Два брата - Бен Элтон

Пауль опешил. Отто понял, что попал в точку.

— Что, Паули? — поднажал он. — Ты был бы рад? Если б тебе не пришлось быть евреем? Даже если надо уйти из дома и жить под опекой нацистов.

— Да, — твердо ответил Пауль. — Только не ради бассейна и нормальной учебы. Будь у меня гражданские права, я бы смог помочь родителям и деду с бабушкой. Сам-то подумай. Дальше будет хуже, и ручной немец очень пригодился бы семье. Я бы охотно исполнил его роль.

— По-моему, это очень разумно, — сказала Фрида.

— Думаешь? — насмешливо откликнулся Отто. — А по-моему, знаменитые мозги нынче что-то засбоили. Ручной немец! Брось, Паули, их всех уже приручили. В том-то и закавыка. До черта знакомых немцев шепчут — мол, они не одобряют того, что творится. При встрече взглядом просят прощенья, что не здороваются вслух. Какой от них прок? Никакого. Ну и пошли они в жопу! Вместе с коммуняками, столь любезными Зильке. Я уже сто раз говорил: когда станет еще хуже, только мы сами сможем себе помочь. Надо держаться вместе. И поэтому в моем древе требуется жидок.

— Попробуй, но я очень сомневаюсь, что ты кого-то найдешь, — сказала Фрида. — Твоих кровных деда с бабкой я видела всего раз, но с виду они — немцы из немцев.

— Надо искать. Сдохну, но найду среди предков еврея.

— Скорее всего, и впрямь сдохнешь, если найдешь, — угрюмо ответил Пауль.

— Большое спасибо, Пауль. — Вольфганг плеснул себе выпивку. — Ты нас очень обнадежил.

Загородная поездка

Саксония, сентябрь 1935 г.

На другой день близнецы пришли в районную ратушу, чтобы разыскать имена и адрес кровных родичей Отто.

— Если б дело не касалось жизни и смерти, было бы просто смешно, — по возвращении сказал Пауль. — Битком народу. Евреи, цыгане, нацисты — все роются в архивах. На стене огромная схема с вариантами фамильного древа — белые кружки для немцев, черные для евреев…

— Скажи на милость! — из-за пианино откликнулся Вольфганг.

— И черно-белые для метисов. Идея в том, чтобы предками заполнить кружки и понять, достоин ты сидеть на парковой скамье или нет.

— О родственниках Отто что-нибудь выяснили? — спросила Фрида.

— Только по материнской линии, — ответил Пауль. — И то лишь имена и название деревни в Саксонии.

— Я их отыщу, — решительно сказал Отто. — Сгоняю на велике — всего-то сто двадцать километров.

Узнав о предстоящей поездке, Зильке тотчас стала набиваться в спутницы. Она только что вернулась из эпического похода в Нюрнберг и, вкусив свободу дальних дорог и ночевок под звездами, не желала возвращаться к монотонности домашних будней, где ей была уготована роль бесплатной служанки отчима.

— От школы отбрехаться легко — дескать, нужно для ЛНД, — сказала Зильке и, усмехнувшись, процитировала партийных краснобаев: — Мы, молодежь, принадлежим фюреру! Не знаете, что ли? В его сердце для нас особое место и особые планы. Так что пусть учителя утрутся, ха-ха! И потом, сгодится моя форма. Одинокий велосипедист с рюкзаком, но без формы гитлерюгенда, — верная мишень. Все прочие молодежные союзы под запретом, даже «Католические орнитологи». В деревнях полно молодчиков, которые только и смотрят, кого бы отдубасить. Чужак для них добыча. А со мной — ты будто бы поехал в гражданке.

На следующий день Отто и Зильке отправились в путь, прихватив бутерброды, яблочный сок, два одеяла, парусиновую палатку и немного денег на еду.

Поначалу путники изрядно взопрели, ибо им надлежало пересечь Берлин с юго-востока на северо-запад, а утро позднего сентября выдалось теплым. Однако вскоре они выбрались на старую гамбургскую дорогу и покатили почти безлюдным извилистым проселком, что от живописных окраин Бранденбурга вел к Саксонии и терялся в долине прекрасной Эльбы, где была запланирована ночевка.

Стоял чудный солнечный день, и Отто постепенно забыл все свои страхи перед будущим, отдавшись простому наслаждению дорогой.

«Гитлеровская погода», говорил народ. И правда, после захвата фюрером власти лето будто стало длиннее и теплее, нежели в веймарские времена.

— Ну и жарища! — Зильке пригнулась к рулю, чтобы крепче давить на педали.

Ножки-то ничего, подумал Отто, поглядывая на спутницу, пылившую по проселку. Форменная юбка доставала до икр, но Зильке заткнула подол в трусы, чтоб не мешал езде. И теперь ее загорелые, до бедер оголенные ноги, крутившие педали, радовали взор.

Удивительно, что у коротышки Зильке получились такие славные ноги, размышлял Отто. Он смахнул пот с бровей и вновь предался приятному созерцанию. Кто бы мог подумать?

Литые, красивые ноги. Прямо женские. Конечно, не такие очаровательные, как у Дагмар, но уж таких-то не бывает вообще — бесконечных, изящных и стройных, как у газели в человечьем обличье. У Зильке ноги не особо длинные, зато не тощие. Хорошие ножки, что и говорить. Ладные и крепкие. Нынче без ссадин и пластырей. Даже не упомнить ее коленки без болячек и чернильных клякс. А сейчас ножки чистые и гладкие. Единственное напоминание о бессчетных драках и падениях — два белых шрамика на золотистой коже.

Поразительно. Она так долго была «своим парнем» и вдруг превратилась в девушку. Вон даже формы есть. Когда же это случилось? Формы у худышки Зилк? Появились как по волшебству.

— Заметили, как Зильке повзрослела? — недавно сказала мать. — Я всегда знала, что она станет хорошенькой.

И она таки стала.

Давняя улыбчивая подруга, добрая и солнечная, как зайчики, что сверкали в ее пшеничных волосах, разметанных ветерком. Пыхтит, пригнувшись к рулю.

Старина Зильке.

Милый старый друг.

— Поди, Пауль-то жалеет, что не поехал! — прокричала Зильке.

— А то! — откликнулся Отто. — Торчит в школе среди врагов и готовится к работе, которую никогда не получит. Умник, называется. Ха!

Ехали бок о бок. Взбирались на пригорки, миновали ручьи, поля и душистые рощи. Изредка останавливались глотнуть яблочного сока.

Оба знали, что на всю жизнь запомнят этот чудесный день. С каждым километром настроение улучшалось. В чистом прозрачном воздухе теплый ветерок смешивал сладкие ароматы леса, свежего сена и луговых цветов.

— До чего прекрасен мир! — сказала Зильке.

— Ага, — поддержал Отто. — Только люди в нем ни к черту.

Сказано это было после того, как очередной селянин отвлекся от полевых трудов и приветствовал их не взмахом руки и обычным «Добрый день!», но «германским» салютом и громогласным «Хайль Гитлер!».

— Я готов обматерить солнце за то, что им светит, — продолжил Отто. — Под ним все так красиво, даже эти остолопы со вскинутыми руками.

— Ну да, ведь до Гитлера не было солнца, — сострила Зильке.

Наступило сентябрьское равноденствие — любимый языческий праздник нацистов. На всем пути деревни были украшены цветами и свастиками. На полянах и опушках толпились танцоры.

Девушки в венках и традиционных крестьянских платьях. Перед ними притоптывают парни в форме гитлерюгенда, взяв «на плечо» деревянные ружья. Оркестры играют марши, хором поют дети.

Отто ответно помахал дружелюбным певунам. Он узнал их песню. В школе ее пели на сборах и музыкальных уроках.

Das Judenblut vom Messer spritzt, geht’s uns nochmal so gut.

«Обагрим ножи еврейской кровью, то-то уж веселье».

Вот так и ехали в чересполосице настроений — восторга от вольной красоты природы и хандры от бессчетных следов нацистской оккупации. На въезде в каждую деревню над дорогой красовались транспаранты «Евреи, вон!», «Берегись, жидовня!».

Да еще слышались кличи «Смерть жидам!» — так крестьяне приветствовали путников, словно желая им доброго утра, удачи и приятной поездки.

То и дело встречались марширующие отряды радостных детей, тоже улыбчиво желавших смерти своим соотечественникам. Округа буквально кишела подростками. Исполняя наказ Гитлера «его молодежи», они пробирались через реки и леса, дабы «тела их стали крепче стали».

Вечером усталые путешественники разбили бивуак в рощице на берегу ручья, который Отто упорно называл речкой, ибо так сия водная преграда значилась на карте.

Теплая ночь не сулила дождя, поэтому палатку не ставили. Даже не развели костер — Отто сильно сокрушался, но Зильке сочла это благом.

— Огонь привлечет всякую кусачую мошкару, — сказала она. — Гнус, комаров и гитлерюгенд. Как пить дать, нас бы пасли, окажись тут какой-нибудь отряд. Это их пунктик, они же «глаза фюрера». Хотя нам нечего скрывать, особенно теперь, когда ты больше не еврей. Но все равно — обойдемся без компании.

— Умница, — похвалил Отто. — Пауль бы тобой гордился.

— А ты думал, смазливая мордашка и больше ничего?

Зильке смущенно хихикнула. Отто рассмеялся:

— Старина Зилк! Свой парень, да?

Похоже, комплимент ее не особо порадовал.