Доблестная шпага, или Против всех, вопреки всему - Амеде Ашар

— Мне кажется, вы не чрезмерно скромны, не так ли?

— Да, господин граф. Я хвастаюсь. Скромность — это удел лицемеров. Магнус — своего рода философ, только вооруженный как воин; он отбросил в сторону все стесняющие человека качества — скромность или, к примеру, умеренность, эту уродливую добродетель скупердяев, которых почему-то называют экономными. Болтунья заменила ему все это: и Магнус должен признаться, что никогда она не заставляла его испытывать в чем-либо недостатка.

Эта манера его новобранца говорить о себе в третьем лице заставила улыбнуться Армана-Луи.

— По-моему у Магнуса, моего философа, ярко выраженное уважение к самому себе? Это уже кое-что! — удовлетворенно заметил Арман-Луи.

— Да, Магнус по-своему ценит себя, и потом, господин граф, это дело привычки. Когда бродят по свету почти всегда в одиночку, привыкают воспринимать самого себя как друга и наперсника: так я узнал, кто я есть, и я очень люблю себя.

— Вы человек со вкусом, мэтр Магнус.

— Это и мое мнение, господин граф.

Таким образом беседуя, г-н де ла Герш довольно быстро узнал, что его спутник воевал почти во всех странах старой Европы: в Трансильвании с Бетлем Габором, в Польше с королем Сигизмундом, в Италии с Торквато Конти, в Стране Басков с принцем Оранжем, в Пфальце с графом Мансфельдом, который без государства, без армии, без средств вел кампанию против принцев-суверенов; в Брандербурге и Померании — с королем Кристианом, в Вестфалии и Швабии — с герцогом Брунсвиком, который, влюбившись в придворную даму, носил одну из её перчаток в своей шляпе и писал на своих знаменах гордый девиз «Все для Бога и для нее»; в Баварии и Силезии — с графом де Тилли, в Богемии — с принцем д`Анхальтом.

Для Магнуса, наемника или ландскнехта, не было такого поселка или города в империи, который бы он не прошел, ни одного капитана, с которым бы он не позабавился саблей или мушкетом.

У десять раз умиравшего на поле битвы, не раз начиненного свинцом и железом Магнуса сложилось свое представление о жизни, — как о лотерее, в которую можно выиграть, не отдавая ничего, или можно проиграть, отдав все.

— Я видел множество маркграфов и множество курфюрстов, не имеющих ни гроша за душой и без короны, — добавил он. — Именно поэтому у Магнуса кошелек всегда тощий и карман пустой; для него большое везение, когда удается что-то заработать.

Закончив исповедь, Магнус обратился к Арману-Луи:

— Мне кажется, — сказал он, — что вы из тех, у кого голова набита мечтами больше, чем пояс дукатами. И если добавить к этому скудному капиталу ещё чуточку любви в сердце, то портрет вашей милости и будет таковым, каким он мне представляется.

— Ты ясновидец, Магнус?

— Вовсе нет, у меня жизненный опыт. То, что с вами происходит, для двадцати пяти, двадцати шести лет — явление обычное. Отчего молодой дворянин в этом возрасте бродит по белу свету? Да оттого что беден и влюблен, не так ли?

Арман-Луи вздохнул.

— Ведь я о чем толкую, — продолжал Магнус. — Понятно, что именно к своей красавице вы и едете. Вы надеетесь встретиться с ней — потому вы в хорошем настроении, но и другие заботы донимают вас, коли взгляд ваш задумчив и вы щадите свою лошадь.

— Я еду к шведскому королю, — ответил г-н де ла Герш, удивленный проницательностью своего спутника.

— К Густаву-Адольфу? Что же вы раньше не сказали? В таком случае, не в Стокгольм нам надо ехать, а в Готембург, где проходит смотр, к которому и сам я хотел присоединиться, чтобы завербоваться. Следуйте за мной и оставим большую дорогу ленивым.

Магнус знал, кажется, все дороги Швеции, как знал и все города Германии. Он ни разу не заблудился в самом дремучем лесу и всегда запросто находил речной брод.

Не раз г-н де ла Герш замечал, однако, что самоуверенность его спутника не мешала ему действовать разумно и решительно. Ну а когда, подняв палец, Магнус указал ему на появившиеся над горизонтом Готембургские колокольни, их отношения стали ещё более близкими, что редко случается с людьми во время долгих путешествий, — со стороны Армана-Луи это проявилось в выражении полного доверия Магнусу, а со стороны Магнуса в более глубоком уважении к дворянину.

Принципы Магнуса не позволяли ему, однако, выдерживать баланс между приходом и расходом: оказалось, что, выходя из трактира «Коронованный лосось», где г-н де ла Герш расплатился за обед, его кошелек стал тонким, как лист, и пустым, как барабан.

— Пусть вас это не тревожит, — сказал Магнус. — На Провидение можно рассчитывать как раз в таких трудных обстоятельствах.

— Если бывают ещё на свете чудеса, будем надеяться на них, — ответил Арман-Луи.

— О! Господин граф, Магнус по своему опыту знает, что они существуют. Он, каким вы его видите, уже четырежды был приговорен к расстрелу и дважды к повешению, однако, и вы можете в этом убедиться, у меня все тридцать два зуба на месте.

Г-н де ла Герш долгим взглядом посмотрел на купы зеленых деревьев, за которыми прятался тот самый белый домик, где несколько часов пробыл он у Маргариты Каблио, — а затем они отправились в сторону Готембурга.

Магнус, казалось, погруженный в глубокие раздумья, скакал рядом с ним.

— Когда-то я был близок в Готембурге с одним уважаемым торговцем суконными товарами, но он наверняка запомнил меня как Магнуса, который так часто пользовался его кредитом, что, должно быть, ларцы этого славного человека будут закрыты для меня как вражеская крепость. А вы, господин граф, знаете ли кого-нибудь в Готембурге?

— Я знаю Авраама Каблио.

— О! Хвала небу! Вы знаете его парусное судно! Вот где начинаются чудеса! Авраам Каблио! Но ведь этот человек весь в золоте, сударь!

Магнус выехал на окраинную улочку, пересек площадь и оказался на широкой, красиво обсаженной деревьями подъездной дороге, и в конце её остановился с видом человека, для которого Готембург был, по меньшей мере, родным городом.

— Стучите и входите. Здесь вы уже у Авраама. А я подожду, — сказал он.

Армана-Луи провели в низкую, удивительно чистую залу без каких-либо украшений. Дверь открылась, и Авраам Каблио предстал перед ним, бледный в черных одеждах.

— Брат, — сказал он, взяв г-на де ла Герш за руку. — Вы прибыли в печальный день. Господь отвратил свой лик от моей дочери, и позор и бесчестие вошли в этот дом.

Арман-Луи, который помнил ещё о графе де Вазаборге, затрепетал.

«Бедная Маргарита!», — подумал он.

Авраам вытащил из-за пазухи письмо.

— Неизвестная рука открыла мне этот позор! — продол жал он. — Однако боль, которая сжимает мое сердце, не может заставить меня забыть, что вы — у меня, вы, которого я вытащил из рук злодеев… Говорите без опаски, я к вашим услугам.