Собрание сочинений в семи томах. Том 5. На Востоке - Сергей Васильевич Максимов

«разбойнички шалить».

Извив Амура сумел так выгнуться коленом, что вместо трех верст расстояния между станицами дает нам обход в 28 верст. Скала, на которой совершается этот перелом реки, быстро сбегает в низменность, на мысу которой и стоит станица Казакевича.

— На этом месте, — продолжает рулевой все об той же пади с тропинкой, прямиком в станице Карсакова, — да и там, под Карсаковой, маньчжуры жили еще в прошлом году. Теперь их прогнали: не живут больше. Место это что-то они очень любили.

— Ну будет, казак, спасибо и на том! А какая это птица кричит?

— А не знаю, как назвать: не применились еще, не приладили прозвания никакого.

— Островам имен тоже не дали?

— Не дали еще. Может, после как приладят.

Однако я слышал уже, что одну высокую скалу, вышедшую на Амуре выше станицы Амосовой, казаки успели уже прозвать Масляной. Мало-помалу таким образом и все окрестят.

Обе станицы (Казакевича и Карсакова) отправляют гоньбу по очереди (понедельно) сообща. В Казакевичевой 8 дворов; огороды раскопали, рожь взошла хорошо, ярица тоже. Разговорился я в ней с казаками.

— Как вы думаете: отчего Амур-от изогнулся?

— Не можем знать отчего.

— И не думали вы об этом, не толковали?

— Не думали. Господь его ведает, чего он этак-то...

— Земля-то плотная, когда вы ее распахивали?

— Хорошая земля, плотная.

— До камней внизу пе дорывались?

— Не дорывались.

— А ничего там не находили?

— Черепки от горшков словно попадались, когда вот погреба себе рыли.

— А не замечали, что земля была разрыхлена и тут было селение прежде, когда-то?

— Нету, не замечали. А три дома маньчжурских у Карсаковой были.

— Да ведь вы их сожгли вместе с кумирней?

— Сожгли.

— Сердились маньчжуры-то?

— Сердились точно, а не грозились, однако: так и ушли.

По мере того как мы плыли дальше, плыли вторые сутки, береговые горы начинали принимать печальный вид: утлые деревья рассажены кое-где, вредкую, по вершинам и в ничтожном количестве; выплывающие навстречу острова покрыты низкими и негустыми кустарниками. Левый берег настойчиво удерживает за собой характер низменного, равнинного; правый только в падях гор зеленеет как будто лесом. На низменностях русского берега разбросаны кустарники (и, стало быть, лес также дровяной, а не строевой). В станицах к прежним и общим жалобам присоединяются новые:

— Место у нас привольное, сухое, одним вот только и тяготимся: лесу очень мало, строиться не из чего. Рубили уж вот на том берегу; там еще задался кое-какой, а живем вона в землянках еще, что кроты какие-нибудь.

Вот что говорили мне в ст. Буссе. В Бибиковой видел я готовые дома, но все они глядят заметно почернее, и станица не имеет свежести первых. Поселенцы (с Онона) плыли сюда на плотах; бревна из этих плотов и были употреблены ими на постройку домов (которых в станице десять). Свежи еще, впрочем, глубокие ямы на берегу — места недавних землянок. Дворы и хлевы успели уже обнести плетнем.

— Ивняку-то много же по берегам! — заметил мне казак из гарнизонных солдат, с год уже поселенный здесь.

— Лесу-то у вас мало: не видно нигде!

— У нас еще что! У нас хоть дровяной есть — версты за две растет. А вон в Благовещенске за двенадцать верст за дровами-то ездят. Сажень до 3 руб. сер. дошла там. На улице кажную щепочку приберут да припрячут.

Вижу несколько поленниц по берегу Амура: дрова, вероятно, заготовлены для частного парохода. Спрашиваю:

— Почем они вам за сажень-то платят?

— По два рубля серебром.

В доказательство близости степных мест казаки приводили мне необыкновенное присутствие на всех этих прибрежьях и островах паута (т. е. комаров, мушек и слепней): «От них-де и на воде никакого спасения, и скотину сильно обижают; часов пять побродит она в поле, да и бежит домой: сил ее не хватает. Мошка какая-то жгучая; слепни тучами носятся. Легче бывает, когда дождичек вспрыснет либо сильной ветер завяжется: мошка и всякий паут тогда улетает, по своим местам прячется».

В станице Екатерининской (по-казацки — Катериновке) живут по большей части в землянках. Некоторые также успели построить дома из бревен, приплавленных в плотах с дальних мест родины, но дома эти обнаружили всю свою невыгоду: всю зиму сильно промерзали, не успевши сесть и просохнуть, и давали сильную капель со стен и потолка, против которой нельзя было предпринимать никаких решительно мер.

— Вытрешь когда, глядишь, — и опять закапало. Опять же шибко угарны были: головушек не подымывали. Лихорадка крепко била, да вот не отстает и теперь. Ждем своих сверху не дождемся: место здесь просторное, да все и веселей кабысь будет с ними, да и по нарядам казенным легче. Опричь лихорадки-то — тоска одолела. Выйдешь на берег-от да чуть не всплачешь: вода да горы — и все тебе тут. Зимой вот что выездишь, что заработаешь денег, то и отдашь маньчжурам за припасы.

По берегу валяются выдернутые пни толстых деревьев. Такие же точно деревья (и даже березовые) гнили на берегу ст. Бибикова. По всему вероятию, здесь некогда существовал густой лес, который и вырублен маньчжурами. По множеству поленниц, стоящих на правом берегу, думаю, безошибочно можно заключить о том, что маньчжуры в здешних местах заготовляют лес и дрова: может даже быть и для Айгуна.

Разговорился я с одним казаком. Казак этот рассказывал, что пестрые-де крысы беспокоят, а есть-де и маленькие мыши, красненькие; соболям и слыху нет; белкам также.

— Нет ни осины, ни лиственницы, оттого и не вод им. Волк один заходил зимой, заходил на двор: овцу зарезал. Лисицы есть: одна объелась (окормили), другую затоптали лошадями.

— Как так?

— А возвращались домой с подводы — увидали. Стали на лошади гоняться — замучили, загоняли. Видели раз и черно-бурую лисицу, да не доспели.

— А рыбы много было?

— Лонским годом много было: не приедали (в Бибиковой сказывали, что-де не только сами объедались, но и продавали чуть не возами). Как поселились, то и заезды сделали и — невесть сколько попадалось. Ноне весна-то, что ли, запоздала: совсем стало рыбы мало. Оттого поди нонешний год все словно не так кабы починается. Уж Христос ведает отчего!..

На правом берегу огоньки засветились.

— Что это такое?

— А манегры: рыбу, надо быть, ловят. Всегда они в это время выходят сюда.

— Куда ж и зачем уходят отсюда?

— А Господь