Пандем - Марина Дяченко

На парковке стоял один только, в два раза меньше Кимового, трёхместный «Путник». Ким взял из багажника сумку и двинулся по бетонке; ощущение было такое, будто он вернулся в детство. Справа и слева были поля, от которых он давно отвык, а под ногами дорожное покрытие, одновременно и надёжное, и архаичное, и ужасно неудобное после ставших привычными биоковров. Сколько лет они живут вот так? Четыре, пять? Обустроились серьёзно…

Посёлок был новенький. Дома – в основном кирпичные, редко – деревянные, крашенные. Над каждой крышей – труба и универсальная антенна. По крайней мере, от информации они не отказываются, подумал Ким.

Первыми ему встретились две женщины на велосипедах. Переглянулись:

– Эй! Вы кого-то ищете?

– Быстова, – сказал Ким.

– Он у себя, – сказала та, что помоложе, полная, с некрасиво затянутыми на макушке длинными волосами. Та, что постарше, в кепке, с сомнением выпятила нижнюю губу.

– Это где? – спросил Ким.

Обе некоторое время разглядывали его, будто он заговорил по-китайски или неудачно пошутил. Наконец, та, что помоложе, махнула рукой вдоль улицы:

– Туда.

И Ким пошёл.

Улица вывела его на площадь – по-видимому, посёлок строился по старому традиционному образцу. Самый большой дом на площади был четырёхэтажный, с круглой башенкой и действующими цифровыми часами; Ким ступил на площадь ровно в пятнадцать-четырнадцать.

Дверь в ратушу была закрыта на кодовый замок. Киму снова вспомнилось: такие, или похожие, охраняли двери многоэтажек в год пришествия Пандема…

Он позвонил.

– Кто вам нужен? – просили из динамика.

– Сергей Быстов.

– Кто вы?

– Ким Каманин. Можете посмотреть в сети.

Последовало минутное молчание. Может быть, обитатель ратуши последовал Кимовому совету. А может быть, просто раздумывал.

Замок громко щёлкнул, и дверь приоткрылась.

– Второй этаж направо, – сказал динамик.

Внутри было сыровато и пахло погребом. Ким поднялся на второй этаж по каменной, безо всякого покрытия лестнице; в большой комнате с тремя узкими окнами сидел тучный, большой человек с острыми, как искорки на лезвии, чёрными глазами.

– Добрый день, – сказал Ким.

– Добрый, – подтвердил хозяин. – От Пандема?

– Учёный я, – сказал Ким. – Биолог. Немножко – психолог… вы меня запрашивали?

Хозяин поддел мизинцем плоский монитор, лежавший на столе. Повернул так, чтобы Киму было видно. С монитора смотрел сам Ким – фотография позавчерашней, кажется, давности. Внизу темнел, как вспаханное поле, поясняющий текст; Ким успел разглядеть собственную дату рождения.

– Очень хорошо, – сказал он, перехватывая острый взгляд Быстова. – Вы, разумеется, можете меня отправить восвояси даже раньше, чем я скажу «А»… Кстати, как вы встречаете людей, которые говорят, что хотят к вам присоединиться?

Быстов усмехнулся:

– Вы похожи на древнего журналиста… Задаёте вопросы прежде, чем собеседник согласится отвечать.

– Я никогда не был журналистом. По первой профессии я врач.

– Хирург? – быстро спросил Быстов.

– Вы же прочитали, – Ким кивнул на монитор.

– Ч-чёрт, – сказал Быстов сквозь зубы. – А ну, марш отсюда. Быстро-быстро, за поле и чтобы духу здесь вашего…

– Почему?

Быстов поднялся:

– Ты не слышал? Плохо расслышал, что я сказал?

Ким не двинулся с места:

– А вы говорите со мной повежливее. Меня очень трудно спустить с лестницы, учтите. Хоть вы и хозяин, а меня никто не звал – угрожать не надо. Я могу неадекватно отреагировать.

Быстов разглядывал его с непонятным выражением. Вроде бы на Киме был комбинезон для полярных работ и пляжная панамка, и собеседник его пытался понять, что именно во внешнем виде гостя «не так».

– Ты пандемный? – спросил он наконец.

– Да, – сказал Ким.

– Ты пришёл сюда по поручению?..

– Нет. Мне надо понять одну вещь… Или много вещей. Но одну – очень важную.

– Это он велел тебе прийти, – сказал Быстов. – Димка мой ногу вчера сломал… и наша идиотка баба Мела не может правильно загипсовать. М-мать…

– Он ничего мне не велел, – сказал Ким. – Но если ваш Димка страдает из-за вашей гордости – вы эгоистичная скотина, вот и всё.

Быстов не отреагировал на «скотину». Наоборот, успокоился, даже сник. Уселся снова за стол, переложил с места на место два монитора: плоский и «линзу».

– Тебе не понять… тебе не понять. По-твоему, комфорт – важнее. Чтобы не дай бог не оцарапаться. Чтобы все жили в мире. И если ножку сломал – сразу все принципы побоку, беги к Пандему… Он, кажется, хитрее поступил. Он тебя к нам привёл, а ты и не догадался.

Ким на секунду задумался. Быстро – почти автоматически – проследил в обратном порядке всю цепочку своих решений за последние три дня.

– Когда он ногу сломал?

– Вчера, говорю.

– Отпадает, – сказал Ким, пытаясь скрыть облегчение. – Я ещё позавчера выкачал карту и просчитал дорогу к вам… Да и Пандем не станет водить меня, как куклу. Это всё ваши апокалиптические фантазии.

– Ну, раз не привёл, то и хорошо, – сказал Быстов, глядя в одно из окошек, грязное, с лоскутиками паутины. – Да и забыл ты свои хирургические умения. Двадцать пять лет нет практики – всё, сливай воду…

– Хорош болтать, – сказал Ким раздражённо. – Показывай, что там с Димкой твоим?

* * *

Димке можно было дать лет шестнадцать с виду. Лицо его было цвета слоновой кости, а на лбу сотней булавочных иголок лежал пот.

– У вас анальгетики есть? Хоть что-нибудь?

– Водка.

– Идиоты. Ч-чёрт… Я позову Пандема.

– Убью, – шёпотом сказал лежащий Димка.

– А как мне править? Как? Как в тринадцатом веке – без наркоза?

– Есть ещё травка, – сказала баба Мела, которой было лет восемьдесят и которая на самом деле звалась Мелани Смит.

– Травка, – сказал Ким. Подумал и выругался – как когда-то в операционной; сразу сделалось легче. И сразу стало ясно, что произойдёт в ближайшие полчаса.

– Двух здоровых мужиков. Спирта. Бинтов. Гипс готовьте. И заберите всех баб отсюда. Вообще все лишние – выйдите…

Быстов стоял в углу. Киму не было времени анализировать, как именно хозяин не него смотрит и что у него на уме.

* * *

Часа через два пацан уснул наконец – с нормальным пульсом, с наконец-то порозовевшим – от алкоголя – лицом.

По дороге от дома к ратуше встречные – а их было много, видимо, новость распространилась – косились на Кима с удивлением и опаской.

Быстов снова привёл гостя в свой кабинет. Со зверским выражением лица вытащил из шкафчика большую бутылку с длинными стеблями зверобоя в прозрачной жидкости цвета некрепкого чая:

– Ну…

Выпили молча.

– Он тебе сын? – спросил Ким.

– Ага.

– Сколько ему?

– Пятнадцать.

– Молодец…

– Знаю, – сказал Быстов, и в одном слове послышалась такая похвальба и гордость, которую редкий хвастун втиснет даже в длинную тираду.

Выпили по второй. Закусили какими-то сухариками вперемешку с вялыми, неаккуратными с виду, но очень вкусными огурцами.

– Почему? – спросил наконец Ким.

Быстов, не дожидаясь Кима, выпил третью. Поморщился:

– Поймёшь?

– Попытаюсь.

Быстов осторожно поставил на стол опустевшую рюмку. Протянул к Киму руки ладонями вверх:

– Видишь?

Руки были, как дерево. Застарелые мозоли покрывали их сплошной коркой.

– Не аргумент, – сказал Ким.

– Усилие, – сказал Быстов. – Человек – это усилие… Жизнь. Наибольшее усилие, на которое человек способен – цена ему, человеку. Не обязательно яму при этом копать… Или там бабе рожать необязательно… Ты меня поймёшь.

– Вообще любое усилие? – спросил Ким.

– Да, – Быстов снова налил себе и гостю. – Можно на тебя ещё продукт переводить? Или тебе Пандем в желудке всё в воду превратит, начиная с третьей?

– Не превратит, – сказал Ким. – Он ничего не превращает в воду, у него другие механизмы… Понеслась?

И они выпили.

– Зачем корячиться, если есть Пандем? – устало спросил Быстов.

– То есть зачем надрываться на жатве, если синтезатор делает хлеб из простеньких реактивов за пять минут?

Быстов покачал головой; сверкнула круглая лысина в густых седеющих патлах:

– Не-ет… В эту детскую ловушку меня не лови. Раньше, мол, люди на лошадях пахали, но разве комбайн обесценил их труд… Оптимальный путь, высвобождение энергии для других целей и всё такое – это правильно, Ким. Я совсем другое усилие имею в виду…

Он встал. Прошёлся взад-вперёд по комнате. Щёлкнул пальцами – на стене напротив окон засветился большой, от пола до потолка, монитор.

– «Дюйм», – пробормотал Быстов себе под нос. – Двадцать шестая.