Лжедмитрий Второй, настоящий - Эдуард Успенский

7-го в четыре утра началось. Мимо стен крепости проскакал всадник на черном коне. Это был сигнал:

«Готовьтесь к переходу войска!»

По лагерю москвичей стали носиться всадники с криками:

– Да здравствует Дмитрий, царь всея Руси!

По этому сигналу в палатках начали связывать полковников и капитанов. Многие из них были предупреждены об этом заранее. Сам себя приказал связать и Василий Голицын.

Отряд казаков вышел из крепости и, зайдя в тыл московского войска, ударил по лагерю.

Началась паника. Петр Басманов, стоя на мосту через реку Крому, кричал с коня:

– Да здравствует царь московский и всей Руси Дмитрий! Да здравствует царь московский и всей Руси Дмитрий!

Большая часть московского войска бросилась на мост. Там стояли три священника, держа наготове кресты для целования. Один священник держал даже два креста.

Мост быстро забился московским людом. Он затрещал, зашатался и в одном месте рухнул. Те воины, что были в кольчугах, быстро пошли на дно. Никто и не думал им помочь. Иные на лошадях выплывали.

Начался пожар лагеря. Многие из войска московского не понимали вообще ничего. Они хватали лошадей и скакали врассыпную. Потом сами не могли объяснить, что с ними произошло.

Главный воевода Катырев-Ростовский и князь Телятьевский с небольшим числом ратных людей и маржаретовским отрядом немцев во главе с самим Маржаретом пробились сквозь панику и в скором походном порядке направились к Москве.

В два часа дня в храме Пресвятой Богородицы командиры и представители известных княжеских и боярских семей целовали крест и принимали присягу на верность государю нашему – царю Дмитрию Иоанновичу. Она была значительно короче.

Отряд Вальтера Розена в военных действиях не участвовал. Рано утром он снялся со своих позиций и вышел из лагеря. Когда стало ясно, что никакие его действия не изменят ситуацию в пользу царя Федора, Вальтер Розен тоже дал отряду приказ двигаться к Москве.

У МОСКОВСКИХ ВОРОТ

Войска, прибежавшие в Москву от Басманова, привели город в серьезное волнение. Каждый князь и боярин, каждый воевода и каждый стрелец понимал, что надо делать выбор. И любой выбор может оказаться смертельным. Во время борьбы отдельных княжеских родов опасности подвергаются все.

Новость обсуждалась в закоптелых избах стрелецких слобод, в светлых палатах боярских имений и в темных каменных мешках монастырей.

И хотя московская чернь, «наш господин», уже начинала склоняться на сторону Дмитрия, чуя поживу, основная, степенная Москва еще колебалась.

Не колебались окраинные города. Навстречу Дмитрию приезжали представители властей с иконами, ценными дарами, поклонными грамотами.

Дмитрий решил, что надо ехать в Кромы. Там две армии уже начали брататься. Но прежде он хотел повидаться с Басмановым, и он выслал Басманову приказ немедленно явиться в Путивль.

Вместо Басманова скоро прибыл с тысячью лучшего войска Иван Голицын.

Он привез связанных Ивана Ивановича Годунова, первого воеводу сторожевого полка, и воеводу полка левой руки боярина Михаила Глебовича Салтыкова.

Никак Салтыков не хотел переходить под руку нового царя. А Ивана Годунова о переходе никто и не спрашивал. Ему был теперь один переход: на тот свет.

Прибытие полководцев взволновало Путивль. Все готовились к встрече. Войско выходило навстречу войску. Горожане покупали окна в домах на главной улице.

– Ваше императорское величество, – сказал Альберт Скотницкий, – вы как хотите, а я не доверяю этому Голицыну. Мои казаки с пищалями залягут на чердаках.

– Зачем?

– Чтобы держать его и его людей на прицеле.

– Для чего?

– А вот для чего. Один выстрел из обреза – и все, конец кампании. Вы последний в фамилии. За вашу смерть никто даже не отомстит и не ответит. Может, он за этим и перешел к нам.

– Верно, один выстрел и конец кампании, – согласился Дмитрий. – А если твои казаки в меня выстрелят? Будет тот же результат: один выстрел – и все, конец кампании.

– Мои казаки – люди проверенные.

– Голицын тоже проверенный. Слишком известная фамилия. Такие люди на мелкую дешевку не идут.

– А почему он тогда к нам перешел? – спросил Скотницкий. – Это же его не красит.

– На то воля Божья! А может, что другое. Скоро мы все и узнаем. А казаков твоих не надо, – велел Дмитрий. – Сам будешь рядом, и довольно.

Встреча произошла в походном шатре, который постепенно обустроился и стал даже удобным. При встрече присутствовали секретари братья Бучинские Ян и Станислав и исполнитель особых поручений Мартин Иваницкий.

Все были прекрасно одеты: парча, бархат, черненые доспехи, кружева, золотое оружие. Надо было произвести впечатление на одного из главных полководцев Московии.

Шатер был окружен мрачной польско-казачьей вышколенной охраной под командованием Альберта Скотницкого.

Голицын вошел и бросился на колени перед государем. Салтыков и Годунов со связанными руками остались у входа.

– Встань, – приказал молодой царь.

– Не гневись, Дмитрий Иванович, – попросил Голицын. – Не по своей воле я против тебя шел. А как узнал о тебе все доподлинно, тогда все и перерешил.

– Что же ты узнал обо мне доподлинно? – спросил Дмитрий.

Он с интересом рассматривал Ивана Васильевича, его обтянутую металлом фигуру, его одежду, оружие.

– Так что же ты узнал? Скажи мне, чтобы и мне стало известно.

– Что ты – настоящий царевич.

– От кого же ты это узнал?

– От Петра Федоровича Басманова.

– А он откуда узнал?

– От Семена Никитича.

– Годунова?

– Годунова.

– А этот-то почему знал?

– По письмам. Он Петру Федоровичу письма царицы показывал. Твоей матери, государь. Письма, которые она тебе писала.

– Вот как все просто! – усмехнулся царевич.

Он достал из-за пазухи две сложенные тонкие дощечки, раскрыл их и показал Голицыну хорошо сохраненное письмо с узорчатыми краями:

– Такие?

– Наверно, такие.

– Откуда он их взял? – нервно спросил царевич.

– У Нагого, у Афанасия Федоровича Нагого, когда тот умер где-то под Грязовцом.

Была долгая пауза. Голицын понял, что его слова слишком много значат для Дмитрия, и молчал. Молчали и все окружающие. Вообще в последнее время стал вырабатываться особый стиль отношений между молодым императором и окружающими. В присутствии посторонних к нему без крайней необходимости никто не обращался, а он мог обращаться ко всем. Потом Голицын продолжил:

– А против настоящего государя у кого же рука поднимется?

Царевич обернулся к своим и приказал:

– Годунова к Сутупову, Салтыкова – куда хочет! А мы с тобой, Иван Васильевич, едем в Кромы.

– Государь, – спросил удивленный Голицын. – Почему ты так решил? Я и сам хотел просить тебя за Михаила Глебовича. Хороший воевода, чистый.

– Именно потому так и решил, – ответил Дмитрий, – что хороший воевода и чистый.

Он вернулся к мысли, затронутой Голицыным:

– Значит, на настоящего царя ни у кого рука не поднимется?

– Не поднимется, государь. Ни у кого не поднимется.

– Поднимется рука, поднимется, – не согласился Дмитрий. – Еще как поднимется! Да опуститься ей Бог не позволит!

* * *

Под Кромами Дмитрий не уставал удивляться. Две армии были в прекрасной форме. И с той и с другой стороны жизнь была обустроена. Были запасы оружия, пороха, провизии. Были вырыты укрепления. Можно было подумать, что это не война, а учения.

Вместе с Корелой и Басмановым, с отрядом телохранителей, которым командовал Скотницкий, Дмитрий объехал все позиции и в конце концов сказал:

– Вовсе непонятно, кто кого осаждал, кто от кого оборонялся. Просто жили рядом.

– Почему непонятно, – ответил черный, смуглый, весь в шрамах Григорий Корела. – Все понятно.

– Так ты, атаман, мне и объясни.

– Не было у них аппетита на эту войну. Поэтому и азарта не было.

– А у вас?

– А у нас выхода не было. Мы были окружены.

– А кабы наружу вышли? – спросил Дмитрий.

– Кабы вышли, висели бы на всех воротах.

Проехали мимо небольшого совсем нового кладбища. Дмитрий остановился около свежевырытых могил и стал читать надписи на крестах.

Потом перекрестился и сказал:

– Господи, прости меня. Сколько прекрасных русских семей!

* * *

Казимир Меховецкий наконец прибыл в Краков и устроился в гостинице. Это было делом несложным. Но как попасть к королю?

А действительно, как попасть к королю? Ну, прорвется он к начальнику королевской охраны. Сядут они за стол в его дежурной комнате как шляхтич со шляхтичем.

– Ясновельможный пан Анджей, мне очень надо поговорить с его королевским величеством.

– О чем, пан Казимир?

– Очень важный разговор. О безопасности государства.

– К королю все только с этим идут. К нему с другим и не ходят. Только о безопасности и говорят.

– У меня особый случай, пан Анджей.