Зачистка территории - Владимир Митрофанов

– Позже у мамы, разбирая бумаги, в коробке, где она хранила все свои документы, я нашел похоронку на брата. Она ничего никогда не выбрасывала – и чего там только не было: какие-то займы, которые никто никогда уже не отдаст, квитанции, наши письма с фронта и похоронка на брата. Написано там было что-то стандартное, типа:

"командование воинской части такой-то извещает, что Ваш сын гв. ст. сержант Григорьев Михаил Петрович, 1920 г.р., уроженец г. Г-ова, верный присяге и воинскому долгу пал смертью храбрых в бою при защите СССР" и так далее, и что-де похоронен он "в братской могиле в

150 метрах к востоку от деревни Павлыкино". Я после войны был человек ожесточенный, о войне и вспоминать-то не хотел: все медали детям отдал – они в детский сад с ними ходили и многие потеряли.

Было ведь как: сначала о войне как бы забыли, а в шестьдесят пятом году мы с мамой (а маме самой было уже за шестьдесят) съездили туда

– в это самое Павлыкино. Там на братской могиле открывали памятник, было что-то типа торжественного митинга и все такое – с речами и пионерскими горнами. Было даже странно: двадцать лет официально никто не отмечал – будто и не было войны, а тут вдруг все внезапно стали вспоминать свою героическую юность и все такое. Сестра моя,

Нюра, всю войну была зенитчицей, так после войны никому и не говорила, что служила в армии, потому что считалось, что женщина из армии – это оторви и брось. Замуж не выйдешь. Это потом хлынули воспоминания, фильмы и все такое. Кстати, мне до сих пор кажется, что это все о какой-то другой войне, а не о той, на которой я лично был. Может, действительно так оно и есть? Но та война, которую я знал, была просто кошмаром наяву, бредом и рассказывать о ней бессмысленно – это надо там самому побывать. И вот внезапно в этом

Павлыкине, стоя в тот весенний день над могилой брата, я вдруг понял что-то очень важное, близко почувствовал сам смысл жизни – понимаешь, до дрожи, а сейчас словами определить ясно не могу – просто склероз все съел нужные слова. И еще: я вдруг понял ту немыслимость потери. Нет моего брата – и целый пласт нашего рода никогда не появился на свет, потому что он не успел жениться, родить детей, а погиб в бою, лег в землю. И таких, как он, было – миллионы!

Поля сражений были засыпаны трупами. Помнишь, наверно, что такое

"жуковская трехрядка" подо Ржевом – это когда убитые лежали в три слоя. Огромная часть русского народа была выломана с мясом. Возьмем только наш род. Первая мировая война – погиб мой родной дядя, я его так никогда и не видел, потом в гражданскую – еще убит был один дядя, потом в тридцатые – репрессировали отца, у моей жены родственники попали на Украине в сталинский "голодомор" – почти все умерли от голода, потом началась эта треклятая война. Только я так до сих пор и не пойму – зачем все это и кому это было нужно? Все после нее пошло прахом! Нет брата – все было зря. Мы проиграли эту войну: по крайней мере, мой брат и я, и вся наша семья. И Любимов проиграл эту войну – больше половины мужиков были убиты, окрестные деревни после войны просто опустели. Хрючинск тоже проиграл эту войну. Я так и не понял – в чем там была заваруха. И с чего это немцы на нас поперли? Очень хотелось бы знать. Не верю этому бреду немцев про неполноценные расы и тысячелетний Третий Рейх, это что-то для них специально было придумано, как тогда для нас светлое коммунистическое будущее – некая абстрактная идея, в которую, уверен, никто из них тогда не верил. В Германии же были Кант,

Гегель, другие великие умы, тот же Маркс и Энгельс. Не может быть, чтобы вся нация вдруг разом свихнулась. С молодыми немцами говорить об этом, конечно, бессмысленно, надо с теми, кто воевал. Я как-то беседовал с одним таким – тоже вроде нормальные люди, тоже окопники.

Тоже никто тогда не выбирал – его призвали, и он пошел. Зачем шли сюда, и как вообще удалось собрать, организовать такую тучу народу и кинуть драться, умирать, воевать другую страну? Так в чем же была заваруха, чем она закончилась, в чем был ее подлинный смысл? Прошло больше пятидесяти лет – и что? Немцы и другие иноземцы теперь покупают у нас землю, все вокруг продано, опустевшие земли заселяют другие народы. Что это было: война наций за территории? Или война политиков за власть? Так и не пойму, за что мой брат погиб и еще множество народа? Я понял, что после тех трех войн России уже никогда не восстановиться. России уже нет. Нацию просто истребили.

Из всего нашего класса в живых после войны осталось только двое: я да еще один парень, остальные все либо погибли, либо пропали без вести, что по сути одно и то же…

Шахов, слушавший этот монолог, вдруг подумал совсем по-детски: "А мой-то дед этому бы деду задницу бы надрал!" – но как-то даже и смеха такая неожиданная нелепая мысль у него не вызвала- только кривую ухмылку.

Павел же, взглянув на сидящего напротив Сережу Егорова, вдруг спросил:

– Ты, Серега, говорят, тоже на войне был?

Тот ответил что-то невнятно.

Хомяков, оторвавшись от бутылки пива, вмешался:

– Приехал тут один парнишка из Чечни, как выпьет стакан – так сразу нарывается на скандал, а если начнут его увещевать, то сразу вопит: "А ты в Чечне был? А я был!" – и чуть ли не слезу из себя давит.

Павел на это сказал безразлично:

– Видал я таких: один раз на боевые сходит, вытаскиваешь его в соплях и в слезах, а потом он уже – геройский ветеран, пулеметчик разведроты! И начинает скулить. Выжил – живи, радуйся, тебя Бог отметил!

Тут он пропал не в бровь, а в глаз, хотя Сережа Егоров, впрочем, таким сопливым ветераном вовсе не был.

Глава6. Наводчик

Вся действительно реальная, настоящая война, на которой был

Сережа Егоров, заняла по сути дела один день. Впрочем, он считал, что и этого было немало. Дед его воевал в пехоте, в окопах, и продержался там до первого и последнего ранения всего двенадцать дней непрерывных боев и считал, что очень долго. Хотя, конечно, были люди, продержавшиеся на передовой и гораздо дольше. Но много было и таких, что и куда как меньше.

История Егорова для этой последней войны была самая что ни на есть обыкновенная: колонна, в которой шел и БТР, где наводчиком-оператором был Сережа Егоров, попала в засаду. Народ в основном сидел на броне, а он – за пулеметами в своей башне – на подвесном сиденье. Перед этим рейдом он очень устал – чуть не один перетаскал весь боезапас к пулеметам – особенно тяжелые были коробки к КПВТ (крупнокалиберный пулемет Владимирова танковый), полный комплект которого составлял 500 патронов, немало весил и боезапас к танковому пулемету Калашникова, хотя пулемет, по неизвестной причине, чуть не сразу в самом начале боя заело. Тогда Егоров начал, давя на электроспуск, стрелять из КПВТ. Огненная струя пуль МДЗ

(мгновенного действия зажигательные), которыми был укомплектован почти весь боекомплект, снесла дерево и, заодно, голову одного из боевиков, спускающихся к дороге. Потом попал еще в одного – того тоже разорвало в клочья. Дальше Егоров помнил плохо. Он стрелял и стрелял. Потом то ли заело, то ли кончилась коробка. Потом стрелял уже из своего автомата. Никого в "бэтре" кроме него не было. Все куда-то делись. Было дымно. Ужасное ощущение одиночества все это время сжимало ему сердце.

Он стрелял до последнего патрона, не высовывая голову, а только выставив руку с автоматом через верхний люк и поливая во все стороны, чтобы "чехи" не могли подойти, а когда внезапно кончились патроны, его, все еще нажимающего на курок, выволокли оттуда, как щенка за шкирку, лупя ногами; разбили в кровь лицо, и в ухо попало до звона, связали руки за спиной и почти оглушенного погнали куда-то сквозь лес. Какое-то время он ощущал себя неким ритуальным животным, которое ведут резать на жертвенный камень. Возможно, он действительно и был нужен им для какого-то неизвестного ужасного действа. Может быть, кому-то нужно было публично перерезать горло русскому солдату и умыть руки его кровью. Может быть, так здесь было принято. Вот она – реальная война, это тебе не учения, а это когда тебя волокут злые люди в лес – резать. На короткой остановке ему еще сильней – до боли – веревкой стянули руки уже спереди, чтобы он мог сам подниматься с земли, и идущий перед ним боевик взял один конец веревки себе. Мимоходом он больно ударил солдата кулаком в грудь, и нательный крестик, вставший боком и впившись в грудину, вдруг напомнил Егорову о себе. "Отче наш, иже еси на небесех. Да святится имя Твое, да приидет царствие Твое, да будет воля Твоя яко на земле так и на небе…" – вспомнил и забормотал Егоров. И еще позже:

"Господи! Спаси меня, сохрани и помилуй! Я буду вечный Твой раб, и сделаю все, что Ты мне прикажешь!" Рывок веревки – вперед!

Шли цепочкой через лиственный лес. Так продолжалось довольно долго – может быть, три или даже четыре часа – длинных, как годы, когда вдруг, то ли запнувшись, то ли от рывка веревки, Егоров рухнул ничком в траву, и в это время словно мгновенный шквал пронесся над его головой, и тут же все смолкло.