Спасая Амели - Кэти Гольке

Лия повернулась к ней.

– Разве можно заснуть? У меня такое чувство, будто я только и жду, что кто-то сейчас вломится в дверь. Рейчел подвергла нас ужасной опасности!

– Значит, мы в опасности, – негромко ответила старушка. – А когда мы не были в опасности, с тех пор как к власти пришли нацисты? – Она покачала головой. – Это чудо Господне, что вас не было дома, когда они приезжали – и это в первый же день, когда мы попытались вывезти Рейчел и Амели из деревни.

Лия открыла было рот, чтобы возразить, но бабушка дотронулась до руки внучки – нежное прикосновение, чтобы заставить ее замолчать.

– Рейчел и Амели спят в шкафу. Чего еще нам желать?

Лия вздохнула.

– Там для них безопаснее. Эсэсовцы в любой момент могут вернуться. Они часто так делают после рейдов: думают, что люди утратили бдительность.

– Ja, ja. Но ты же говорила, будто слышала их разговоры о том, что они отправляются в Мюнхен, что они уже и так опоздали, поскольку должны обеспечивать безопасность во время выступления герра Гитлера. Пока все это не закончится, эсэсовцы не вернутся. По-моему, мы могли бы разрешить Рейчел и Амели еще одну ночь провести в кроватях.

– Тебя не было на вокзале. Ты не видела, как нацисты крушили ящики. Амели могли убить… ее могли убить! – Лия отвернулась.

– Но ведь не убили же, – возразила бабушка. – Ты должна взять себя в руки.

Лия покачала головой, как будто сочла этот совет бесполезным.

– Рано или поздно они ее найдут, найдут их обеих. И что тогда будет с нами?

37

Джейсон провел языком по зубам. Нащупал обломанный кусок правого резца. Он не мог понять, где заканчивался его распухший бесформенный язык и начиналось горящее горло. Все в его голове превратилось в одну жалкую, опаленную путаницу.

Он попытался сесть на влажный пол тюремной камеры, но от боли, пронзившей ребра, у Джейсона перехватило дыхание – он тут же поморщился, и глаз вновь заныл, несмотря на то, что был полностью заплывшим. Джейсон мог себе представить, как он выглядит. Интересно, есть ли на его лице живое, без кровоподтеков место? Янг не сомневался, что его ребра сломаны, надеялся лишь на то, что легкое не пробито; дыхание у него стало свистящим. Если он когда-нибудь выберется из этой дыры, то отправится к докторам, чтобы те его подлатали.

Джейсон знал, что без еды он продержится довольно долго – ему и раньше приходилось голодать, когда заканчивались гонорары, но три дня без воды, постоянное яркое освещение в камере и каждый час – высокий звуковой сигнал по всем коридорам, чтобы заключенные не спали круглые сутки… Его разум больше не справлялся с этим. Еще никогда его не подвергали таким пыткам.

Но больше, чем физические муки, Джейсона убивало ожидание… осознание того, что придет охрана, осознание того, что Герхард Шлик, упивающийся победой с высокомерностью офицера СС, будет расхаживать вокруг стула, на котором будет сидеть Джейсон, допрашивать его снова и снова, приказывать своим мелким сошкам впечатывать стальные кулаки ему в лицо и тело, как будто расставляя знаки препинания после каждого вопроса, на который Джейсон отказался отвечать, а потом рывком поднимать его с пола и начинать все сначала.

Как только Янг выберется отсюда, он незамедлительно поведает миру о том, как нацисты допрашивают иностранных журналистов. Эта мысль очень беспокоила Джейсона. Эсэсовцы ведь должны предполагать, что молчать он не станет. Зачем они так рискуют? Или они сразу отошлют его в концлагерь Дахау? А может, его тело найдут в реке Изар?

Намного легче было бы сдаться, покончить со всем одним махом и признаться во всем. Но этого не случится. Это невозможно. Он никогда не расскажет эсэсовцам о том, о чем они хотят знать. Джейсон боялся одного: из-за его истощения и собачьего нюха нацистов может просочиться какая-то информация, он может обмолвиться, и это навредит ему, докажет его вину или приведет эсэсовцев к Рейчел и Амели.

«Господи Всевышний, – молился он, – не дай сему случиться! Спаси меня от меня самого. Спаси их. Помоги Рейчел найти выход…»

И как только его голова бессильно упала на грудь, охранник открыл дверь камеры и рывком поднял заключенного на ноги. Джейсон стиснул зубы – его челюсть неимоверно распухла. Для Герхарда Шлика начинался новый день.

* * *

В начале следующей недели курат Бауэр вернулся из Мюнхена послеобеденным поездом. Священник поспешил вверх по холму, к дому фрау Брайшнер, намереваясь встретиться с Лией после уроков хорового пения. Новости, которые он узнал, нельзя было сообщать при детях. Курат вообще не хотел бы приносить таких новостей.

Когда Лия вернулась в кухню бабушкиного дома, светомаскировочные шторы были уже плотно задернуты, а на столе горела лампа. Курат затаил дыхание, не зная, с какой из новостей начать.

– Курат Бауэр! Я полагала, что вы сегодня поехали в Мюнхен, – сказала Лия.

Ни курат, ни бабушка ничего не ответили.

Лия повесила пальто и шарфик на крюк у двери.

Курат встал, предложил Лии стул.

– Присаживайтесь, пожалуйста, фрау Гартман, – посоветовал он. – У меня для вас новости.

Бабушка налила чай и придвинула внучке чашку.

– Рассказывайте!

– Я узнал, что сегодня должны освободить герра Янга. Но методы допроса штурмбаннфюрера Шлика настолько… таковы, что нашему другу потребуется время на то, чтобы полностью восстановиться.

Курат намеревался предупредить, предостеречь женщин. Ему вовсе не хотелось, чтобы они испугались и перестали делать то, что уже делали… А возможно, они согласятся и на большее.

Хильда и Лия смотрели на него широко открытыми глазами.

– Я проводил герра Янга на вокзал и посадил его на поезд до Берлина. Не бойтесь. Он оправится… через какое-то время. – Курат сглотнул. – У нас была возможность пообщаться. Он хороший человек и надеется, что сможет помочь… намного больше, чем уже помог.

– Я рада, что он поправится, – сказала бабушка. – Ужасно, когда с твоим гостем обращаются…

Лия не дала ей договорить.

– Его отпустили под ваше поручительство?

– Я взял на себя обязательство отправить его к вам – в уважаемую семью, где в уютном доме найдется место для туристов – место, подходящее и для представителей зарубежной прессы. – Курат запнулся. – В дом, который, я надеюсь, в будущем распахнет свои двери для герра Янга, а может быть, и для других гостей.

Лия молчала.

– Герр Янг вскоре надеется вернуться в Обераммергау и продолжить брать интервью. Может случиться, что он привезет кого-то из своих помощников – человека, которому нужно будет на время здесь остаться.

Бабушка положила руку внучке на плечо. Та накрыла ее ладонью.

– К чему вы ведете, отче? – В глазах Лии не было даже намека на понимание.

– Я спрашиваю: готовы ли вы поселить у себя беженцев? Беженцев-евреев, которых преследует рейх. – Он вглядывался в лица женщин. – Скорее всего, детей или подростков, чьих родителей… переселили.

– Нам нечем их кормить, – сказала бабушка.

– Вам поможет один из наших местных владельцев магазина, а двое фермеров, живущих на окраине, обещали мясо – немного мяса. Герр Янг знаком с людьми, которые смогут достать дополнительные продовольственные карточки. – Священник несколько мгновений раздумывал. – И документы в случае необходимости.

– Поддельные документы? – Бабушка закатила глаза.

Курат кивнул.

– Ах, отче… не думаю, что мы можем…

– Да, – негромко произнесла Лия.

– Лия! – предостерегающе воскликнула Хильда.

– Разве мы можем отказать детям? – Лия повернулась к бабушке. – Ты знаешь, как нацисты поступают с евреями?

– Я слышала, что их переселяют в другие места. Куда-то в Польшу. – Но в голосе пожилой женщины не было уверенности, а Лия молчала.

Курат отвел взгляд.

– Тогда куда? – спросила старушка.

Курат Бауэр задался вопросом, сможет ли Хильда Брайшнер осознать ужасающую правду.

– Говорят, что их вывозят в лагеря. Не в лагеря для переселенцев, а в концентрационные лагеря – исправительно-трудовые колонии, где заключенные считаются расходным материалом: они работают и голодают, пока не умрут. А еще поговаривают, что нацисты намерены создать лагеря смерти – с недвусмысленной целью: убить как можно больше узников. Что на самом деле это означает и когда их будут строить, мне неизвестно.

– Нет, – стояла на своем бабушка. – Рейнбаумы уехали всего пару недель назад. Они собирались в Палестину – хотели дождаться корабля до Палестины и переселиться туда.

Курат Бауэр покачал головой.

– Квота на эмигрантов заполнена. Больше мест нет, и здесь небезопасно. Если они попытались уехать, то только нелегально. Но я знаю порт, где они хотели сесть на корабль, – нацисты оказались там раньше.

Бабушка побледнела, откинулась на спинку стула, прикрыла рот рукой.

– Мы их примем, курат Бауэр, – негромко пообещала Лия. – Но я не знаю, где мы будем их прятать. Как мы можем кого-то спрятать, если нацисты обыскивают наш дом, когда им заблагорассудится.