Старик Хоттабыч - Лазарь Лагин

— Знаешь что, давай поговорим как мужчина с мужчиной.

— Я весь внимание, о Волька! — отвечал Хоттабыч с преувеличенной жизнерадостностью.

— Ты никогда не пробовал подсчитать, на сколько лет ты меня старше?

— Как-то не приходило в голову. Но, если ты мне позволишь, я с радостью подсчитаю.

— Не надо. Я уже подсчитал. На три тысячи семьсот девятнадцать лет, или ровно в двести восемьдесят семь раз! И когда нас видят люди вместе на палубе или в кают-компании, они, наверно, думают так: хорошо, что за этими мальчиками всё время присматривает такой уважаемый, мудрый и уже не молодой гражданин. Правильно я говорю?.. Ну, чего ты молчишь?..

Но Хоттабыч, понуро опустив свою буйную седую головушку, словно полон рот воды набрал.

— А на самом деле что получается? На самом деле вдруг получилось, что я отвечаю и за твою жизнь, и за жизнь всех остальных пассажиров, потому что раз я тебя выпустил из бутылки, а ты чуть не погубил ледокол со всеми пассажирами и командой, то мне за это голову оторвать мало.

— Пусть только кто-нибудь попробует оторвать голову такому достойному отроку, как ты! — перебил его Хоттабыч.

— Ладно, ладно! Ты мне не мешай… Так вот, мне твои чудеса уже поперёк горла стоят. Джинн ты, конечно, очень даже могущественный (Хоттабыч горделиво приосанился), но и в современной жизни и в современной технике ты разбираешься чуть побольше, чем новорождённый младенец. Понятно?

— Увы, понятно.

— Значит, давай так договоримся: хочешь сотворить какое-нибудь чудо, посоветуйся с людьми.

— Я буду советоваться с тобой, о Волька. А если ты будешь отсутствовать или готовиться к переэкзаменовке (Волька поморщился), то с другом нашим, Женей.

— Клянёшься?

— Клянусь! — горячо воскликнул старик и что есть силы стукнул себя кулаком в грудь.

— А теперь спать! — скомандовал Волька.

— Есть спать! — браво ответил Хоттабыч, который успел уже набраться всяких морских словечек и выражений.

LVIII. ОБИДА ХОТТАБЫЧА

К утру «Ладога» вошла в полосу густых туманов. Она медленно продвигалась вперёд, каждые пять минут оглашая пустынные просторы мощным рёвом своей сирены. Так полагалось по законам кораблевождения. В туманную погоду корабли должны подавать звуковые сигналы — всё равно, находятся ли они на самых бойких морских путях или в пустыннейших местах Северного Ледовитого океана, — чтобы не было столкновений.

Сирена «Ладоги» нагоняла на пассажиров тоску и уныние.

На палубе было неинтересно, сыро, в каютах — скучно. Поэтому все кресла и диваны в кают-компании были заняты экскурсантами. Одни играли в шахматы, другие — в шашки, третьи читали. Потом и это всё надоело. Решили попеть.

По многу раз перепели хором и в одиночном порядке все знакомые песни, плясали под гитару и под баян, рассказывали разные истории. Один узбек — знатный хлопковод — сплясал под Женин аккомпанемент. Надо бы под бубен, но бубна не было, и Женя довольно лихо выстукивал пальцами ритм на эмалированном подносе. Всем понравилось, кроме узбека. Но и тот из вежливости похвалил.

Потом молодой заготовщик с московской фабрики «Парижская коммуна» стал показывать карточные фокусы.

На этот раз очень понравилось всем, кроме Хоттабыча.

Он отозвал Вольку в коридор:

— Разреши мне, о Волька, развлечь этих добрых людей несколькими простенькими чудесами.

Волька вспомнил, к чему эти «простенькие» чудеса чуть не привели в цирке, и замахал руками:

— И не думай!

Но в конце концов он всё же согласился. Уж очень жалостливо смотрел ему в глаза Хоттабыч.

— Хорошо. Но только карточные чудеса. Ну, и ещё с шариками от пинг-понга, что ли.

— Я никогда не забуду твоего мудрого великодушия! — воскликнул благодарный Хоттабыч, и они вернулись в кают-компанию.

Как раз в это время молодой заготовщик показывал действительно превосходный карточный фокус. Он предлагал выбрать, не показывая ему, карту, всунуть её обратно в колоду и перетасовать. Затем он сам тасовал, и первой сверху обязательно оказывалась та самая, выбранная карта.

Когда он получил сполна причитающиеся ему аплодисменты и вернулся на место, Хоттабыч попросил у собравшихся разрешить и ему позабавить их несколькими немудрящими чудесами.

Он так и сказал: «немудрящими», этот хвастливый старик.

Конечно, ему разрешили и наперёд, авансом, наградили рукоплесканиями.

Учтиво раскланявшись, как самый заправский артист эстрады, Хоттабыч взял оба имевшихся в наличии целлулоидных шарика для игры в пинг-понг, подбросил их вверх, и шариков стало четыре; ещё раз подбросил, и их стало восемь, потом — тридцать два. А когда он стал жонглировать сразу всеми тридцатью двумя шариками, они вдруг исчезли и оказались в тридцати двух карманах тридцати двух зрителей, а потом один за другим из этих карманов выскочили и, собравшись в хоровод, стали вертеться, что твои спутники, вокруг раскланивавшегося Хоттабыча, пока не слились в одно сплошное белое кольцо. Это большое кольцо Хоттабыч с глубоким поклоном положил на колени Варваре Степановне Кольцо стало быстро сплющиваться, покуда не превратилось в штуку великолепного тончайшего шёлка. Потом Хоттабыч взял эту штуку шёлка и искромсал Волькиным перочинным ножиком на множество лоскутов. Лоскуты взвились в воздух, как птицы, и обернулись вокруг голов восхищённых зрителей тюрбанами изумительной красоты.

Выслушав со счастливым лицом аплодисменты, Хоттабыч щёлкнул пальцами, тюрбаны превратились в голубей, вылетели сквозь открытый иллюминатор и пропали.

Теперь все были уверены, что этот старик в смешных восточных туфлях — не иначе как один из крупнейших иллюзионистов современности.

Хоттабыч буквально плескался в аплодисментах. Наши юные друзья уже достаточно хорошо изучили характер Хоттабыча, чтобы знать, как опасно ему столь волнующее единодушное одобрение.

— Вот сейчас он ке-э-эк распалится да ке-э-эк наколет дров! — тревожно прошептал Женя на ухо Вольке. — Ох, чует моё сердце!..

— Всё будет в порядке, — успокоил его Волька. — У нас с ним на этот счёт строгий уговор.

— Одно мгновение, о друзья мои! — обратился Хоттабыч к аплодировавшим зрителям. — Да позволено будет на этот раз мне…

Он выдернул из бороды один-единственный волос…

И вдруг снаружи донёсся резкий свисток. От неожиданности все вздрогнули, а Женя сострил:

— Безобразие! Кто-то на ходу вскочил на пароход!

Но рассмеяться никто не успел, потому что «Ладога» сильно содрогнулась, что-то зловеще заскрежетало под дном судна, и оно вторично за эти сутки остановилось.

— Ну! Что я говорил?! — прошипел Женя на ухо Вольке и с отвращением посмотрел на Хоттабыча. — Не удержался-таки! Разбушевался, расфорсился!.. Тьфу!.. Никогда в жизни я не встречал более самовлюблённого, хвастливого и несдержанного джинна!..

— Опять твои штучки, Хоттабыч? — В кают-компании поднялся такой галдёж, что Волька не счёл нужным понижать голос. — Ты же мне только сегодня клялся…

— Что ты, что ты, о змий среди мальчиков! Не оскорбляй меня подобными подозрениями, ибо я никогда не нарушал не только клятв своих, но и мельком брошенных обещаний. Клянусь тебе, я знаю о причинах столь неожиданной остановки корабля не больше твоего…

— Змей?! — вконец рассвирепел Волька. — Ах, значит, выходит, что я ещё ко всему прочему и «змей»? Спасибо, Хоттабыч, пламенное тебе мерси!..

— Не змей ты, а змий. Ибо змий, да будет это тебе известно, это живое воплощение мудрости…

И точно, на этот раз старик был ни при чём. Заблудившись в тумане, «Ладога» наскочила на банку.

Высыпавшие на палубу пассажиры с трудом могли различить в тумане бортовые поручни. Свесившись над кормой, можно было всё-таки заметить, как от бешеной работы винта пенится тёмно-зелёная неприветливая вода.

Прошло полчаса, а все попытки снять «Ладогу» с банки, пустив её обратным ходом, кончились ничем. Тогда капитан судна Степан Тимофеевич приказал сухонькому боцману Панкратьичу свистать всех наверх.

— Товарищи, — сказал Степан Тимофеевич, когда все обитатели «Ладоги», кроме занятых на вахте, собрались на спардеке, — объявляется аврал. Для того чтобы сняться с банки без посторонней помощи, у нас остаётся только одно средство — перебункеровать уголь с носовой части судна на корму. Тогда корма перетянет, и всё будет в порядке. Если потрудиться на совесть, тут работы часов на десять — двенадцать, не более. Боцман разобьёт вас сейчас на бригады, быстренько переоденьтесь в одежду, которая похуже, чтобы не жалко было запачкать, — и за работу… Вам, ребята, и вам, Гассан Хоттабыч, можно не беспокоиться. Эта работа не по вашим силам: ребятам ещё рано, а Гассану Хоттабычу уже поздновато возиться с тяжестями.

— Мне не по силам возиться с тяжестями?! — свирепо отозвался Хоттабыч. — Да знаешь ли ты, что никто из присутствующих здесь не может сравниться со мной в поднимании тяжестей, о высокочтимый Степан Тимофеевич!