Лебединые одежды (СИ) - Гордиенко Екатерина Сергеевна

— Жить будешь, — заключил Хельги.

— Все будем жить, — поправил его конунг. — Стая будет жить.

Один Орвар стоял неподвижно, глядя перед собой остановившимся взором. Что этот Локи сказал про дочь Одина… отдавшую жизнь за их победу?

Мимо его лица проплыло белое перышко. И он пошел вслед за ним. А потом побежал.

* * *

Ему не нужно было звать Хильд, чтобы знать, где она находится. Он не чувствовал боли в ушибленных мышцах, усталости после нескольких часов сражения — ничего, кроме страха, что может найти ее слишком поздно.

Он не слышал чавканья мокрой земли под ногами, своего хриплого дыхания — единственным звуком в его ушах был звон невидимой струны, той прочной нити, что связывала их, несмотря на любое расстояние и время. Он чувствовал ее. Она чувствовала его. И теперь эта струна звучала все тише и тише.

Хильд сидела на полпути к вершине кургана, привалившись спиной к большому камню, больше напоминающему торчащий из земли палец великана. Ее бледное лицо было спокойно, глаза закрыты. Левая рука, отведенная чуть в сторону, лежала на земле, рукав до самого локтя пропитался кровью. Рядом валялся нож, его подарок.

Несколько белых перышек застряли у нее в волосах, одно прилипло к щеке и на секунду ему показалось, что это снежные хлопья.

И он испугался того, что они не таят.

1. Хель — хозяйка мира мертвых Хельхейм

2. Эйги эйнхамр — наименование людей-оборотней в скандинавской мифологии

3. Смерть на соломе — обозначение у викингов смерти от болезни или старости, что считалось позором

ЭПИЛОГ

Швейцар в средневековом костюме открыл тяжелую дверь «Гранд Отель Хёрнан» и поклонился темноволосому мужчине в дорогом кашемировом пальто. Тот, не спеша, вышел на тротуар, поднял глаза к небу и поморщился. Туман, кольцом окружавший город несколько месяцев, исчез так же внезапно, как и появился.

Яркое солнце резало глаза. Мужчина достал из нагрудного кармана темные очки и надел их, стало легче. Фенриру (1) под хвост этот город, эту страну и этих эйги. И особенно Брюнхильд, эту чертову девку, достойную дочь своего пьяницы-отца. Своим нелепым стремлением к самопожертвованию она сломала такой замечательный замысел! И чего добилась в результате? Чуть не сыграла в ящик и обменяла свое бессмертие на короткую человеческую жизнь вместе с таким же, как она, идиотом.

А он, Локи, в результате лишился целой армии прекрасных воинов, которые теперь пьянствовали в Вальгалле и в день последней битвы обещали доставить ему немалых хлопот.

У края тротуара остановился черный лимузин. Водитель, тоже черноволосый и черноглазый, открыл пассажирскую дверь.

— В аэропорт, — приказал Локи.

На углу машина чуть притормозила, и Локи посмотрел сквозь затемненное стекло на высокого мужчину в поношенной курке и туристических ботинках. Тот стоял, подставив солнечным лучам лицо, один его глаз закрывала черная повязка, второй был прикрыт. Вид у него был такой довольный, что Локи не сдержался:

— Ты, Один, обманщик!

Ты удачи в боях

не делил справедливо;

не воинам храбрым,

но слабым победу

нередко дарил ты. (2)

Не открывая глаз, даже не согнав с губ блаженной улыбки, Вотан вытянул вперед левую руку и продемонстрировал сопернику средний палец с грязным ногтем.

Локи сцепил зубы и отвернулся, чтобы тут же поймать взгляд водителя в зеркале заднего вида.

— Прибавь газу, тупая башка. Нам здесь больше нечего делать.

* * *

Хильд сама не знала, отчего проснулась — то ли оттого, что солнечный лучик щекотал нос, то ли из-за голосов, бубнящих над ухом. Причем один из них дико раздражал:

— И все-таки подумай… намучаешься ты с ней… характер ужасный… лишь бы все по-своему сделать…

Она стиснула зубы, чтобы не закричать. Папенька… то есть Всеотец все никак не успокоится в попытках вернуть ее под свою руку. Хорошо, что Орвар держался стойко:

— Благодарю за заботу, Отец ратей, но если еще скажешь дурное слово о моей жене, получишь в глаз… и не посмотрю, что ты Отец ратей.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Я рад, что ты любишь мою девочку, — Один тут же сбавил напор, но только чтобы зайти с другой стороны: — но подумай сам. Если мы придем к согласию, я дам тебе Гунгнир, мое золотое копье, которое никогда не пролетает мимо цели. На срок твоей жизни, конечно.

— Нет.

— Прибавлю Драупнир, мое золотое кольцо, которое каждую девятую ночь будет приносить тебе по восемь новых колец. Если сковать из них пояс, станешь неуязвимым даже для вашего нового оружия.

— Нет, я же сказал.

— Ну, хорошо, прибавлю еще волшебный корабль Скидбладнер.

— Нет, бл**!

— Но ты подумай: он складывается так, что становится легче платка, и его можно носить за пазухой. Никто из смертных никогда не обладал такими сокровищами.

Вот оно, мое сокровище, подумал Орвар, глядя на лицо женщины, почти такое же белое, как подушка под ее головой. И я чуть не потерял его. По собственной глупости. Не отдам ее.

— Ни за что. Никому. Никогда, — процедил он сквозь стиснутые зубы и почти враждебно уставился на тестя.

Один сокрушенно покачал головой:

— Ну, тогда самое последнее-распоследнее…

— Хватит! — Рявкнула Хильд. — Отец, как тебе не стыдно торговать свою родную кровь! Как козу или корову, срам какой!

Один уставился на нее широко открытым глазом, в котором невозможно было разглядеть ничего, кроме самой искренней радости:

— Брюнхильд, ты проснулась! — И ни капли смущения или раскаяния, сама святая невинность. — А что такого я сказал? Ничего такого.

— Я слышала достаточно!

— Но как? — Скулы Отца богов слегка порозовели, наконец-то.

— Ушами! И не пытайся все переиграть. Мы с Орваром женаты, брак консумирован, все законно.

— Для людей и эйги, но не для богов, — не сдавался Один.

— Ой, кажется, я беременна. — Хильд даже закатила глаза для правдоподобности.

— Что?!

Оба вскочили со стульев, а Хильд с довольным видом откинулсь на подушку. Ишь как запрыгали, голубчики, приятно посмотреть. Орвар опустился на колени возле больничной койки и осторожно взял ее руку, из которой к пакету на штативе тянулась тонкая силиконовая трубка:

— Как ты себя чувствуешь?

— Лучше… — но пусть не расслабляется пока, — … то есть немного лучше. — Действительно, перевязанное бинтом левое запястье болело сильно. Ну, да, ведь его пришлось порезать несколько раз… — Пить хочется.

Орвар тут же дернулся к тумбочке с уже приготовленным стаканом и соломинкой.

— И тошнит? — Недоверчиво спросил Один.

— Немного.

В основном, от тебя, папа. Отец верно понял ее укоризненный взгляд. Он почесал подбородок и вздохнул, принимая наконец свое поражение:

— Ну, тогда, как договорились. Отдаю тебе, Орвар Магнуссон Хорфагер, свою дочь Брюнхильд. В приданое даю вам Гунгнир, Драупнир и Скидбладнир. На срок вашей жизни, конечно.

— Ничего мне не надо, — довольно непочтительно проворчал Орвар. — Сам свою жену обеспечу.

— Нет, надо, — возразила Хильд. — Только сокровища свои оставь себе. Дай мне в приданое свое Восемнадцатое заклинание.

А у дочки-то губа не дура, ухмыльнулся про себя Всеотец. Как бы ни было ценно золото и волшебные предметы, знания во всех трех мирах ценились превыше всего. В свое время он лично передал семнадцать заклинаний Фенриру, которого теперь все знали как конунга Хокона, мудрого и могучего вожака Стаи. Вместе с восемнадцатым Стая обретет могущество, равное силе целого государства.

Ну да ладно! Чего не сделаешь ради любимой дочери.

— Возьмитесь за руки, — приказал он, — и закройте глаза. Не подглядывать.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Орвар сжал ладонь жены и крепко зажмурился. Что угодно, лишь бы не отдавать Хильд.

— Восемнадцатое

Ни девам, ни женам

Сказать не могу я.

Открою жене лишь,

Сестре… или дочери.

Свои руны он вязал из самой прочной и легкой пряжи, свитой из корней гор, шума кошачьих шагов, женской бороды, рыбьего дыхания и птичьей слюны. Всего этого больше нет в мире, вот почему его заклятия были драгоценны вдвойне. Одна за другой из-под его пальцев появлялись волшебные знаки, сплетаясь в длинную ленту.