Картинные девушки. Музы и художники: от Рафаэля до Пикассо - Анна Александровна Матвеева

было решить две задачи разом, не покидая мастерской. Не зря к ней так часто ревновали подруги и жёны художников. Говорят, Алина Шариго, будущая жена Ренуара, собственными руками стирала лицо Валадон с картины «Танец в Буживале» (1883, Музей изящных искусств, Бостон).

Ренуар с удовольствием писал Мари-Клементину, она появилась на его холстах «Большие купальщицы» (1887, Художественный музей, Филадельфия), «Зонтики» (1880–1886, Лондон), «Коса» (1885, частная коллекция, Баден), «Танец в городе» (1883, Музей д’Орсэ). К услугам этой красивой – и такой необычайно яркой, с характером! – натурщицы обращались Дзандоменеги, Стейнлен, Форен… Она была знакома с Ван Гогом и сочувствовала ему, когда тот приносил в кафе свою картину, желая обсудить её с друзьями, но никто не обращал внимания ни на Винсента, ни на его холст. «Все художники – свиньи!» – сказала однажды Сюзанна, увидев, как несчастный Ван Гог уносит с собой так и не замеченную никем картину.

Её часто рисовали Дега и Тулуз-Лотрек – первый стал её учителем, со вторым у неё был долгий страстный роман.

Потомственный аристократ, граф Анри де Тулуз-Лотрек, единственный наследник знатного семейства, был инвалидом – в возрасте тринадцати лет он неудачно упал, сломав шейку бедра. Кости срастались слишком медленно, и рост мальчика остановился. Мари-Клементину не отпугнула внешность Лотрека. Да, в жизни он был карликом, зато в творчестве – великаном. Её особенно подкупало нежелание художника приукрашивать действительность и льстить своим моделям. Кисть Лотрека была правдивой, безжалостной и суровой, как сама жизнь. Ренуар и Лотрек писали Мари-Клементину в одно и то же время – но если с полотен Ренуара на нас глядит юная красавица, то Лотрек добавляет своей натурщице лет десять, если не больше. Ренуар восхищается мягкой женственностью Валадон, Лотрек старательно подчёркивает мужские черты характера модели: её упрямство, непокорность, силу духа, которые ощущаются едва ли не физически. Кажется, что гении писали разных женщин!

Мари-Клементина, к слову сказать, предпочитала безжалостную честность Лотрека – и позаботилась о том, чтобы он «по чистой случайности» увидел несколько рисунков, сделанных ею в свободную минуту. Она была умна и хитра, эта маленькая циркачка, мечтавшая встать вровень с теми, кто её рисовал. Лотрек так и впился взглядом в рисунки: кто это сделал, скажи! Чувствуется рука профессионала и, несомненно, мужская кисть… Мари-Клементина рассмеялась, польщённая, – а вот и нет, c’est moi, moi![15] Лотрек был потрясён и решил показать работы подруги скульптору Бартоломе, а тот принёс их Эдгару Дега. Великий импрессионист и убеждённый женоненавистник внимательно изучил произведения малютки Валад – и сказал как отрезал: «Она – одна из нас».

Рисунок Валадон, выполненный красным карандашом, отныне висел в столовой Дега, а сам мэтр решил дать своей натурщице несколько уроков. Он же приклеил ей прозвище Неистовая, или, как порой переводят, Страшная Мари. Думается, что художник имел в виду не внешность Мари-Клементины (всё же на Монмартре Валадон сравнивали с греческой нимфой, а не безобразной герцогиней), а её буйный, непокорный характер, о котором ходили легенды.

Анри де Тулуз-Лотрек, как раз в то самое время предложивший заменить заурядное имя «Мари-Клементина Валад» звучным «Сюзанна Валадон», в конце концов расстался со своей натурщицей. Она то появлялась в его жизни, то исчезала, она позировала, когда было угодно ей, а не ему, она капризничала, требовала выполнять все её прихоти… Но она была бесподобной, неповторимой, единственной в своём роде! Сколько раз Лотрек вместе с Валадон разыгрывали окружающих, вспомнить хотя бы тот ужин в его доме на улице Фонтен, когда Анри решил подшутить над своей старой служанкой Леонтиной, мещанкой и ханжой. Он что-то шепнул на ухо Сюзанне, и вот она уже с невозмутимым видом раздевается догола. Оставив только чулки и туфли, девушка уселась на своё место за столом. Леонтина, войдя в столовую, вздрогнула, но моментально взяла себя в руки и, к её чести, подавала еду обнажённой нахалке так же учтиво, как и остальным гостям.

Лотрек сделал множество портретов Сюзанны, она позировала для картин «Девушка за столом» (1887, Музей Ван Гога, Амстердам), «Похмелье, или Пьяница» (1889, Музей изобразительных искусств Фогга, Кембридж) и так далее. Она вдохновляла его, но при этом беспрестанно мучила, лгала по любому поводу, скорее всего, изменяла, крутила им как хотела… Последней каплей стал очередной жестокий розыгрыш. Сюзанна уговорила знакомого художника сказать Лотреку, будто бы решилась на самоубийство, а когда тот помчался спасать любимую модель, обнаружил её дома живую и здоровую, да ещё и обсуждающую с матерью дальнейшие планы по обузданию и удержанию Лотрека. Художник решил, что с него хватит, – и разорвал отношения с Валадон. Неистовая Мари горевала недолго, у неё всегда был на примете кто-то ещё. Кроме того, у неё была живопись. И сынок Морис – её беда и надежда.

Рождественская ночь 1883 года

Сюзанна Валадон стала матерью в тот самый год, когда был написан её первый автопортрет. Отцом мальчика, появившегося на свет рождественской ночью 1883 года, мог быть кто угодно – на Монмартре болтали, что это, скорее всего, Буасси (он был из цыган, горький пьяница, то ли художник, то ли певец, между запоями выступавший в «Чёрной кошке» и «Проворном кролике»). А может, кто-то из мэтров, которым позировала Валадон, – Дега, Ренуар, Пюви де Шаванн? Слухи ходили самые разные, но Сюзанна не считала нужным прояснять ситуацию. Возможно, она не была ясна и ей самой. Крестили Мориса не сразу, и семь лет он носил фамилию матери.

В 1890 году Валадон вышла замуж за успешного коммерсанта Поля Муссиса, и этот брак просуществовал

семнадцать лет, наверное, самых спокойных в жизни Сюзанны. Поль заботился о жене и пасынке: следил за здоровьем мальчика, пристроил его в колледж Роллена, купил для семьи большой загородный дом в Монманьи под Парижем… Вот только дать Морису свою фамилию Поль не пожелал и делегировал эту обязанность другу семьи, испанскому художнику и литератору Мигелю Утрилло, одному из основателей знаменитого барселонского кабаре «Четыре кота». 8 апреля 1891 года Мигель Утрилло явился в мэрию 18-го округа и в присутствии двух свидетелей поставил подпись в документе об усыновлении Мориса.

Мальчик получил законное имя и происхождение, а монмартрские кумушки – новый повод для сплетен. На одной вечеринке, где присутствовал Утрилло-старший, зашёл разговор о том, что отцом ребёнка Валадон мог быть Ренуар или Пюви де Шаванн, и тогда учтивый испанец воскликнул: «Я охотно подписался бы под произведением любого из них!» Дотошные исследователи в будущем станут искать внешнее сходство между Мигелем и Морисом и даже обнаружат его,