Анна Павлова. Десять лет из жизни звезды русского балета - Харкурт Альджеранов

Как замечательно было остановиться в доме после шести месяцев, проведенных на пароходах, в отелях и меблированных комнатах, хотя из-за репетиций и занятий танцами маори я проводил там не слишком много времени. Хозяйка дома Филлис Неттлтон не была балетоманкой, но она часто видела Павлову и балет Дягилева в Лондоне и понимала, какое значение для Новой Зеландии имеет визит Павловой. Одним воскресным вечером нас пригласили на вечер, устраиваемый местным учителем танцев; он состоялся в студии, представлявшей собой большое мрачное помещение, освещенное свечами. Мне потом напоминали, что по приходе я спросил: «Кто-нибудь умер?» Этот вечер, однако, дал возможность побеседовать с Беттиной Эдуардз и Берил Неттлтон, двумя вдохновенными преподавательницами, принявшими активное участие в воспитании не одного известного новозеландского танцовщика.

В отличие от Австралии в Новой Зеландии мы давали одноразовые представления, выступая во всех крупных городах. Поезда были на удивление маленькими, хотя расстояния, напротив, были большими, а население малочисленным, поэтому казалось невероятным, что у них вообще была железная дорога. Павлова повсюду ездила на машине – расстояния между городами, где мы давали одноразовые выступления, давали ей такую возможность. Чем дальше мы продвигались на юг, тем становилось холоднее. Гостиные хорошо отапливались, но в спальнях отелей, на сцене и в артистических уборных мы замерзали до мозга костей. Порой предпринимались жалкие попытки обогреть сцену с помощью электрических обогревателей, но они давали слишком мало тепла и не могли нагреть столь обширное пространство. В конце концов мы прибыли в Веллингтон, где чуть не задохнулись в туннеле от паровозного дыма. После окончания сезона мы переехали в Крайстчерч на самом плохом судне, на каком мне когда-либо приходилось путешествовать. Оно воняло, словно старая банка из-под сардин, и, должно быть, обладало всеми сертификатами национального танца, но, судя по тому, как оно подпрыгивало и подскакивало на волнах, предпочитало танцевать не пой и хаку, а скорее бурные шотландские танцы и танцы с саблями. Наше путешествие из Сиднея поблекло по сравнению с ним. Друзья из Крайстчерча объяснили нам, что на перевозке работали один плохой и два хороших корабля, но по непонятной причине плохой был всегда в действии. Клубы путешествий наперебой приглашали нас на утренний чай. Обычно это было тяжелое испытание, так как председательствовал какой-нибудь остряк, который являлся жизнью и смертью вечеринки. У учениц Астафьевой из нашей труппы была подруга в Крайстчерче, в Маделейн-Вайнер. Она имела школу и находилась в гуще сражения между классическими и модными танцами. Обучаясь у Астафьевой, она выступила в труппе Дягилева в «Спящей красавице», танцуя «Вальс цветов», и с гордостью объявила об этом в своем родном городе, но это не произвело большого впечатления, поскольку никто не знал, кто такой Дягилев. В Данидине было ужасно холодно, так что в голову приходила мысль, не следовало ли маори назвать его «землей большого серого облака». Тем не менее поездка была интересной, а страна – очень красивой, только нестерпимый холод в домах омрачал нашу жизнь и затруднял работу. Из-за этого холода Павлова больше никогда не приезжала в Новую Зеландию – она отказывалась понять, почему жители не могут более эффективно решить эту проблему.

Мы отплыли обратно в Сидней и в ту же ночь намеревались сесть в поезд, идущий на Брисбен. Это была довольно мрачная поездка; помимо того что мы должны были пересесть в Тувумбе, нам пришлось сделать вторую пересадку из-за того, что поезд сошел с рельсов и нас перевели на другую линию. Конечно же пришли машины, чтобы перевезти нас к ожидающему поезду, но обломки крушения на крутой насыпи при сером свете зари выглядели особенно ужасно. Мы прибыли в Брисбен только на следующее утро, и вторая ночь, проведенная в поезде, где не хватало спальных мест, была ужасно утомительной. Проезжая через некоторые города, мы обратили внимание, что вокзалы переполнены, по-видимому, люди услышали, что в проходящем поезде едет Павлова, и надеялись хотя бы мельком увидеть ее. В Брисбене было гораздо теплее, более того – настолько тепло, что мы смогли даже поплавать во время уик-энда. Как мы были этому рады!

После того как мы пробыли там несколько дней, за кулисами устроилась художница, рисующая пастелью. Это была Инид Диксон, чьи портреты танцовщиков сейчас широко известны в Австралии. Она принадлежала к отряду художников-пионеров, чьи работы не должны остаться незамеченными. В те дни их не слишком поощряли – разве что они сами поддерживали друг друга. Тоби так же, как и Дик, был художником, а Билл помимо того, что являлся первоклассным рисовальщиком, умело работал с кожей (в то время как все желали приобрести только изображения коал, к чему, будучи реалистом, а не экспрессионистом, он испытывал отвращение). Дик добросовестно обучала учеников до тех пор, пока директриса школы не сказала ей: «Не трудитесь учить их рисовать, дайте им рождественские открытки, пусть копируют!» Тогда Дик ушла и каким-то образом умудрялась существовать, выполняя случайные заказы и давая частные уроки одному-двум ученикам. Некоторое время спустя та же директриса пригласила ее возобновить преподавание, увеличив ей заработную плату и предоставив свободу действий в выборе методов преподавания. Павлова оценила ее искренность и всегда проявляла интерес к ее работе, пока мы там были. Из Брисбена мы осуществили долгую поездку в Аделаиду. Двадцать восемь часов до Сиднея (новая линия еще не была достроена), где мы дали утреннее представление, и тем же вечером продолжили путь в Мельбурн. Тяжелая пересадка в Олбури последовала в шесть часов утра. Мы оставили багаж на станции и отправились в театр на утренник. Однако костюмы и декорации не доставили вовремя, и утренник пришлось задержать! В Австралию только что приехал Шаляпин, он пришел повидать Павлову после представления. Я так никогда и не мог понять, хрупкая ли фигура Павловой заставляла Шаляпина казаться таким огромным или же наоборот, но тем не менее контраст был разительным. Они обожали друг друга и вместе позировали фотографам.

После представления мы последовали в Аделаиду. На этот раз поезд был удобным, и не нужно было делать пересадки, так как в Южной Австралии и Виктории одинаковая ширина колеи. Во время этой поездки меня, к моему удивлению, разыскал Бобби Хелпман, пожелавший, чтобы я продолжил давать ему уроки в Аделаиде. Но я не смог этого сделать. Во время первого же выступления в Аделаиде я споткнулся о неровность сцены в конце «Русского танца», повредил колено и на несколько месяцев лишился возможности исполнять русские танцы, хотя мог танцевать все остальное.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});