хочет от меня ребенка!

Сначала мне показалось, Демон радуется. Но приглядевшись внимательнее, — по лихорадочному блеску глаз, по характерным черточкам, вырезавшимся над переносицей и вокруг плотно сжатых губ — распознаю скопившееся в нем негодование, а вовсе не радость. В связи с этим не понимаю, как следует отреагировать мне.

— Вот дура… — дальше не слышу (лепечет себе под нос, мотая головой и уставившись в одну точку).

— Она стала взрослой за очень короткое время, Демон. Она уже женщина, у нее новое видение мира. Я бы отнесся к этому посерьезней.

— Да катись ты к бесу, Гоголь! — снова взвизгивает Демон. — Неужели ты и вправду думаешь, что я позволил бы ей вырастить слабака, в котором текла бы моя кровь?!

— Почему сразу слабака?

— Потому что меня рядом не будет! Не понимаешь?!

— А если — девочка?

— Какая разница?! Девочка — значит, будущая шлюха, как и ее мать… — запнувшись, досадливо морщится и краснеет.

— Ну и что же в итоге ты ей на это ответил? — задаю вопрос я, не в силах сдержать интереса.

Демон шмыгает носом.

— Ничего. Собрался и ушел. Ни слова.

Шаг наш, замечаю, начинает мельчить. А затем вовсе останавливаемся. Перед нами — парк. Некоторое время созерцаем его пышные виды потухшими взглядами. Надолго нас не хватает.

Неуверенно тронувшись, поворачиваем к Зеленым прудам.

На траве, у воды, в прохладной тени склонившихся, словно от вековой усталости, деревьев разбиваем наконец свой нехитрый лагерь, чтобы продолжить напиваться дальше.

Передать вам то состояние, которое овладело вдруг моим существом?

Хотелось обговорить все темы нашей жизни и целой вселенной. Хотелось вслух вспоминать хорошее и плохое, что было с нами вчера и годы назад, повздыхать и посмеяться, чтобы кто-то из нас потянул свое мечтательное «да-а», взывающее к доброй разливающейся грусти, и оба задумались, а потом внезапно воспрянули духом и вновь принялись бы взахлеб делиться нескончаемыми мыслями и впечатлениями, неизвестно из каких таких миров нас и наше сознание посещающими. До жжения внутри, не совру, хотелось. Но — может же быть такое! — слова не смели вырваться наружу. Не в этот день.

Без разговоров мы просидели до самых сумерек. Дул неприятный, пронизывающий ветер, лишний раз напоминающий, что лето на исходе, а в глазах двоилось от поглощенного алкоголя.

— Ну что, пойдем домой? Не помешало бы как следует выспаться, — чувствую, толкает меня в плечо Демон.

— Конечно, пойдем. Только вот… — неловкими движениями принимаюсь скидывать с себя одежду, — искупаюсь, и сразу пойдем.

— Не ерунди, Гоголь. Ты же пьяный уже! Стой…

— А пусть. Хочу купаться! — переклинивает меня.

Проворно лезу в ледяную воду, и Демон ничего не успевает со мной поделать.

— Ну, Гоголь! — грозит мне кулаком с берега, а я мысленно сотрясаюсь от смеха, уплывая на другую сторону.

Вскоре (пока я помню себя в воде) пошел дождь. И кажется, с грозой. По небу неестественно быстро понеслись тяжелые, набрякшие черной влагой тучи. Вода вокруг дыбилась гребнями и неистовствовала. Пьяная необузданность, смятение всех чувств, промозглая погода — все вкупе готовилось мне ох как аукнуться, и некоторых вещей я не смогу уже не изменить, не простить себе по сей день.

* * *

Насколько это оказалось позволительным, я смог реанимировать отдельные обрывки происходившего, что сохранились в потаенных уголках моего сознания. Сквозь бредовое забытье и все прелести сорока двух градусного жара, распластавшего меня по сбитой простыне, кое-что, как говорят, «на корочку» записалось.

Я помню настойчивый звонок в дверь, голос Демона из прихожей. Помню громкие и однозначные возражения отца. Уже позднее — снова отца, суетящегося у изголовья. Нескончаемые радиосводки. Приемник, висящий над кроватью, пулеметными очередями трещал о прокатившейся по стране волне демонстраций, вылившихся в бесчинства и погромы…

Когда я пришел в себя, мне стало страшно.

— Па, долго я так провалялся?

— Почти двое суток, сын.

— У-у…

— Хоть сейчас тебе лучше.

Плевать мне было на себя… Двое суток! Понимание давило как тиски — все ужасное, что могло случиться, уже произошло! Я чувствовал себя предателем поневоле. Обманутым и ничтожным в своей беспомощности.

— Расскажи, чего я не знаю, па…

И отец рассказал.

Выступления были подавлены в тот же день. Много людей пострадало. Сейчас в стране — чрезвычайное положение. Власти свирепствуют как никогда.

Следующий мой вопрос, который я задавал с замиранием сердца, касался, конечно, Демона — знает ли что о нем. Отец наградил меня беспощадным взглядом.

— Да, мне довелось говорить с его родителями по телефону, — осторожно присаживается на край кровати. — Твой друг… он погиб.

— …

Впоследствии я смог узнать больше.

Демонстрантов погнали. Сначала их травили газом, пытались разбить на мелкие группы, тут же окружая и выколачивая всю прыть зверскими побоями дубинок. Но когда со стороны молодых бунтарей раздались первые выстрелы, которых мало кто ожидал, у «мундиров» не осталось и тени сомнения, по какой схеме действовать дальше. Центр города оцепили (правда, оцепление несколько раз прорывали). На главной площади и двух-трех прилегающих улицах закипела настоящая боевая зачистка. Смерть сеялась без разбора, — настигая безусых демонстрантов в подъездах, подвалах, мусорных контейнерах… Что касается Демона — его, по словам, видели забравшимся на крышу трехэтажной городской администрации. Вокруг творилось невообразимое, а Демон выкрикивал один и тот же нелепый и потому так въевшийся в память очевидцев вопрос-вызов: «Что сильнее — ваши толстые щеки или моя смелость?!» «Щеки» оказались сильнее. Точный выстрел в одно мгновение оборвал его жизнь. Покрыв девятиметровую высоту, тело Демона глухим ударом врезалось в серую корку асфальта.

В тот день трагически погибли Хуга, Навигатор, Алес Ю-Ю и еще многие из ребят, кого я знал.

* * *

Так я вступил в новую, ужасающую действительность. Последующие дни превратились для моего сознания в нереальное течение времени — сбившего свой обычный ход, спутавшегося, — не линейного, а поистине пугающе-произвольного. Сейчас я не могу даже толком восстановить в памяти, чем занимал себя с утра до вечера, пока не придавался спасительному бегству в сны, где все оставалось по-прежнему. Поправлялся я медленно.

Август подходил к концу, когда у меня вдруг появилась безотчетная, но главное живая, вновь побудившая хоть к какому-то действию идея отыскать Аборигена. Не знаю, зачем мне было это нужно. Может, потому, что Абориген оставался последней нефальшивой связью с моими ушедшими друзьями и духом того времени, что мы провели вместе. Просто найти, обменяться о чем-то мыслями. А если честно, еще и попросить прощения за всех нас, за проявления былого жестокого максимализма. Пусть чувствовал себя и неважно, но в «недостройки» я пошел. Встретил ли там Аборигена? Сразу оговорюсь, что нет. Но к чему я повел рассказ… В «недостройках» взамен произошло событие, которое круто изменило мою дальнейшую жизнь, когда я об этом уже не помышлял.

Еще перед самой лестницей я уловил отзвуки какого-то движения на одном из верхних этажей. Поднимаюсь без спешки — хочется растянуть предвкушение встречи, вчерне подобрать те слова, с которыми обращусь к Аборигену с порога. «Не дружбы я ищу, но мира…» — вертится на уме что-то до ереси завирально-поэтическое, сбивающее лишний раз с панталыку. Меня немного знобит, и если Абориген коротает время без костра, то обязательно попрошу разжечь…

А шум наверху усердно нарастает. Думается, его вряд ли смог бы производить один человек. Постойте… Но кому же тут еще находиться? Я в сомнении. Сюрпризы явно ни к чему — и так мало добра было от них в последнее время. С каждой секундой у меня все сильнее кружится голова — словно невидимые руки раскручивают за уши…

— Абориген! — кричу. — Это ты?.. Абориге-ен!

Но в ответ… как в страшном кошмаре лестничное пространство надо мной заполонили «мундиры». Их набежала дюжина или больше. Только потом я узнал, что это был плановый рейд, проводимый городскими властями перед призывом на предмет поиска уклонистов. В полнейшей неожиданности наткнуться на такое скопление людей (а тем более «мундиров»!) в богом забытых «недостройках» — не трудно представить, какой это был шок. В особенности для меня, подвергшегося за последние две недели буре потрясений, истеревших психику в труху.