Сармат. Все романы о легендарном майоре спецназа - Александр Звягинцев

Ствол автомата Савелова выплевывает огонь – фигура на льдине валится лицом вниз, раскидывая в стороны руки. Черным крестом выделяется тело мертвого зэка на льдине, медленно уплывающей к горизонту. Будто натолкнувшись на невидимую преграду, бегущие останавливаются и молча смотрят ей вслед…

– Крест! Крест на всю жизнь! – простонал Сарматов, вырываясь из рук старающегося удержать его Метлоу. – У, сволочи! – закричал он своим невидимым, бредовым врагам.

– Успокойся, Сармат! Успокойся!

Постепенно сознание возвращается к Сарматову. Оглядевшись вокруг, он, кивнув на срезанные пулями ветки, спросил у Метлоу:

– Что произошло?..

– «Духи» на двух бронетранспортерах мимо прокатили! Пришлось пострелять немного.

Лицо Сарматова исказила судорога.

– Почему не вышел к ним?! – зло спросил он. – Может, уже хватит, полковник, доказывать свое благородство?!

– Не ори! – невозмутимо парирует Метлоу. – Я у тебя не на допросе и ни в чем отчитываться тебе не обязан!.. Вставай и пошли, пока темно!

– Куда?.. Если бы мы были кому-нибудь нужны, нас бы давно из космоса засекли!..

– Любая дорога куда-нибудь приводит, – подавив приступ злости, ответил Метлоу. – А нужны, не нужны… Главное, чтоб человек самому себе, своим детям был нужен…

И вновь они вдвоем ковыляют по освещенной бледным лунным светом, размолотой траками танков дороге.

ВОСТОЧНЫЙ АФГАНИСТАН. 30 июня 1988 года

Ручеек тонкой прохладной струйкой падает с высоты и исчезает в выгоревшей траве, которой порос склон. Набрав в пригоршню воды, Метлоу плеснул ее на лицо улыбающегося во сне Сарматова. Тот ошалело вскочил и схватился за пулемет.

– Где мы? – озираясь, спросил он.

– Все там же – за хребтом Гиндукуш! – невесело усмехнулся Метлоу, протягивая ему выстроганный из корявого деревца костыль. – Вот тебе еще одна нога!..

– Думаешь, поможет?..

– Если нам кто и может помочь, то только Всевышний… – ответил американец. – Пора в путь.

– Подожди, полковник! – всматриваясь в белесое небо, сказал Сарматов. – Слышишь, жаворонок заливается! То-то мне Дон-батюшка снился! – улыбнулся Сарматов. – Ишь, как будто над родной степью наяривает, стервец!

– Донская степь… Я только слышал и читал про нее… Какая она? – спросил Метлоу.

– Много неба, ковыль русалочьими косами стелется, орлы и коршуны высоко-высоко кружат… А на перекатах по весне алые маки и тюльпаны расцветают всех цветов радуги… еще татарник растет…

– Что это – татарник? – удивленно поднял брови полковник.

– По поверьям там, где казак татарину голову срубил, вырастает колючий красный цветок.

– Интересно, а здесь что будет расти? Душманник?.. – Метлоу грустно ухмыльнулся. – А оренбургская степь какая?

– Такая же, лишь простора еще больше да климат покруче. Там выжить было труднее…

– Почему?

– Народы, которые осмеливались выйти на житье в степь, погибали. В степи не укроешься – или бой принимай, или…

– Но казаки-то выжили!

– Выжили! – усмехнулся Сарматов. – Даже до сегодняшнего дня дожили. Видел я каких-то ряженых в Москве, с саблями и крестами… Не разобрал – то ли артисты, то ли и впрямь осколки казачества…

– Странно как! – задумчиво протянул Метлоу. – Мы с тобой, как ты говоришь, осколки одного народа, а в то же время офицеры двух враждебных государств… И виной тому те, кому мы хотим помочь выпутаться из безнадежной ситуации… Еще в Оксфорде я понял, что защищать интересы Америки – мой долг. Хотя бы потому, что она приняла изгнанных из России моих предков, дала им возможность быть равными среди равных. Было и чувство мести… Что уж тут говорить. Ведь и ты, Сармат, наверняка меня осуждаешь за то, что я русский, а в ЦРУ работаю против вас?

– Я никому не судья!.. Я слишком много в этой жизни перевидал, слишком много сам убивал и видел, как убивают другие, чтоб еще кого-то осуждать. Но не надейся на то, что все окажутся такими же терпимыми и понятливыми, – ковыляя к ручью, бросил Сарматов.

– А что мне могут предъявить? Я ведь вроде как не присягал на верность России…

– Был бы человек, а статья найдется! – усмехнулся у ручья Сарматов. – Что значит «не присягал»? Был бы ты наш, русский, не говорил бы – не присягал, мол! Я лично присягал Дону-реке, Москве-городу, тайге красноярской, кладбищу станичному, которое подонки по скудоумию запахали…

– Но ведь ты этим же подонкам служишь!.. Ну хоть стал бы инженером, врачом, юристом, что ли…

– Не мог! Тут уж как бы само собой: коль казачьего рода – впрягайся в военную сбрую и паши, как предки от десятого колена пахали…

– На большевиков пахать?.. Но ты ж их и сам не больно-то любишь…

– Знаешь, что моего деда-есаула с ними примирило? – вскинулся Сарматов. – В сорок третьем, после Сталинграда, под нашей станицей окружили итальянцев, румын, мадьяр. Представь себе, из сплошной пурги вынеслась наша конница, и закипела на станичных улицах сабельная круговерть… В наш двор заскочили несколько всадников, и дед увидел на них погоны – наши, русские, а на одном аж золотые! Офицер, стало быть! И заплакал, старый, на колени перед ними упал! Возвращение погон тогда многих казаков с большевиками примирило…

– И опять я не понимаю вас, русских!.. Ну погоны, и что?.. Это же атрибут! За ним может скрываться любая идеология, любая низость!

– Вас! – хмыкнул Сарматов. – Я и толкую, дорогой сэр, зря ты в наши дела суешься… Ты – ломоть для нас отрезанный!..

– Это мои проблемы! – пробурчал Метлоу, закидывая за плечи рюкзак.

– Не обижайся! – все еще продолжая сидеть, сказал Сарматов. – У меня к тебе будет просьба. Если, как вчера, напоремся на «духов» и я уйду в отключку, то ты…

– То что я?.. – насторожился полковник.

– Ты меня застрелишь.

– Не буду я в тебя стрелять, Сармат!

– Что, никогда не делал этого?.. – ухмыльнулся Сарматов.

– Уж больно случай необычный…

– Посуди сам, полковник, нового для себя ЦРУ из меня ничего не вытащит, а заживо гнить в пакистанских зинданах, сам знаешь, перспективка не самая обнадеживающая!

– Будем уповать на промысл Божий! – безапелляционно заявил американец.

– До таких, как я, ему дела нет, полковник!..

Скоро их фигуры потерялись среди причудливо выветренных скал, похожих на каменных истуканов, над которыми рассыпались радостные трели жаворонка.

ВОСТОЧНЫЙ АФГАНИСТАН. 1 июля 1988 года

Над разбитой дорогой висел серебристый диск полной луны. Откуда-то совсем рядом неслись смертельно уже надоевшие вопли шакалов. Среди каменных истуканов блуждали их свечи-глаза и мелькали неясные тени. Дорога то круто уходила вверх, то ныряла в глубокие, затянутые туманом расщелины. По холодку идти было легче, но дороги почти не было видно.

Сарматов еле плелся, опираясь на палку и сильно прихрамывая. Внезапно он вскрикнул и остановился.

– С тобой все в порядке? – спросил американец.

– Все бы ничего, да только глаза слипаются, не вижу, куда иду! – ответил тот.

– А ты не молчи, матерись, анекдоты рассказывай.

– Какие анекдоты? Вся наша жизнь – сплошной анекдот. Как тебе, например, вот этот: полковник из ЦРУ и майор КГБ по Афгану рядышком шкандыбают! – усмехнулся Сарматов. – Бред сивой кобылы!..

– Я буду петь, а ты подпевай, – не обращая внимания на упаднические настроения Сарматова, решил Метлоу. – Когда в нашем доме собирались русские, они пели вот эту песню, я ее с детства помню, – добавил он и вполголоса запел:

Господа офицеры, нас осталось немного!Нас в Мазурских болотах косила шрапнель,В галицийских полях, на карпатских отрогах —Не упомнить потерь, не упомнить потерь!..

– Я слышал эту песню от деда, – подал голос Сарматов и вполголоса стал подпевать американцу:

…Господа офицеры, нас осталось немного!С нами ветры полынных степей,Далеко от России, от родного порогаСлед измученных наших коней!..

Голоса их в ночи звучали как-то странно и даже нереально среди залитых лунным светом каменных истуканов и несущегося со всех сторон шакальего хохота.

…Господа офицеры, нас осталось немного!И кричим мы в тифозном бреду:– Время злое такое за грехи нам от бога,Мы с Россией разделим судьбу!..

– Сармат, Сармат, ты чего это? – вскрикнул Метлоу, подхватывая начавшего вдруг оседать на землю майора.

– А-а?.. Что-о? – с трудом спросил тот. – Повезло, брат…

– Пой, черт побери!.. Если упадешь – не встанешь! – заорал Метлоу.

Сил, чтобы петь, у майора Сарматова уже не осталось, он просто стал проговаривать слова тихим, свистящим шепотом:

…Господа офицеры, нас осталось немного!Позади лишь пожары да косые кресты.Эскадронный трубач, протруби нам тревогу,И несите нас, кони, до последней черты!

– Последняя черта – она у всех разная, – закончив песню, грустно сказал Сарматов. – Одни, как мой дед, судьбу разделили с Россией, другие, как атаман Краснов, немецкие погоны надели и немецкое оружие в руки взяли…