Всё, кроме любви (СИ) - Красовская Марианна

Хурт улыбнулся этому сравнению с земной хищницей, навеянному, видимо, её серёжками-кисточками. Вот как есть — рысенок. Но она вырастет.

Вагнер взял лицо Пеппи обеими руками. Провёл подушечками больших пальцев от уголков глаз к вискам. Девушка вжалась в него сильнее, обхватывая руками за талию и запрокидывая голову. Он ладонями отрегулировал нужный ему угол и медленно, чувственно провёл языком по её губам. Потом, поднявшись по щеке вверх, пощекотал язык нижними ресничками. Смешная девочка. Уродуя внешность, чтоб скрыть опасную для себя красоту, она выстригла ресницы на верхнем веке, а нижние забыла. А ведь именно они натолкнули его на выводы о её маскараде.

Он снова сместился, слизнув маленькую капельку пота с её виска. Пеппи на вкус была сладкой с привкусом лимона. Кислинки. Вкусно.

После операции Хурт какое-то время всё же скучал по сильным эмоциям. Пока не понял, что органы чувств работают по-прежнему. Прикосновения — разница температур и структуры поверхностей — давали разнообразные тактильные ощущения. Плюс — звук, свет, цвет, запах. Но особенно ярко его мозг реагировал на вкус.

И Вагнер стал гурманом. Вкус приобрёл особое значение. Контрабандист открыл для себя целую гамму вкусовых оттенков. Неприхотливый в еде, он при этом мог целый день смаковать какую-нибудь экзотическую сладость, откусывая по маленькому кусочку, посасывая, слизывая вытекший наполнитель.

Прямо как сейчас. Интересно, его девочка везде такая сладкая? С кислинкой.

Он оторвал от себя вжимающуюся в его торс Пенелопу, ловко расстегнув и стащив её блузку, а следом и “утеплённый” лифчик.

Руки девушке связывать в этот раз Хурт не стал. Но она и сама, всё ещё чувствуя себя виноватой, вела себя сдержанно. Ну, как для Пеппи. Не пытаясь его раздеть или как-то направить, она просто, проникнув под серый рабский балахон, гладила ладонями его бока, легонько скользя тонкими пальчиками по шрамам. Словно маленькие взбесившиеся блохи покусывали его в местах этих прикосновений. Не больно, нет. Одуряюще.

Он действительно дурел с этой девчонкой. Такого даже в подростковом возрасте не было. Даже с Элли.

Мысль об Элеоноре немного отрезвила. Хурт аккуратно приподнял Пеппи под ягодицы, второй рукой поддерживая её спину. Отнес девушку в глубь комнаты и усадил на краешек добротного стола из настоящего дерева тёмных пород. Неожиданно убранного. Хурт пришел в себя достаточно, чтобы это отметить.

— Подожди, — оторвался он от пугающе желанного тела. — Ты и правда хорошая любовница. Настолько, что я никого не хотел так, как тебя. Да я просто никогда так сильно не хотел секса, как с тобой.

Пеппи ошалело смотрела на контрабандиста. Она в принципе не могла предположить, что он может сказать такое. Тем более — ей. И более тем более — после всех её косяков.

— Но, девочка, чтобы я знал, что ты — моя, ты должна уметь не только отдавать и подчиняться, но и принимать. Разрешать мне угадывать то, чего хочешь сама. Или просто говорить.

— Тебя, — вырвалось у не совсем ясно соображающей девушки.

— И это радует, — хмыкнул Хурт. — Я даже тебе верю. Сейчас — просто расслабься и дай мне угадать твои желания. Мне хорошо с тобой, но важно, чтобы и тебе было хорошо со мной. Ты понимаешь?

— Понимаю, — полувсхлипнула Пеппи, даже не пытаясь сфокусировать взгляд. — Мне очень с тобой хорошо, Хурт, сама в шоке.

Вагнер не сдержал смешок.

— Моя открытая девочка, — прошептал он, щекоча ей кожу возле соска своим дыханием. — Будь такой со мной всегда. Открытой, честной и только моей, — он дышал ей уже куда-то в пупок, и машущее ручкой её сознание едва улавливало смысл его слов. — Всё остальное я тебе прощу. Просто будь моей.

И контрабандист… мягко опустился на колени перед сидящей на самом краешке стола девушкой, легонько развел ее бедра и, непостижимым образом втиснувшись между ними, приник лицом к её животу. В этот момент он не лгал ни ей, ни себе. Он действительно был готов прощать ей капризы, терпеть или мягко прекращать истерики… Да многое прощать и терпеть, кроме измены. В оплату же — знать, что она — его, и ощущать её вкус. Кисло-сладкий.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Она действительно была такой везде. Его сладкая девочка. С кислинкой.

Пеппи дёрнулась, и, едва не свалившись, оперлась отведенными руками о столешницу, закидывая ноги Хурту на плечи.

— Только не сжимай, — буркнул любовник, играя языком с её складочками, — а то задохнусь же.

— А ты… ещё… и… дышишь?! — прерывисто между стонами пролепетала девушка. — Везёт тебе…

И краем уплывающего сознания зафиксировала его смех, даже не подозревая, что первая за десятки лет слышит именно искренний смех контрабандиста-одиночки.

Глава 40. Роковая ошибка

Гвендолин была счастлива. По-настоящему, полностью, безгранично. Кажется, впервые в жизни у нее была надежда на будущее, где она будет не просто пешкой в чужой игре, а самой собой. Ради этого она готова была терпеть даже очень странного мужчину, которого выбрала ее падчерица — странного, опасного и непонятного. И пусть ей придется отказаться от всего (тут она нахмурила тонкие брови) — но она постарается воспитать сына так, чтобы он ненавидел рабскую планету так же сильно, как и она.

В ее маленьком мире сейчас не хватало только одного — Джемми, которого, впрочем, с минуты на минуту должен был привезти дед. Она бы выбежала во двор его встречать — но это было бы вопиющим нарушением этикета, а злить сейчас Орана Доргона было крайне опасно. Кто знает, что придет ему в голову?

Но вот внизу хлопнула входная дверь. Услышав звонкий голосок сына, Гвендолин, радостно улыбнувшись, побежала встречать свою семью. Однако при виде выражения лица Доргона ее охватывает настоящий ужас. Он черен от злости. Узнал? Неужели узнал? Сын жмется к его ноге и весь дрожит. Боже, неужели что-то с Джемми?

— Ах ты ж сука! — в голосе Орана Доргона лютая, неприкрытая ненависть. — И это моя дочь! С рабом!

Гвендолин отчаянно трусит, но глаз не опускает. У нее (точнее, у Пенелопы) есть Хурт. Он обещал, что всё будет хорошо. Больше никто и никогда подобного ей не обещал, даже Домьен. Кому-то надо доверять в этом мире, и почему-то контрабандист и убийца ей казался надёжнее, чем все ее окружение, вместе взятое. К тому же ее охватывает страшное облегчение, что сын тут ни при чем.

Ее смелости хватает только на то, чтобы не двигаться, а сил — чтобы удержать слезы. Расплакаться перед отцом — страшнее некуда.

— Рабская подстилка, — презрительно цедит он. — Шлюха! Я так и подозревал! Что ж, и на тебя найдётся управа. Во всяком случае, Джемми ты больше не увидишь.

— Ты не посмеешь, — дрожащим голосом прошептала Гвен. — Он еще маленький. Ему нужна мать.

— Такая как ты — нет.

— Ты не посмеешь! — отчаянно закричала Гвендолин, сжимая кулаки, бросаясь к нему, и тут же отлетела в сторону от страшного удара по лицу. Джемми заверещал и попытался броситься к матери, но Доргон схватил его за ворот кофты и дёрнул к себе.

От шока женщина даже не поняла, что случилось. Дотронулась до разбитой губы, зашипела, с недоумением поглядела на кровь на пальцах. Ее никогда не били.

— Еще раз вякнешь на меня, получишь сильнее, — хладнокровно предупредил отец. — А ты, щенок, заткнись. А то я ей еще раз выпишу.

Джемми замолчал, икая. Он от страха даже перестал плакать.

— Слушай, маленькая шлюшка. Сейчас ты переписываешь всё свое имущество на сына. А потом… потом найдём, кому тебя продать.

— Ты бессмертный, что ли? — раздался удивлённый баритон от дверей. Доргон обернулся и оскалился радостно, а Хурт смотрел на него с искренним недоумением. — Я ведь предупреждал.

— Ты что же, самый умный? — хохотнул мужчина, отталкивая от себя мальчишку, который с рёвом бросился к матери, и доставая из кармана пульт. — Знаешь, что я люблю больше всего? Контроль.

Он с явным удовольствием нажал на большую красную кнопку, и Хурта всего передернуло от болевой волны.