Женская месть - Эльмира Нетесова

— Илюша, не тревожься. Вам спокойнее будет самим. Быстро все наладится. И ребенок не станет капризничать, когда в доме нет чужих. Детва это живо чует…

Илья уехал вечером, когда за окном сгустились сумерки. Захарий собрался лечь в постель, когда зазвонил телефон:

— Отец! У нас беда! — услышал срывающийся голос Женьки.

— Что приключилось?

— Отец! Это ужасно! И поправить ничего нельзя! Все кончено! Это конец! Надо помочь. Но как и чем, я ума не приложу!

— Да ты хоть скажи толком, чего не заладилось? Не вопи бабой! — оборвал зятя зло.

— Чего-чего! Алешка Чижов повесился! Насовсем, насмерть! Нет его больше! Понял? — орал Женька не своим голосом.

— А ты тут причем? Чего орешь как резаный.

— Не я! Он Наташку обосрал. На нее свою смерть повесил. У него в кармане письмо нашли. Последнее, какое перед повешеньем сочинил. Грязью с ног до головы облил. Теперь ее посадить могут. Девку нашу уже увезли в милицию на допрос. Следователь очень грубо с нею говорил, как с проституткой!

— Да не кричи, Женька! Где твой зять?

— Он в морге был. Теперь поедет в милицию. Но кто там его слушать станет? Им на кого-то надо повесить смерть!

— А чего он повесился?

— Черт его знает!

— Что за письмо написал Алешка?

— Я его не читал, мне не дали!

— Что сказала Натаха?

— Мы и словом не перекинулись. Ее тут же в милицейскую машину запихали и повезли на допрос.

— Ты дождись Николая. Он в милиции долго не будет. Кто позвонил в милицию, что Чижов повесился?

— Дед! Я сам ничего не знаю. Мне позвонила Натка. Сказала, что Чижов повесился. И в квартиру вызвали милицию. Я к ним. Там уже полно ментов. Леху только унесли в машину. Я к Наташке, хотел спросить обо всем. Меня не подпустили. Всех вытолкали на лестничную площадку. Впустили только Николая. Тот не в себе был. Алешку в морге увидел, не своим голосом заорал. Вернулся и спросил, где Наташка, мигом в милицию помчал. Одного боюсь, чтоб не убил ее! — дрожал голос человека.

— Одумайся! За что?

— Откуда знаю, что в письме? Говорят соседи, что из-за Наташки в петлю влез. А ведь сын! Дитя кровное, свое! Что в голову отцу стукнет! Какой ни придурок, родной! Своя кровь! Один в свете!

— Так поезжай в милицию!

— Как квартиру оставлю открытой? У меня ключей нет! — простонал Женька беспомощно.

Захарий заметался по избе загнанным зверем. Он понимал, что творится теперь в семье, и не знал чем помочь. А время будто остановилось. Сапожник звонил Женьке, тот не отвечал. Молчал и телефон Ирины. Наташкин оказался выключенным. Валентина ответила, что ничего не знает. С нею ни о чем не говорят.

Захарий на рассвете собрался в город. Но его возле дома остановил Женька. Он приехал на незнакомой машине и, махнув кому-то рукой, крикнул:

— Коль, выходи! Вишь, дед уже к нам наладился, калитку закрывал. Вовремя подоспели.

— Давай в дом вернемся! — предложил зять Захарию, пропустив впереди себя рослого, плотного человека.

— Знакомься! Это и. есть Николай Иванович! — предложил Женька сапожнику.

— Жаль мальца! Прими и мое сочувствие. Не знаю, что там приключилось, но это, понятное дело, горе! — присел к столу сапожник.

— Такого от сына я не ожидал! Даже не предполагал, что на такое решится! Всегда считал бесхарактерным, никчемным мальчишкой. Да так и не увидел, когда успел стать мужчиной. Как-то неожиданно случилось, — сказал гость задумчиво:

— Понимаешь, Жень, когда письмо его прочел, дошло до меня, что недооценил сына. Он эту ситуацию воспринял иначе, чем я. Ведь вовсе не собирался наказывать его. Хотел, чтобы повзрослел, мужчиной стал, потому вздумал определить в армейку. Лешка не протестовал. Выслушал молча. Вот и подумал, что согласился. Оказалось, сын ненавидел службу, подчиненье порядку, дисциплине и командирам. Для него это было наказанием. А ведь мог отвлечься, привыкнуть как все.

— Неужель из-за того повесился? — удивился Женька.

— Это была одна из причин. Но не главная. Основной стала другая. О ней в письме особо сказано. Он не смог пережить наше с Натальей решение о совместной жизни. Так и назвал: подлостью, предательством, женской местью. Сказал, что мы своими руками вычеркнули его из семьи и жизни, осмеяли, опозорили, втоптали в грязь его имя.

— Ну, а как сам с проституткой развлекался? — не выдержал Евгений.

— В письме поклялся, что любил Наташку. И не мыслил себя без нее. Ну, а подружки дело временное! Кто из нас их не имел, их никто не воспринимал всерьез. А потому не думал, что расплата будет такою жестокой. Ведь она не просто вышла замуж, а за меня, и осталась в нашей семье, то есть, все время на глазах. Счастливой и недоступной, своей и чужой. Она осмеяла его, облила презреньем. Наташа из невесты стала мачехой. А он, как сказал в письме, любил ее одну.

— Сказать и написать можно что угодно. Бумага все выдержит. Вот только жизнь доказала другое! Если любил, почему выгнал ее из дома беременную, да еще вломил девке не слабо. Вся распухшая и синяя воротилась только за то, что попросила не выпивать. Пусть бы тихо выставил, так нет, с криком, угрозами, оскорблениями. Да как посмел, взяв девчонку невинной, назвать последними словами.

И это мужчина! Его существом назвать нельзя! Мерзавец!

— Жень! Остановись! Алеши уже нет в живых. Кого клянешь? — взялся Николай Иванович за сигарету, торопливо закурил и заметил:

— Пойми, каждому свой ребенок дорог. Я своему сыну слишком мало внимания уделял, за что и наказан до конца жизни, — сказал потухшим голосом.

— Как рука у него поднялась писать о любви, если знал, что Натка вернется, а он одной ночи не выдержал и привел шлюху! О чем говорить? Да, мы все не ангелы, но предел знали. Я в такие письма не верю! — возмущался Женька громко.

— А где сейчас Наташка? — спросил Захар.

— Дома. С бабкой и с матерью. В себя приходит. Сама попросилась к своим на время, чтоб дух перевести и отойти от всего. Ну, привезли. Она в спальню забилась, как улитка в ракушку. Сидит не высовывается. Никто и ничто не мило. Никого не хочет видеть. Сама виновата, глупая, — брюзжал Женька.

— А в чем она виновата? — удивился Николай Иванович неподдельно:

— Если в том, что Алешка повесился, так тут я виноват.

— Но в письме он ее обвинил в своей смерти. Я хоть и не видел, не читал его, но слышал, — перебил Евгений.

— У меня есть копия. Отснял. Хочешь взглянуть? — достал из внутреннего кармана сложенный вчетверо лист бумаги.

— Ты вслух давай прочти, попросил Захар.

— Дорогие мои! Родные и любимые! Как тяжело мне писать это последнее письмо, еще хуже решиться на последнее, что решил для себя. Но другого выхода нет. Я все обдумал и иду на смерть сознательно.

— Я не могу больше жить с вами бок о бок, любя и ненавидя обоих. Вы оба предали и опозорили все самое светлое и лучшее, что было в моей душе и сердце.

— Наталья! Как ты посмела! Ты слишком жестоко отомстила мне за все. Я слышал о коварстве и мести женщин, но не такой подлой. Ты превзошла всех! Твоя месть чудовищна! Ты не просто вышла замуж, предав мою любовь, ты стала женой моего отца! Как это мерзко и гнусно! В сравненьи с тобой даже путана невинный ребенок. Поверь, ваш брак не будет счастливым, хотя, решившись на смерть, я прощаю вас обоих и ухожу налегке, без упреков и сожалений. Пусть Бог рассудит всех. Я не смогу жить с вами под одной крышей. Кого-то из вас я должен был убить, чтоб остаться жить самому. Но вы мне оба бесконечно дороги. Потому я выкупил ваши жизни ценою своей. Другого выхода, как понимаете, не было.

— И ты, отец, не обижайся. Я всегда ненавидел службу в армии. Не мечтал и не хотел жить по команде! У меня свои планы и правила. Теперь их не стало. Не ругайте меня! Вся моя боль и любовь уйдут со мною. Мы расстаемся на время, но не прощаемся. Я буду ждать вас там, далеко и совсем рядом! Может быть, когда-нибудь мы еще увидимся. Пусть минет вас зло, отнимающее жизни. И ты, отец, никогда не верь клятвам в любви. Знай, они первый сигнал к предательству. Наташка! Знай, я любил тебя больше жизни, что и доказал! Ваш Леха…

— А он вовсе не глуп, ваш сын. Все честно написал. И все обдумал. Наташку он задел круто, но ей поделом. Надо было головой думать, прежде чем на такое решаться. А вы поспешили и потеряли человека, смелого, честного мальца! На такой шаг решился бы не каждый! — оценил Евгений.

— Хороший мужик из него состоялся бы, — согласился Захарий тихо и предложил:

— Давайте помянем человека…

— Как же вы теперь с Наташкой порешили? Расскочитесь в разные стороны или снова сбегитесь? — спросил Захар.

— Не знаю, даже думать не могу. До сорока дней об этом лучше не говорить. В голове, как и в душе, сплошной разброд и разлад. Наталья меня теперь видеть не хочет. Оно понятно. Мне самому невыносимо больно. Такую потерю я не предполагал, — уронил голову на руки Николай Иванович и беззвучно заплакал, совсем тихо и беспомощно. Так плачут только сильные, когда горе защемило само сердце.