Иди куда хочешь - Генри Олди

Задержанные? Да, есть задержанные! С этим у нас все в порядке. Что? Нет, еще не выяснили. Палач запил, вот и подзадержались. Но непременно выясним! Они у нас сознаются! Какие будут пожелания? Ах, желаете лично присутствовать при допросе? Пожалуйста! Желание сиятельного раджи — закон! Ведь мы из кожи вон лезем! Кто ж мог знать, что такая беда приключится?! Пусть сиятельный раджа не изволит гневаться и в Хастинапур передаст… Не гневается? Просто приехал разобраться? Радость-то какая! Мы поможем, мы все в полном распоряжении сиятельного раджи! Итак, завтра утром? Очень хорошо, мы все подготовим! Лучших заплечных, лучших допросчиков! Не извольте беспокоиться — признания будут в лучшем виде!..

Ты нисколько не сомневался, что под пытками арестованные признаются даже в прелюбодеянии с храмовыми статуями.

Потому и настоял на личном присутствии.

И все-таки: чего на самом деле хотел Грозный, посылая в Кагальник именно тебя?

Ох, мама, не зря ты ворчала: «Упрям ты, сынок, упрям как мул, чтоб не сказать большего… Когда образумишься?»

Ты полагал, что никогда.

* * *

Розовый спросонья, заспанный лик Сурьи еще только краешком показался над горизонтом. Как бы раздумывал: стоит ли вообще вставать в такую рань или лучше мухурту-другую понежиться в пушистой облачной постели? — а Карна уже стоял перед воротами городской тюрьмы.

На этот раз обошлось без проволочек. Встретил его градоначальник собственной персоной в сопровождении тысяцкого — тишайшего человечка, сутулого и немногословного.

Однако Карне было известно от владельца постоялого двора: именно этот человечек крепко держит в кулаке весь город. Если кто-то и знал правду о случившемся — то это тысяцкий. Впрочем, покамест он не спешил делиться своими знаниями с молодым раджой.

А возможно, и делиться-то было особо нечем.

Одно слово — темная история.

В допросной зале зловеще светилась раскаленная докрасна жаровня — чуть сплюснутая голова ракшаса, вместо мозгов набитая углями, палач деловито позвякивал клещами и крючьями, раскладывая их в одному ему известном порядке, в углу наготове сидел писец горбясь над кипой пальмовых листьев.

Допрос вызвался вести сам градоначальник.

Карна уселся в глубокое кресло с мягким сиденьем алого бархата — расстарались для высокого гостя, подхалимы! Тысяцкий занял табурет у стеночки, подал знак, и вскоре в допросную ввели первого арестованного.

Угрюмый шудра лет пятидесяти, в рваном дхоти, с багровыми следами бича на костлявой спине. Ладони — сплошная мозоль.

— В чем его обвиняют? — тихо поинтересовался Карна у градоначальника.

— Был замечен в подозрительном рытье земли неподалеку от так называемого Смоляного Дома. Не иначе подкоп готовил, стервец! Мы его только позавчера взяли, допросить как следует не успели. Приступай! — махнул он палачу.

Карна всегда полагал, что сперва задаются вопросы, а если злоумышленник запирается или врет, то приходит очередь палача. Однако молодой раджа жестоко ошибся. Незадачливый землекоп ласточкой взлетел на дыбу, хрустнули суставы, горящий веник справно обласкал жертву, и Карну едва не стошнило от смрада паленой плоти, мигом распространившегося по зале.

Градоначальник удовлетворенно потер ручки.

— Итак, вор, готовил ли ты тайный подкоп под дом, известный в городе под названием Смоляного?

— Готовил, готовил, благородный господин! Как сур свят! Признаюсь!

У Карны мигом заложило уши от визга несчастного.

— Очень хорошо. И ты воспользовался этим подкопом в ночь пожара. Верно?

— Нет, благородный господин, я не делал этого! — простонал пытуемый, с ужасом предчувствуя новую порцию боли.

— Я верю тебе. — Голос градоначальника тек медовой патокой, а на губах играла доброжелательнейшая улыбка. — Тогда скажи нам, КТО проник в дом, воспользовавшись проделанным тобой подкопом? Твой сообщник, не так ли?

— Какой сообщник, благородный господин! — Землекоп и заплакал бы, да не получалось: выпученные глаза пересохли заброшенными колодцами. — Хозяин этого дома нанял меня, чтобы я вырыл ему погреб с запасным выходом! Погреб! Клянусь!

Градоначальник многозначительно подмигнул Карне — ваньку валяет[21], скотина! — и опять махнул палачу.

— Погоди! — Карна никогда не считал себя великим дознатчиком, но вопрос сам слетел с языка: — А скажи-ка нам, приятель, КОГДА ты вырыл этот погреб?

— Аккурат в прошлом году, благородный господин! — Счастью землекопа не было предела, едва он понял, что пытка откладывается.

— Та-а-ак. — Взгляд молодого раджи не сулил градоначальнику фиников в меду. — А есть ли тому свидетели?

— Есть, благородный господин! Заказчик с домочадцами, прислуга, Лопоухий Шашанка, мой напарник, а также…

— Меня ввели в заблуждение олухи-осведомители! — пролепетал градоначальник. — Поверьте, они будут сурово наказаны…

Его прервали.

Протяжный, отчаянный вопль донесся из-за стены. Кричала женщина. Безнадежная, звериная тоска морозом прошлась по коже, заставив сутиного сына ознобно передернуться.

Говорят, у разбойников-гондуков для принятия в банду требуется подвесить над костром живого ягненка и дослушать до конца плач несчастного, превращаемого в жаркое.

Если так, Ушастику не светила разбойничья доля.

— Баб пытаем? — Глаза Карны превратились в узкие щели, из которых вот-вот готово было извергнуться адское пламя, и градоначальник в ужасе отшатнулся. — Тоже подкопы роют?! Или на передок больно горячи, стервы?! От искры полыхнуло?!

— Это не баба! — возопил отец города, уже представляя себя на дыбе. — Это вовсе не баба! Это изловленная моими людьми ракшица-людоедка! Запирается, тварь, укрывает местоположение логова…

— Пошли, — коротко бросил Карна, вставая. — Разберемся.

Идя по коридору, он с трудом сдерживался, чтобы собственными руками не свернуть шею семенившему впереди жирному любителю пыток. Словно чувствуя это, градоначальник инстинктивно втягивал голову в плечи, не смея обернуться.

Рваное пламя факелов отбрасывало на камень стен багровые блики, и в их неверном свете бессильно обвисла на цепях женщина.

Да, вначале Карне показалось — просто женщина. И лишь через мгновение он сообразил, что смотрится рядом с ней карликом.

Ну, пусть не карликом — доходягой-недорослем. Ракшица.

Наверное, действительно людоедка.

Самка.

Или все-таки женщина?..

— Всем выйти вон. Я лично допрошу ее.

Палач вопросительно взглянул на градоначальника (старая лиса-тысяцкий, проявив благоразумие, давно исчез) и, видимо, сразу все понял. Миг — и Карна остался наедине с пленницей.

Он подошел поближе, выдернул из стены чадящий факел, присмотрелся.

Вблизи ракшица гораздо меньше походила на дочь человеческую. Тугие груди, каждая размером с добрую дыню, поросли черно-бурым подшерстком. Такая же шерсть, только гораздо гуще, покрывала все мощное тело, кроме ладоней и частично лица. На животе и плечах виднелись обгорелые проплешины, блестя еще дымящимися язвами ожогов. Вонь горелого меха шибала в нос, и Карну заметно подташнивало.

Он постарался дышать ртом, помогло, но слабо.

В сознании пойманной мухой жужжало знакомое по страшным сказкам: «Сегодня после долгого воздержания выпала мне пища, столь приятная для меня! Язык мой источает слюни в сладком предвкушении и облизывает рот. О, мои восемь клыков с очень острыми концами, я всажу вас в нежное мясо, разорву человечье горло, вскрою вены и напьюсь вдоволь свежей крови, теплой и пенистой!»

Ракшица медленно подняла тяжелую косматую голову — и в Карну уперся отрешенный взгляд. Красные глазки слезились и часто-часто моргали. Наверное, по меркам ракшасов она была красива. Для человека же… сизые, вывернутые наружу губы, сплющенная переносица, кабаньи ноздри, морда наводили на мысли о плоде греха обезьяны с тигром, мощные надбровные дуги выпячены арками ворот, если вместо башен их фланкировать космами бровей…

— Пытать пришел? — хрипло поинтересовалась ракшица.

Она старалась казаться безразличной. Видят боги, она очень старалась. Изо всех сил. Но получалось плохо.

Ей было больно и страшно.

— Нет. — Сутин сын отвел в сторону факел. — Просто… давай поговорим. Без пыток.

— Давай! — Ракшица фыркнула с издевкой. — Давай поговорим, красавчик! Думаешь, ты первый такой добросердечный?!

На обыденном она говорила с сильным акцентом.

— Думаю, что первый. — Карна постарался улыбнуться, но улыбка вышла не слишком убедительной. — Как тебя зовут?

— А тебе не доложили? Хидимба.

— Ты действительно… ела людей?

— Бывало, — хмуро подтвердила Хидимба.