Вокруг дуэли - Семен Ласкин

«…посылаю несколько пачек красной бумаги, самой красной, которую мне удалось здесь найти.

Я только что написал в Париж, чтобы мне прислали пунцовую по образчику кавалергардского сукна, который я туда послал».

Позднее Вяземский не отказывается от привычных каламбуров и шифра. 13 мая 1837 года на Пасху он пишет Эмилии Карловне очередное письмо.

«Поздравляю Вас с красными яйцами, которые принесли Вам Ваши вассалы (вероятно, дворовые. — С. Л.), с их стороны это очень трогательно.

<…> Намедни был большой ежегодный парад на Марсовом поле, но Вас бы он не заинтересовал: красные в тот день были белыми…» (повседневная форма кавалергардов. — С. Л.).

14 августа 1837 года Вяземский пишет снова:

«Идет дождь, холодно, грустно. Тем не менее продолжаются балы. Вчера был бал у графини Евдокии Гурьевой Ничего стоящего внимания там не происходило, но там были некоторые красные, поскольку это был праздничный день, однако самого что ни на есть красного, очень красного, то есть пре-красного, там не было, так что Вы там долго не оставались. Я видел, как Вы входите, оглядываете всех красных и улетаете через окно, не найдя на этом бале того, кого искали. Я проникся Вашим разочарованием, и сие отсутствие пронзило мне сердце».

И все же не стоит отбрасывать высказанное в 1964 году в книге «Судьба Лермонтова» мнение Э. Герштейн о том, что Вяземский ведет разговор о нескольких «красных». Э. Герштейн называет имена А. Куракина и П. Урусова.

Видимо, необходимо сказать, что оба имени встретились мне дважды. Приведу выдержки из писем, в первом случае год написания не отмечен, вероятнее всего это 1838-й.

«…Например, 24 и 26 ноября (не стоило следить с пристрастием), потому что по случаю дня Святой Катерины и Святого Георгия красные, не в обиду Вам будет сказано, были красными, несмотря на отсутствие двора. Говорят, один из красных женится на бледнолицей графине Гурьевой.[34] Но не желтейте и не зеленейте, это не тот красный — сын Красного моря, а просто-напросто Куракин».

Оставим «Красное море», к этому важному шифру мы еще вернемся, моя задача назвать единственное имя того «красного».

Что касается князя Пьера (Петра) Урусова, то он служит не в Кавалергардском, а в лейб-гвардии Измайловском полку. В письме Вяземского от 16 января 1837 года скорее говорится о «тени» Урусова, которая возникает в воображении князя как бы рядом с исчезнувшей для него, Вяземского, тенью Эмилии Карловны. Мне кажется, что разговор идет о «московской опасности» для «страдающего петербургского друга».

«Нынче вечером бал в Благородном собрании. Я буду там, чтобы поглядеть, не танцуете ли Вы мазурку с Пьером Урусовым и не поручите ли Вы мне разузнать о причине отсутствия отдельных лиц. Во всяком случае, я буду неослабно бдителен в отношении Пьера Урусова, я буду с ним неразлучен, как с собственной тенью. Увы, то, что я буду искать подле него, тоже всего лишь тень!»

Затем, после обширного и уже приведенного раньше веселого пассажа о «красных», наблюдение за которыми было поручено именно Петру Андреевичу его корреспонденткой, князь восклицает: «Кончаю, дабы поспешить в собрание. Предчувствую, что Вы уже танцуете с Урусовым».

Итак, из всех перечисленных Э. Герштейн «красных» все же остается единственный «пре-красный», «очень красный», «самый что ни на есть красный» или «наикраснейший» — это князь Александр Васильевич Трубецкой, кавалергард, штаб-ротмистр.

Выходит, что именно о нем и писал П. А. Вяземский в своем трагическом письме от 16 февраля 1837 года: «На этом красном… столько же черных пятен, сколько и крови».

Тайна, известная Вяземскому, открывается. «Красный», на котором, по свидетельству самого осведомленного из современников, лежит кровавая вина, — это один из «коноводов общества», князь А. В. Трубецкой.

В дневниковой записи Вяземского от 18 января 1837 года становится важной каждая строка.

Вернемся к двум моментам текста.

а) «Я <…> поехал к Люцероде, которые устроили вечер для молодых Геккернов».

Саксонский посланник устраивает бал в честь Дантеса и Екатерины, фрейлины императрицы. Бал, как мы узнаем, немноголюден и скучен, представлен самый узкий круг «ультрафешенеблей», но и в этом узком кругу, помимо императрицы и «пруссака» Трубецкого, находится вездесущий князь Петр Андреевич.

Обратим внимание: присутствие императрицы у Люцероде за несколько дней до трагических событий еще раз подчеркивает полное расположение Александры Федоровны к Геккернам.

б) «…будь у меня какое-либо право на красное сукно…» — Вяземский затеял было забавную светскую шутку…

«Я надеялся через Вашего мужа, — писал он 16 января Мусиной-Пушкиной, — передать Вам подарок, который бы доставил Вам удовольствие, но придется отложить это для другого раза».

Но уже через месяц в трагическом письме открывает этот не осуществленный им «секрет»:

«Я готовил Вам свой портрет в красном одеянии, бальную сцену, где выступают преимущественно красные, но поставьте над этим крест, в этом цвете нет более ничего забавного, всякая шутка по этому поводу будет отныне святотатством».

Итак, Вяземский впрямую винит «красных» и «красного» в смерти поэта. Наступает осознание происшедшего.

20 января, через день после названного бала у Люцероде, Вяземский сообщает Эмилии Карловне о бале у Синявиной, где собрались «сливки» общества, его «цвет».

«Красный человек, как и подобает, танцевал с пруссачкой, а на следующий день презренный протанцевал целое попурри с госпожой Фредерикс на балу у Фикельмонов. Вы покраснели от негодования на него или от гнева на меня? Кстати, госпожа Марченко в тот вечер была в красном платье. Но моей краснокожей, той, чьим поклонником меня заставляют теперь быть, там не было. А посему я сидел без дела, и если бы не клубничное мороженое, мои уста остались бы герметически закрытыми на ночь. Бал длился до четырех утра.

Мать всего красного, или Красное море, если Вам так больше нравится, успокоилась только с последним взмахом смычка.

Знаете ли Вы, что она очень энергично кокетничает с человеком, который не танцевал, но, как видно, подошвы у нее горят сильнее, чем сердце. Госпожа Элиза Хитрово очень возмущена этим и говорит, что эта сорокалетняя баба ведет себя как девчонка.

Ятоже так считаю, что у всего этого семейства нет сердца, а есть одни только ноги, притом весьма неуклюжие, потому что ОНИ наступают на ноги другим.

Вы видите, что все, что в моем отчете относится до кровавого, я пишу красными чернилами».

Начало дневниковой записи от 20 января любопытно тем, что Вяземский несколько расширяет объем эпитетов и прозвищ по отношению к «красному человеку». Он называет его в той же фразе еще и «презренным», «misérable».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});