Чернокнижник - Александр Смирнов

— А вот это ты видел? — Отец вытащил из кармана красненькую книжечку и ткнул ей чуть ли ни в нос зятю. — Я инвалид Великой Отечественной войны! Мне квартира положена не в двухтысячном, а сегодня, сейчас.

— А деньги?

— Продать всё: и телевизор и холодильник и всё, всё, всё.

— Если мы продадим всё, как же мы будем жить? — испугалась Ольга Петровна.

— А как мы после войны с твоей матерью жили? Спали на полу, а укрывались одной шинелькой.

— Сейчас же не война?

— Кто знает, кто знает, доченька. Посмотри на этих, — отец показал пальцем на голубой экран телевизора. — Иосиф хоть жестокий был, но умный. А эти?

Все члены семьи посмотрели на экран, где самые главные руководители страны показывали своим подданным, что означает плюрализм по-европейски. Вероятно, это полностью подтолкнуло семью к решительным действиям, потому что выключив телевизор, все расселись вокруг круглого стола и стали оценивать всё имущество, которое находилось в доме.

Очень трудно порой оценить некоторые действия, если они измеряются в относительных величинах. Взять, к примеру, действия семьи Владимира Петровича по сбору денег на квартиру; если по-нашему, по-житейски, то два года это вообще не срок, а если по-государственному? Если по-государственному, так за это время и от государства ничего не осталось. Все союзные законы прекратили своё действие, а российские своего ещё и не начинали. Заявления о приёме в партию и обеспечения Владимира Петровича жилплощадью так и остались только заявлением. К тому времени парткомы и профкомы ушли в прошлое, так и не рассмотрев заявлений граждан. Завод хоть и оставался государственным, но государственного заказа был лишён полностью. Зарплата рабочим начислялась исправно, но, к сожалению, не выдавалась.

— Ну, как? Опять сегодня не дали? — с испугом спрашивала жена.

Муж опускал голову и ничего не отвечал.

— Слава богу, что вообще не уволили, — попыталась успокоить дочку мама. Наших соседей всех подчистую выгнали.

— А они взяли и уволились! — недовольно бурчал дед.

— А что ещё можно сделать, папа?

— Надо было в профком обратиться, в партком.

— Костя, да нету уже ни парткомов, ни профкомов, — хотела объяснить мужу жена. Да разве такое объяснишь?

Дед опять начал нервничать, и опять жена прибегла к известному лекарству. Она всунула ему в руки газету, на этот раз свежую. Пожилой человек сразу успокоился и углубился в чтение. Однако, ошибка жены тут же дала о себе знать. Язык современного газетного языка был совершенно непонятен старшему поколению.

— Господи, что они пишут? — начал волноваться дед. — Что такое саммит?

— Это значит встреча, — объяснил Владимир Петрович.

— Так бы и писали — встреча. Почему пишут саммит?

— Так в Европе принято.

— А в Европе по-русски не говорят случайно?

— Нет, папа. В Европе по-русски не говорят, — присоединилась к разговору дочь.

— Почему же мы должны говорить, как европейцы?

Владимир Петрович на это только пожал ключами.

— А вот ещё, — вошел в раж дед. — Электорат.

— Электорат, это народ, который голосует на выборах. Это даже я знаю, — похвасталась жена.

— А я не знаю и знать не хочу, — волновался дед. — Почему я читаю газету и ничего в ней не могу понять? Вот хотя бы: либирулиза… Нет, либораби…

Владимир Петрович взял из рук тестя газету и прочёл:

— Либерализация цен.

— Да, вот что это такое? Не то, что понять, выговорить невозможно.

— Раньше все цены утверждались государством, а теперь само предприятие продаёт свою продукцию по тем ценам, по каким считает нужным.

— Это что же, если оно захочет продавать хлеб не за четырнадцать копеек, а за сто рублей, государство не будет вмешиваться?

Владимир Николаевич опять пожал плечами. У тестя слегка затряслись руки и он побледнел. Его глаза пробежались по строчкам и он снова с испугом посмотрел на зятя.

— А гиперинфляция, что такое?

— Это как раз то, что ты говорил про хлеб.

Газета выпала из рук старого человека. Он, как ребёнок, ищущий защиты у своих родителей, посмотрел на своих детей и дрожащим голосом спросил:

— А что теперь будет с нашей квартирой? Мы же всё продали!

Тело неожиданно дёрнулось и медленно начало заваливаться на сторону. Владимир Петрович с женой подхватили отца и уложили на старый диван. Через три часа он уже лежал на носилках. Владимир Петрович и санитар подняли носилки и приготовились выносить их.

— Ногами вперёд положено, — сказал санитар.

Тёща тоже долго не задержалась на этом свете и, как положено верной жене, ушла за мужем тем же маршрутом.

Однако с уходом родителей беды в семье бывшего начальника ОТК не закончились. Придя как-то домой, он сел, как обычно ужинать и узнал, что жена уволена по сокращению штатов.

— Тебе хоть выходное пособие выдали? — спросил муж.

— Нет, только начислили. В кассе денег не было.

— Надо с книжки деньги снять, — посоветовал муж. — Надо же на что-то жить?

— А ты хоть знаешь, сколько у нас там денег?

— Конечно. Двенадцать тысяч.

— Да. У нас там двенадцать тысяч. Хватит на целый стаканчик мороженого.

— Да, но они же должны были компенсировать…

— Может быть, и должны были, но не компенсировали, — печально сказала жена.

Впервые Владимир Петрович почувствовал, где у него находится сердце. В голове зашумело, а в груди появилась тяжесть, будто внутренности были сделаны из булыжников. Однако он взял себя в руки и тяжесть тут же исчезла.

— Ты кушай, кушай, — сказала жена и подвинула к мужу тарелку.

Владимир Петрович съел всё, что было положено, и даже облизал тарелку.

— Неужели так вкусно? — удивилась жена.

— А почему должно быть невкусно? Ты готовишь у меня прекрасно.

— Слава богу, что у нас нет детей! — неожиданно сказала Ольга Сергеевна.

— Не понимаю, а причём тут дети?

Однако этот вопрос так и остался без ответа.

То депрессивное состояние, которое царило в доме Владимира Петровича после того, как жену уволили с работы, можно было сравнить с затишьем перед бурей. Муж понимал это и никогда не заставлял жену отвечать на вопросы, на которые она отвечать не хотела. Он хорошо помнил, от чего умер его тесть, и не хотел повторения. Однако и он был сделан не из стали, а из костей и мяса. Когда в очередной раз он отодвинул от себя тарелку, и услышал, ставшую уже традиционной фразу: «хорошо, что у нас детей нет», он не выдержал.

— Оля, ну причём тут дети?

Жена отвернулась и спрятала от мужа лицо.

— Ты эту фразу повторяешь каждый день.

В ответ донеслось хлюпанье. Муж развернул жену лицом к себе и увидел залитые слезами глаза.

— Ты вкусно сегодня поел? — спросила она.

— Оленька, ты у меня готовишь лучше всех! Я это говорил, и буду говорить тебе всегда.

Как ни странно, жена после этих слов ещё больше расплакалась.

— Господи, слава богу, что у нас нет детей! — сказала она сквозь слёзы.

— Ну, ответь мне, причём тут дети? Почему ты эту фразу говоришь каждый раз, как только мы с тобой покушаем?

Неожиданно слёзы высохли. Жена серьёзно посмотрела на мужа и сказала:

— Потому, что мы уже три месяца питаемся из помойки.

— Что? — не понял Владимир Петрович.

— Мы, уже год не платили за квартиру. Телефон у нас отключен. А сегодня приходили проверять счётчик. Я еле уговорила инспектора не отключать электричество.

На лице Владимира Петровича заиграли желваки.

— Сволочи! — вырвалось у него.

— Кто, сволочи? — спросила жена.

— Да все эти реформаторы хреновы!

Муж засунул руку в карман и вытащил пачку денег.

— Зарплату за прошлый год стали выдавать.

Супруги несколько раз пересчитывали деньги и несколько раз раскладывали их на несколько кучек.

— Нет, так не пойдёт, — сказала Ольга Сергеевна, снова сгребая деньги в одну кучку. — Всё равно на всё не хватит.

— Давай расплатимся хотя бы с чем-нибудь одним, — предложил муж.

— Тогда надо платить за электроэнергию, а то отключат.

— Решено. Завтра пойду и расплачусь.

— А что будем делать с продуктами? — спросила жена и искоса посмотрела на мужа. — У нас есть нечего.

Муж будто не готов был к этому вопросу, будто это был вовсе не вопрос, а разряд электрического тока, за который предстояло заплатить. Он отвернулся от жены и едва выговорил:

— Придётся питаться, как и прежде.

Тот ужас с которым столкнулась семья Владимира Петровича не был случайностью. Так жили почти все жители когда-то великой и сильной страны. Те, кто не мог перенести этой, так называемой, шоковой терапии, отправлялись на кладбище, а те, кто ещё оставался жить, с завистью смотрели на покойников и, провожая их в последний путь, думали: «Счастливчики, для них всё уже кончилось. А мы и жить не живём и умирать не умираем».