Зеркала прошедшего времени - Марта Меренберг

Крещенский бал в Зимнем дворце поражал воображение своей пышностью и сказочным по красоте праздничным убранством. Кружащиеся в вальсе пары, одна задругой проплывавшие мимо барона Геккерна, обдавали его тонким запахом духов, обрывками пустых фраз и обворожительными улыбками; тонкие руки в белых перчатках нежно покоились на сверкающих эполетах, а ревнивые взгляды стареющих матушек и увенчанных ветвистыми рогами мужей зорко и бдительно следили за пролетающими мимо красотками, которые в очередной раз только что успешно назначили свидание.

– Тебе бы не следовало столько танцевать, Катрин, – нежно проворковала Натали, подходя к сестре, ее молодому супругу и его приемному отцу. – Жорж, – тихо произнесла она, и сердце молодого кавалергарда свело сладкой судорогой, потому что больше никто на свете так не произносил его имя, – вам бы стоило поберечь Катрин…

Она нервно стиснула пальцы, и ее полуопущенные ресницы затрепетали, как крылья бабочки, готовые вспорхнуть и улететь. Дантес, вмиг овладевший собой, взглянул на Ташу – она была прекрасна, как только может быть прекрасна женщина, и невероятно, фантастически лицемерна и лжива.

Ну уж нет – не думай, Наташа, что я все прощу и забуду…

Никогда.

Катрин встрепенулась и чутко насторожилась, уловив в словах сестры некий подтекст, который сейчас ей меньше всего хотелось слышать. Зависть и ревность Натальи, до последнего дня не верившей в то, что Дантес женится на Катрин, не знала границ, и присутствие сестры раздражало ее да к тому же привлекало к ним десятки праздно любопытствующих глаз.

– Ну разве я не права, барон? – обратилась она к Геккерну, но тот, уколов ее предостерегающим взглядом холодных серых глаз, лишь сухо кивнул в ответ. В этот момент заиграли мазурку, Натали вновь нежно взглянула на Жоржа, и тот, поклонившись, предложил ей руку и увлек за собой.

– Вы все еще злитесь на меня, Жорж? – зазвенел серебряный голосок Натальи прямо над его ухом. – Какой противный… – Она притворно надула губки, обворожительно кося на него своими нежно-песочными глазками. – Мы же теперь с вами родственники – и должны дружи-и-и-ить!

Последнее слово в ее исполнении было пропето особенно тоненько и нежно. Дантес, не сводя с красавицы внимательных, чутко улавливающих все оттенки фальши глаз, улыбнулся ей чуть высокомерно и с легким оттенком иронии. Неподалеку от них он заметил Пушкина, чьи полные презрения взгляды и оскорбительные выпады в свою сторону он уже устал игнорировать, и спокойно ответил:

– Несомненно, моя дорогая. А я, как вы знаете, с удовольствием приму любые знаки вашего расположения ко мне.

Наталья чуть заметно покраснела, удивленная столь развязным тоном своего нового родственника, но как ни в чем не бывало спросила:

– Довольны ли вы началом семейной жизни, Жорж? Если честно, не представляю себе Катрин в роли жены… это, должно быть, забавно – вы не находите?

– Быть женой для вас – всего лишь играть роль, дорогая Натали? Но эта вскользь упомянутая вами роль уже не означает, что вы считаете замужество частью своей жизни!

Натали вспыхнула, закусив губу, но привычка «держать лицо» помогла ей быстро овладеть собой, приготовившись к ответной атаке.

И ты думаешь, что я просто так сдамся, гвардейский сопляк? Что тебе это вновь сойдет с рук иты отвертишься, зная обо мне так непозволительно много? Второй раз я тебе не спущу твоих выходок, наглый мальчишка…

Она несмело взглянула Дантесу прямо в глаза, затем отвела их и тоненько пролепетала, безупречно изобразив дрожащие в голосе слезы:

– Ах, Жорж, я знаю, что вы меня ненавидите… Но если бы вы только знали…

– Что?.. – смешался Дантес, которого этот внезапный переход не оставил равнодушным. – Что я должен был знать?

– Я так страдаю… А вы – вы ничего не видите…

– Натали!..

Дантес, не веря своим ушам и забыв обо всем, стиснул в своих руках хрупкие ладони Натали, не сводя с нее потрясенных глаз. Он не заметил, что музыка уже стихла и они остались стоять одни посреди бальной залы на виду у всех.

Мари Вяземская, осторожно взяв под руку чуть пьяного и уже «на взводе» Александра Сергеевича, что-то шепнула ему на ухо, показав глазами на Дантеса.

Елизавета Михайловна Хитрово напряглась, отчего ее мощная шея и грудь с тяжелым алмазным ожерельем заколыхались и побагровели, и неожиданно резво, почти бегом устремилась через весь зал к Софи Карамзиной, которая, в свою очередь, желчно усмехаясь, наблюдала за скандальной парой.

Василий Андреевич Жуковский, поискав глазами Луи Геккерна и не найдя его в толпе, кинулся к Пушкину, которого уже уводила Вяземская.

Государь Николай Павлович, хитро улыбнувшись, взял с серебряного подноса полный бокал шампанского и отвернулся к министру финансов графу Канкрину, сделав вид, что происходящее его нимало не заботит.

Катрин, всхлипнув, отвернулась к Геккерну и спрятала жалко сморщившееся лицо у него на груди.

Натали, из-под полуопущенных ресниц зорко оглядев мизансцену, продолжала трагическим шепотом, не отнимая у Дантеса трепещущей руки:

– Может быть, я бы и сказала вам… Но вы все равно не поверите мне…

– Я прошу прощения, госпожа Пушкина, могу я побеседовать с вами наедине? – Барон Геккерн, подойдя к застывшей, как прекрасное изваяние, паре, счел своим долгом вмешаться. Наталья, покраснев от досады, грациозно кивнула и последовала за ним, бросив напоследок на Дантеса взгляд, от которого растаяла бы и вечная мерзлота.

Жестоко разочарованные зрители, замершие у края кулис в ожидании грандиозного скандала, начали расходиться.

Почти все.

Кроме Пушкина, который уже успел отделаться от назойливой и чрезмерной опеки мадемуазель Вяземской и стоял позади колонны, скрестив на груди руки и не сводя измученного и затравленного взгляда со своей Мадонны и опасного, коварного врага – Луи Геккерна, которого он ненавидел не меньше, если не больше, чем наглеца Дантеса.

– Я, кажется, просил вас когда-то быть честной до конца в отношениях с моим сыном, Натали, – холодно начал Геккерн, пристально глядя в янтарные Наташины глаза, в которых затаился страх. – Буду с вами откровенен, теперь, когда Жорж женат – тем более на вашей родной сестре, мне бы не хотелось, чтобы ваше необузданное кокетство было причиной раздоров в отношениях между моей семьей и вашей. Я, как вы знаете, безгранично доверяю моему сыну, и то, что он говорил о вас, не вызывает у меня сомнений в своей абсолютной правдивости.

– Что?! – Глаза Натали полыхнули недобрым желтым огнем, и она чуть скривила губы, взглянув на Геккерна. – Что вы имеете в виду, барон? Вы верите сплетням, которые обо мне рассказывают? Да как вы…

– Сплетни, моя дорогая, вы рассказываете о себе сами. Именно вы и только вы – непревзойденная сочинительница сплетен о себе, призванных прикрыть другие, куда более достоверные сведения. Да-да, – спокойно сказал он, не реагируя на ее полные ненависти взгляды, – мне слишком многое о вас известно, и если вы хотите, чтобы все осталось в тайне, я прошу вас лишь об одном – оставьте в покое Жоржа. Поверьте мне – он давно уже не желает играть в ваши игры и не верит ни одному вашему слову и лишь из обычной вежливости терпит ваше пошлое и совершенно неуместное для замужней дамы кокетство. Можете плакать сколько угодно – женские слезы и истерики на меня не действуют.

– Вы меня оскорбили, барон! – тонким, срывающимся от злости голосом выкрикнула Наталья, едва сдерживая слезы. Ее лицо пылало от ненависти, желтые глаза сузились, и она вновь стала похожа на изготовившуюся к прыжку пантеру. – Как вы смеете! Да вы просто не понимаете, с кем имеете дело! И вы – вы за все мне ответите! Я вам этого так не оставлю – и ваш обожаемый сыночек еще сто раз пожалеет, что…

– Успокойтесь, дорогая Натали, и улыбайтесь, прошу вас, улыбайтесь – сюда идет ваш муж. Вы же не собираетесь продолжать при нем ваши пылкие речи? Или вы собираетесь снова все ему рассказать – как всегда, чистую правду и ничего, кроме правды?

Натали, метнув на барона испепеляющий взгляд, тихо пропела, увидев Пушкина:

– А мы тут… беседуем с бароном. Он мне рассказывает о том, как безумно счастливы Жорж и Катрин – и я так рада за них…

Геккерн, опустив глаза, сухо кивнул поэту, чей взбешенный вид не оставлял сомнений в том, что он не поверил ни единому слову своей Мадонны.

– Таша, – с трудом сдерживая гнев, сказал он, вглядываясь в пылающее лицо жены и полностью игнорируя отвернувшегося к окну Геккерна. – Мне кажется, ты устала. Может быть, поедем домой?

– Пушкин, езжай один… Я бы осталась… Здесь так весело! – с обворожительной улыбкой прощебетала она, касаясь пальчиками его руки.

– Вот я и смотрю, Таша, тебе всегда весело… особенно если мне грустно. Поедем, ну прошу тебя!