Ночь в Кэмп Дэвиде - Флетчер Нибел

— Вы хотите сказать, что вы были интимными друзьями? — Одлум так плотоядно подчеркнул это слово, что и Риту и Джима передёрнуло.

— Ну, Фред, это уж, по-моему, совершенно излишне… — вмешался Каваног.

— И вообще с меня достаточно! — Рита сверкнула глазами на Одлума. — Выводить заключения — это уже ваше дело, сенатор! Тем более что вам, по-видимому, это доставляет наслаждение.

— Дорогая моя леди, я вас сюда не приглашал! Я и сам-то явился сюда не по собственной воле.

Рита торопливо закурила новую сигарету, руки её тряслись. Она посмотрела на Маквейга, в её взгляде он прочитал отчаянную мольбу, и ему захотелось схватить её за руку и выбежать вместе с нею.

— Послушайте, Рита, — нарушил молчание Никольсон, — мне очень неприятно продолжать этот разговор, но у меня к вам есть один важный вопрос! Вы совершенно уверены, что получили все речи Дэвиджа? Разве не может быть, что секретарша прислала вам не все его выступления и что Дэвидж, возможно, и произнёс какую-нибудь речь с выпадами против президента Холленбаха и его администрации?

Рита растерянно нахмурилась и кивнула:

— Это возможно. Я прочла только те его речи, которые мне прислали.

— Мистер Никольсон, — вмешался Каваног, — если бы Дэвидж действительно произнёс такую речь, то, учитывая его влияние и занимаемое им положение, отчёт об этой речи непременно появился бы во всех газетах!

— Ну, вот, Рита, это, пожалуй, всё. — сказал О’Мэлли. — Спасибо, что согласились сюда приехать. Своими показаниями вы оказали нам существенную помощь.

Маквейг молча отвёл её в комнату для гостей. Только теперь он заметил, что глаза её мокры от слёз. Он хотел обнять её за плечи, утешить, но она гневно сбросила его руку:

— Ради бога, Джим, что ты со мною делаешь? Сначала ФБР, а теперь ещё и это. Мне начинает казаться, что в тебе уже не осталось ничего человеческого.

Она отвернулась, и мгновение спустя он вышел из комнаты. Действительно, что он с нею сделал? Сердце Джима готово было разорваться от жалости, стыда и смутного желания, и когда он вошёл в гостиную, он чувствовал себя совершенно разбитым.

Последовало чопорное обсуждение, следует ли Маквей-гу рассказывать Рите о цели совещания. Решающим оказалось мнение судьи Каванога. Он считал, что подозрения Маквейга настолько тревожны, что независимо от их достоверности посвящать в них не следует никого. Маквейг понимающе кивнул.

— Кстати, вы ещё об этом никому не рассказывали? — спросил его Одлум.

— Только одному Полю Грискому, и, как я уже говорил, при этом я не упоминал имени президента. Я сделал вид, что это кто-то другой. И, скажу вам честно, Фред, мне кажется, Гриском уверен, что я описал ему своё собственное состояние. Он очень хотел мне помочь.

Джим помолчал.

— Кроме того, я рассказал обо всём своей жене, но за неё можно быть спокойным, она не проговорится ни одной душе.

— Ну и как отнеслась миссис Маквейг к вашей истории? — спросил Одлум.

— Мне кажется, что она тоже мне не верит, потому что… ну, потому что это связано с другими вещами. Она, по-видимому, уверена, что у меня у самого галлюцинации.

Все молча на него уставились, и Джим не сомневался, что сейчас они думают о том, что его жена подозревает о его отношениях с Ритой. Ему казалось, что его раздевают донага. Теперь он хорошо понимал, что чувствовала Рита, когда они задавали ей свои вопросы.

Тягостное молчание нарушил Г рэди Каваног:

— Что же нам теперь делать, джентльмены? Что вы собираетесь предпринять?

Никольсон поднялся со своего кресла. Вид у него был решительный и даже воинственный:

— Сейчас я вам скажу, что я собираюсь делать! Я уезжаю! Хватит с меня этого вздора!

На всех лицах отразилось удивление. Никольсон взялся за спинку кресла и заговорил, словно обращаясь к большой аудитории:

— Я не знаю, чего добивается сенатор Маквейг и что он, собственно, пытается нам доказать! Либо у него чересчур подозрительный ум, либо тут что-то более серьёзное. Позвольте напомнить: он снял свою кандидатуру в вице-президенты, что, по-моему, весьма странно. Потом мы прочитали статью Казенса и Кинга, только что выслушали признание миссис Красницкой, и мне всё это как-то трудно сразу переварить. Я ещё не знаю, что именно происходит, но одно вам скажу, джентльмены, не нравится мне вся эта история! Очень не нравится! И я не хочу больше здесь находиться и слышать, как порочат имя великого президента! Домыслы сенатора Маквейга о больном уме президента Холленбаха являются, на мой взгляд, совершенно фантастическими, и наше совещание чертовски смахивает на заговор. Откровенно говоря, я чувствую, что поступаю, как грязный предатель, принимая участие во всём этом.

Никольсон повернулся и неуклюже вышел. Джим подумал, сколько печальной иронии было в этом неожиданном выступлении Никольсона в защиту президента, который охарактеризовал этого самого Никольсона как чересчур «тяжёлого на подъём». «Он подавляет меня своей слоновьей тяжеловесностью…» — сказал про него Холленбах.

В гостиной осталось пять человек, все молчали с застывшими лицами. Сенатор Галлион попытался было исправить неловкое положение шуткой:

— Ну вот и доигрались, что нас покинул глава Сената. Попробуй докажи теперь, что мы не заговорщики!

Никто не улыбнулся. Наконец молчание нарушил хозяин дома:

— Мне думается, что тут требуется, э. дальнейшее расследование. Я не уверен, как нам лучше приняться за дело, но лучше, если мы сами будем теперь начеку, произведём кое-какие, осторожные разыскания и потом встретимся здесь опять, скажем, через неделю. Как вы считаете, джентльмены?

— Я за то, чтобы сегодня же покончить со всей этой историей, — сказал Одлум. — Меня она не возмутила, как Ника, и я весьма ценю старания сенатора Маквейга выполнить свой долг так, как он считает правильным. Если он приведёт новые доказательства в пользу своей версии, я всегда готов его выслушать. Но пока он меня не убедил.

— Но подумайте обо всей этой истории в целом, Фред! — сказал Каваног. — Совершенно очевидно, что во всех последних поступках Марка налицо какая-то последовательная неуравновешенность. Я настолько ни в чём не уверен… что готов действовать.

Одлум вскинул голову. От его инквизиторской манеры не осталось и следа.

— А кто вообще уравновешен, хотел бы я знать? Для меня всё это слишком неконкретно, джентльмены. Я не вижу здесь ничего такого, на что можно было бы опереться в практических действиях.

— Согласен, — сказал сенатор Галлион. — Пожалуй впервые в жизни, джентльмены, я согласен с Фредом.

Джим почувствовал себя одиноким, опустошённым. Над страной нависла угроза величайшего правительственного кризиса, а эти люди в своём циничном недоверии хотят превратить всё в шутку!

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});