Дорога камней - Антон Карелин

Получив несколько строгих, раздражённых, злых, наконец, остервенелых ругательств, предупреждений и усиливающихся тычков, он все-таки вынудил Даниэля обращать на себя внимание.

Смотреть, кстати, было на что.

Дикий в своей природе, недолгой, но суровой и строгой жизнью уже приученный к дисциплине и послушанию, он отзывался на любой зов и тут же, без промедления, выполнял любой приказ. Но побаловаться любил.

Первым впечатлением Даниэля о нем, как только они остались вдвоём, был истошный, радостный визг, разорвавший росистую, туманную тишь прибрежного склона и окружающих рощ; Малыш повис на ближайшем дереве и продолжал почти без перерыва радостно вопить, чем в первое мгновение напугал Ферэлли (лёгкие у схарра были хоть куда и обладали силой судной трубы, лишь извращённых тональности и тембра), а затем весьма рассмешил.

Было в нем много дикой, необузданной радости. Любил подловить момент, когда Даниэль не ожидает, выскочить прямо перед ним из густой высокой травы, сделав страшные глаза и скорчив рожу, рыкнув так, как не рычит и разъярённый медведь; так он выражал свою радость и веселье, а ещё желание поиграть.

Первые несколько раз Ферэлли, в принципе непривычный к его страшной, покрытой густым мехом, морщинистой роже, к хищному блеску клыков, испуганно вскрикивал, вздрагивал, чувствуя разливающийся по телу холодный липкий страх. Потом привык. Кидал на Малыша краткий взгляд, тот оглядывался, выискивая где-то позади того, кто так возмутительно орал, никого не находил, пожимал плечами, всплёскивал ручками, закатывал глаза, что-то себе ворчал-свистел под нос — делал вид, что ничего не понимает.

Ещё он издевался: надо всем подряд, — на своём щелкающе-шипящем языке. Насмешничал. Над Даниэлем осторожно. Сначала всякий раз после резкого возгласа, глупого слова, неосторожного жеста сжимаясь, замирая, бусинками глаз посматривая в сторону аристократа, ожидая окрика, удара или тычка.

Когда понял, что за ужимки и прыжки, внезапные возгласы в полной тишине, ночные пугалки, скрежет, ломание веток, метания в траве и швыряние камней, милые мохнатому сердцу, Даниэль никак не накажет, не изобьёт его, то, вопреки логике Ферэлли, уже готовившегося сдерживать растущую наглость маленького схарра, стал относиться к нему ещё более почтительно и даже любовно.

Ластился по вечерам, будил по утрам, таскал воду и дрова для костра. Частенько приносил пойманную дичь (чего-чего, а уж непуганой живности в этих не освоенных человеком местах хватало с избытком).

Язык он понимал неплохо, только часто переспрашивал неизвестные слова. Сам говорить на человеческом не любил и не особенно мог.

Радостный от того, что спасся, уже позабывший о невзгодах, о том, что вокруг нет никого из своих, он казался неутомим. И судя по всему, Даниэля теперь почитал по меньшей мере за своего вожака.

— Эй, как тебя звать? — первым делом спросил Ферэлли, когда плот с чёрным шатром и смирно замершими на другом краю четырьмя мохнатыми конями скрылся за поворотом плавно уходящей в разлив реки, и они остались одни.

— Н-шо-о-о?

— Как твоё имя? Я — Даниэль. Ты?

— Даньель?

— Да-ни-эль.

— У-р-р-р... Даньель.

— Даньель, так Даньель. Как звать тебя?

— Хшо-о.

— Хшо?

— Хшо Грумм’стид! — отвечал малыш гордо, поблёскивая глазками. Даниэль решил, что вторая половина была именем рода и отца. Кажется, именно так назывались у схарров, привыкших к племенной жизни, постоянно соперничающих, идущих родом на род, ценящих славу семьи.

Хшо был бурым схарром, племя которых, в отличие от алых, ничем особенным в людских историях и сказаниях не прославилось, — возможно, потому что не было столь кровавым и жестоким. Они считались (и, по сути дела, являлись) многоголовой серой массой нелюди, этаким почти привычным общим фоном, из которого выделялись другие твари — кан-схарры, ночные кобольды, те же псоглавые и все остальные, более необычные.

Шерсть малыша была короткой, но густой, а после того, как он изредка и подолгу чистился, первые пару часов пушистой и весьма блестящей. Бурой с тёмными пятнами на боках. Со светлыми подпалинами за ушами, на шее и животе. Совсем короткая и гладкая на лице.

Подскоками или переборами на четырёх лапах и неровной, чуть косолапой ходьбой на двоих ногах он мог двигаться одинаково хорошо, в лесу обгоняя Даниэля и эдак, и так, успевая обыскать пару коряг, пеньков или дупло, пока юноша равнялся с ним. Постоянно находил пёстрые птичьи яйца, лопал их сырыми и удивлялся, когда Даниэль, устроив привал (поначалу целых четыре, а то и пять раз в день), начинал их варить, чтобы съесть.

Грета ещё в лагере Свободных, не спрашивая, у кого-то взяла походный спальник, сумку, в которую кому-то приказала сложить еду для Ферэлли, и все остальное необходимое. На прощание она наполнила провизией и сумку, и котелок. Схарр, попав в раздолье, с ужасом отказывался от «чёрной» еды, при каждом упоминании о Чёрном и женщине притихая и мрачнея. Предпочитал ловить и грызть зайцев и птиц; но все равно даже при бережливом отношении к запасам самого Даниэля они кончились довольно быстро — уже на седьмой день пешего пути.

Мучимые жаждой, голодом, холодом, расстройством желудка, кашлем, чиханием, желанием поудобнее устраивать ночлег, ловить и (со стороны Даниэля) готовить рыбу, зайцев, больших грузных птиц, названия которых Ферэлли не знал, оба улучшили или приобрели множество умений и навыков, в большинстве своём не новых для малыша, но довольно странных для столичного эрла ранга Приближённых.

Пришлось учиться готовить. Ощйпка птиц оказалась довольно простой, другое дело — снятие шкуры с того же зайца, принесённого Хшо со свёрнутой шеей и парой рваных ран на боках. Даниэль, с до боли сжатыми губами используя дарственный Императорский кинжал для разделывания тушки, все никак не мог приноровиться, несмотря на то, что рядом, сноровисто и спокойно, пользуясь одними лишь коготками, Хшо снимал шкурку за считанные минуты.

— Где научился? — спрашивал Даниэль, в первые дни чуть ли не постоянно; сейчас, пятнадцатым утром путешествия, с удовольствием наблюдая за тем, как ловко, негромко и деловито урча от голода и удовольствия, схарр вспарывает тушку крупного зайца, сдирая её с головы к задним ногам. Котелок с грязноватой водой уже кипел, оставалось лишь снять его с огня и бросить горсть собранных вчера вечером трав. Можно добавить ложку соли... но её осталось слишком мало, лучше пока поберечь.

— Там, — отвечал малыш, махая рукой на северо-восток, откусывая заячьи яйца и начиная их методично жевать.

У Даниэля по сравнению с гладкой, немного кровоточащей тушкой, получалось нечто ободранное клочьями, словно картофелина, полуочищенная от кожуры, весь камзол, разумеется, забрызган, равно как и все штаны, руки в очередной раз слегка порезаны, вместе со шкуркой острейшим кинжалом отодраны куски заячьего мяса, на лице — ненависть и пара засыхающих плёнок, выдранных зубами и прилипших к щекам.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});