Иерусалим - Денис Соболев

Мы поздоровались, постояли у входа, посмотрели друг на друга, потом сели; Саша вскипятил чайник. Посмотрев на разбросанные ксероксы с формулами, я спросил его о том, как продвигается статья, куда он собирается ее послать и есть ли шанс получить на кафедре еще полставки. Он спросил меня о работе, об Иланке, об Ане; я ответил ему, что у нас все хорошо и мы уже скоро пойдем работать. Зазвонил мобильник; я сообразил, что оставил его включенным и, не отвечая, сразу же выключил, так как я бы выключил его во время заседания; потом украдкой посмотрел на часы. Саша проследил за моим движением и налил еще чаю.

— Так что же у тебя произошло? — спросил он.

— По-моему, просто устал, — сказал я неуверенно, — непрерывно работаю. На ребенка нужно много денег, а Аня давно дома. Две машины. Да и наша квартира недешево стоит — ты же знаешь.

Саша кивнул, у него никакой машины не было вовсе, потом отхлебнул еще чаю. С сомнением посмотрел на меня; но я решил быть с ним искренним, иначе все это уж и совсем не имело никакого смысла.

— Да и вообще, как-то не очень себя ощущаю, — добавил я.

— А как именно?

Он снова поднял на меня глаза, и в его взгляде я увидел если не насмешку, то вполне ощутимую иронию. Это была не та реакция, которой я ждал от друга, к которому пришел за помощью. Но я не был в этом уверен; возможно, что хорошо его зная, я с самого начала был готов к чему-то подобному.

— Слушай, ты можешь меня выслушать? — спросил я.

— Да, и постараюсь помочь, — сказал он и снова посерьезнел.

Я рассказал ему о том, что у меня, кажется, нервное переутомление, о том, что я подолгу не могу уснуть, и главное — о повторяющихся снах, точнее — об одном сне. Саша попросил его пересказать; и пока я рассказывал, он изумленно, не опуская глаз, смотрел на меня. Я почувствовал, что начинаю злиться; я пришел к нему, чтобы поговорить как с другом, а не для того, чтобы выступать в роли подопытной морской свинки.

— И что это были за имена? — спросил он; но спросил так, как будто не задавал вопрос, а просто ждал подтверждения.

— Ну просто имена. Абсолютно бессмысленные сочетания звуков.

— Тогда почему ты решил, что это имена?

На этот вопрос у меня не было ответа, да и, кроме того, мне казалось, что он не относится к делу. Впрочем, в них было нечто, что наводило на мысль о том, что это именно имена; но я совершенно не понимал, что конкретно. К тому же в его вопросах не было ни тени понимания или участия; это были вопросы математика, обнаружившего забавный логический парадокс. Я разозлился еще больше и уже был готов признать, что счел их именами по ошибке, когда сообразил, в чем дело. Все эти слова имели один и тот же суффикс, который на иврите может быть только у имени: «Рафаэль», «Габриэль», «Узиэль» и тому подобное.

— Ты можешь вспомнить хоть одно из этих имен? — спросил Саша.

— Нет, — твердо сказал я, собираясь сменить тему.

— Но все они кончались на «эль»?

— Да, я же тебе сказал.

— Сериэль, Баракель, Эзекеэль?

— Да, как-то так, — сказал я изумленно, на секунду забывая о подступающем раздражении, — какая-то такая тарабарщина. Ты их классно придумываешь; из тебя получился бы отменный филолог.

— Самсовель, Аракиэль, Кокабель, Армарос…

— Минус один. Я же тебе сказал, все кончались на «эль», так что Армарос отменяется.

— А может ты просто не услышал? Армарос, Шемхазай. Хотя что я говорю, какой Шемхазай.

«Вот и расплата за глупость», — подумал я и добавил уже вслух:

— У тебя очень хорошо получается.

Я неожиданно понял, что давно уже так не злился. Но Саша все не мог успокоиться; сделав особенно серьезное лицо, он спросил меня, не было ли в этом списке того имени, которым меня назвали у его тети.

— Которым назвали тебя, — поправил его я, так же, как поправлял его и раньше, когда речь заходила об этом странном имени. — Нет. Никакого Азаэля там не было.

— Это очень странно, — сказал он, — этого не может быть.

Я вдруг понял, что он имеет в виду. Я знал, что помимо математики он много занимался психологией, но не подозревал, что его познания остались на уровне фрейдизма из популярных брошюр.

— Не надо искать в моих снах детское воспоминание, ставшее, как это называется, «структурной основой сна». Как видишь, я тоже умею изъясняться на этом тарабарском жаргоне.

Он снова изумленно посмотрел на меня, и в его глазах появилось нечто, похожее на раскаяние. Может быть, даже горечь.

— Но ведь ты пришел узнать у меня, что этот сон значит, — сказал он.

— Нет. Я всего лишь пришел к другу. Возможно, бывшему. Но уж никак не к психоаналитику.

Это была чистая правда. К психоаналитику я бы не пошел ни при каких обстоятельствах. В отношении психоанализа у меня, как и у любого интеллигентного человека, не было сомнений; эта нелепая лженаука, обращенная к самым примитивным инстинктам западного обывателя и дающая единое чудодейственное объяснение для всех проявлений человеческой жизни, меня никогда не занимала.

— Но ведь ты же пришел узнать, что значит этот сон.

— Хватит, — ответил я и встал.

— Подожди, — сказал Саша, берясь за заварочный чайник, — я только начну, и ты сам все вспомнишь. Ты не можешь этого не знать.

Ага, «подсознательное». Похоже, меня скоро просветят про «Эдипов комплекс». Это было уж слишком, и я почувствовал, что мое бешенство готово вырваться наружу.

— Я не был влюблен в свою мать и не собирался убить своего отца, — сказал я, с трудом сохраняя видимость спокойствия; Саша с ужасом посмотрел на меня, — и кроме того, у меня не так уж и много времени. Не забывай, что у меня жена и ребенок, и они меня ждут.

— Но… — начал он, похоже испытывая запоздалый приступ раскаянья.

— Нет, — ответил я, — на сегодня вполне достаточно.

Мы наспех попрощались, и я вышел. Он попытался меня удержать; разумеется, безуспешно. Горы окатили меня ночным холодом, легким дыханием, прозрачностью темноты. «Как хорошо, что мне еще нужно заехать в супер», — подумал я; и впервые в жизни я почувствовал, что буду рад стройным и спокойным рядам полок супермаркета. Я позвонил Анюте по мобильнику: «Привет, котенкин, я уже в супере и через полчаса буду дома». С неожиданным упоением я складывал продукты в тележку, выбирая те, которые Ане нравились; как бы впервые рассматривал этикетки. «Я больше никогда не буду морской свинкой», — сказал я себе и неожиданно почувствовал себя героем романа Диккенса. Меня ждал мой дом, ласковый голос жены и тепло прогретых комнат; я знал, что хаос отступил.

4

Когда я вернулся домой, Аня уже дремала; я положил продукты в холодильник, заглянул в комнату к Иланке, наспех согрел себе ужин и тоже лег спать. Во сне она была почти красивой, несмотря на рождение ребенка; и я вспомнил Аню тех времен, когда мы с ней познакомились. Она была такой юной, светлой и искренней, хотя и немного нервной; мы ездили с ней в Италию, нас окружали прекрасные итальянские палаццо, и солнце отражалось на ее коже. Все было совсем как в фильмах; она почти не изменилась с тех пор: лицо на подушке, тонкая кисть руки. Я посмотрел на нее с нежностью и быстро уснул; но когда я встал утром, оказалось, что Анюта уже на ногах; ее разбудила Иланка, проснувшаяся раньше времени. «Между прочим, ты тоже мог бы и услышать, как плачет твой ребенок», — сказала Аня; на что я ответил нечто вроде того, что я и так занимаюсь ею каждое утро, когда встаю; она молча посмотрела на меня и вышла из комнаты. После вчерашнего в голове было шумно, как после попойки. Иланка снова заплакала, и я пошел ее успокаивать, что, впрочем, мне не всегда удавалось; еще до Иланкиного рождения Аня прочитала, что первые несколько месяцев ребенка нужно постоянно держать на руках с целью развития интеракции между ним и матерью, и, как мне кажется, излишне буквальное исполнение этой рекомендации привело к тому, что Иланка часто плакала. Возможно, что мне следовало как-то этому противостоять, но в свое время я пытался бороться с ежедневным изучением неизбежных признаков беременности по интернету, и ничего хорошего из этого не получилось — мы все равно прошли их все, но с изрядным количеством скандалов. Впрочем, на этот раз Иланка затихла, и я услышал, что Аня меня зовет; с достаточно скверными, хотя и необъяснимыми предчувствиями я пошел на кухню.

— Значит, в пекарню ты не зашел, — сказала она, глядя на меня холодно и насмешливо.

— Было уже поздно, — ответил я, — и она была закрыта.

— Она была закрыта в Писгат Зееве, — уточнила Аня, — а я просила тебя зайти туда, когда ты еще был на работе; так что не надо.

— После работы я забыл, — сказал я, — но я же купил кекс в супере.

Это было крайне неудачное возражение, и Аня взорвалась окончательно.

— Вот с «забыл» и надо было начинать, а кекс из супера ни один нормальный человек, если он, конечно, не американец, есть не станет; ты бы еще биг-мак принес.