Всё хорошо, что хорошо кончается - Олли Бонс

Маркус. Я кинулась вниз по ступеням башни, не думая даже о том, что внизу идёт сражение. Я верила лишь, что ты ещё жив и можно тебе помочь.

Таавья издаёт хмыкающий звук.

— Никто не оставался жив после удара моего отца, — говорит она.

— Но самый страшный удар нанесла Адалинда, — произносит, вздохнув, Элеонор. — Запершись в замке, она прокляла эту землю. Все умолкли в страхе, лишь её голос разносился над холмом.

«Если земля эта не достанется мне, — кричала Адалинда из высокого окна, и волосы её развевались по ветру, — то пусть не достанется никому! Пусть умрёт она, не видя солнца, и всё живое на ней будет обречено на погибель!»

Люди верили в силу проклятья, а потому бежали с холма в страхе — и горожане, и стражи замка, и воины юга. Лишь я стучала в дверь, умоляя впустить меня или отдать тело мужа. Но Адалинда, злобно хохоча, ответила, что пока она рядом с сыном, не допустит меня к нему.

«Пусть он не вспомнит о тебе, пока я рядом, и даже имя твоё будет для него лишь пустым звуком», — сказала она.

«Что ж, а я желаю тебе не знать покоя, пока и я его не ведаю», — ответила я в сердцах.

Я продолжила искать путь, которым могла бы пробраться в замок, но вдруг тёмные тучи затянули небо и стало невыносимо холодно. И я поняла, что проклятие Адалинды вступило в силу.

Я звала Маркуса, но его нигде не было видно. Я брела, дрожа от холода, и кричала, пока не сорвала голос, и наконец добрые люди увели меня с холма.

Никто уже не сражался. Южане отступали, и жители города спешно собирали пожитки, чтобы присоединиться к ним. Все стремились убежать от проклятия как можно дальше, люди надеялись, что сумеют уйти за его пределы. И тогда я пошла к вождю. В душе моей остались лишь боль и ярость, в один миг я утратила всех, кого любила.

«Убей и меня, как убил моего мужа, — сказала я ему. — Но прежде скажи, чего ради вы напали. Дочь твоя клялась быть нам сестрой, почему же она предала нас?»

И я показала ему рану на ладони.

«Неужели не знаешь ты? — спросил вождь. — Я проводил дочь, дав ей верных спутников, а домой вернулась повозка с мёртвыми телами. И было там послание от Вилхелма, что такая, как моя дочь, ему не нужна, а земли наши и без того станут принадлежать ему».

Молодой правитель даже багровеет от ярости.

— Ложь! — возмущённо кричит он. — Я этого не писал!

— И это правда, — подтверждает Элеонор его слова. — Но в то мгновение я уже не знала, чему верить.

«Если был Вилхелм твоим мужем, — сказал вождь, — чего ради скрывал он это? Чтобы заманить сюда, опозорить, а затем убить мою дочь? Чтобы отнять наши земли, пока я сломлен утратой?»

Горе туманило мой рассудок, но всё же мне не хотелось признавать, что ты оказался способен на столь подлый шаг, чтобы развязать войну и захватить земли юга. И тогда я сказала вождю:

«Знаю я, муж мой не виноват, и пусть я никогда не узнаю покоя, если это не так!»

И вождь, подумав, дал мне ожерелье, сплетённое из волос дочери.

«Ищи ответы, — велел он мне, — а до той поры действительно не знай покоя. Найди виновного, сообщи моей дочери имя её убийцы и отомсти, если сможешь».

«Клянусь, я исполню это», — пообещала я.

— Глупцы, — с чувством произносит Таавья, поднимая взгляд к небу. — Разве можно так бездумно приносить клятвы, видя уже, к чему они ведут? Но я и вправду не могла уйти, не узнав, кто повинен в моей смерти. И я всё ещё не знаю. Ты узнала имя, сестра?

— Узнала и назову его, — с болью в голосе говорит Элеонор. — Когда все живые покинули город, я осталась. Я бродила по опустевшим улицам, я хоронила умерших, долбя мёрзлую землю. Маркуса не нашлось ни среди живых, ни среди мёртвых. Я поняла, что он остался в замке, и звала его, чтобы он помог, но он не откликнулся. А войти внутрь было мне не по силам.

Тогда я задумалась, кто же мог осуществить злодейский план. Если твоё убийство задумала Адалинда, кто помог ей? Ведь сама она оставалась в городе.

И я вспомнила, что Маркус, мой брат, уезжал по её поручению вскоре после твоего отъезда, Таавья, и вернулся он незадолго до битвы. Его не было ровно столько дней, сколько нужно, чтобы доехать до южных земель и обратно.

Кроме брата, у меня не было родных. Я любила его, и я доверяла ему. Подумать о том, что он мог быть виноват, было для меня так же ужасно, как и обвинить в этом Вилхелма. И я, гоня от себя эти мысли, всё же пошла в дом брата…

— Ах, так он всё же жил не в замке! — говорю я раньше, чем успеваю подумать, и в храме повисает неловкое молчание.

Покашливает Гилберт. Призраки оборачиваются, точно лишь теперь заметив, что здесь присутствует кто-то, кроме них.

— Мек! — сердито говорит коза, тряся бородкой.

— Да, добрый юноша, у моего брата был дом в городе, — сдержанно произносит Элеонор, кивая мне, и вновь глядит на свою названую сестру. — И там, в доме Маркуса, я нашла чистый лист, на котором отпечатались слова, написанные почерком Вилхелма. Поднеся бумагу к свету и вглядевшись, я поняла, что это текст послания, оставленного у твоего мёртвого тела, сестра моя.

— Как же так, — растерянно произносит Вилхелм. — Маркус был мне как брат! Я доверял ему так же, как матери, как тебе, Элеонор, и тебе, Таавья.

Элеонор склоняет голову, отворачивает лицо, на котором читаются боль и стыд.

— И всё же именно он предал тебя. И я невольно помогла ему — накануне он будто случайно выпытал, какой дорогой поедет Таавья, где собирается остановиться по пути. Ведь мы проводили последние дни вместе и стали дружны, я о многом знала и поведала это брату, не видя в том зла. И я не знала, как сказать тебе, сестра моя. Вина переполняла меня, я никак не могла собраться с духом и всё бродила по мёртвому городу, пока совсем не утратила рассудок. Изредка надежда озаряла мой путь, и тогда я оставляла слова на стенах — мольбы о помощи, которые однажды, верила я, кто-то прочтёт и поможет нам, когда мы утратим всякую веру. Но никто не пришёл, пока я была жива, а когда я состарилась и