Дама в черном - Гастон Леру

– Я беру все на себя, — сказал он. — Это лишний труп, и никто не заметит его исчезновения.

Рультабий отдал приказание Уолтеру, переведенное последнему Артуром Рансом:

– Уолтер, вы сейчас же принесете мне мешок, в котором лежал лишний труп!

Потом он сделал жест, которому мы все повиновались и оставили его наедине с трупом отца.

Нам сейчас же пришлось перенести Дарзака, почувствовавшего себя плохо, в гостиную старого Боба. Впрочем, это была лишь минутная слабость, и, открыв глаза, он поприветствовал улыбкой Матильду, склонившую над ним свое прекрасное лицо, на котором отражался страх потерять дорогого супруга в ту самую минуту, когда она обрела его. Он сумел убедить ее, что ему не грозит никакая опасность, и попросил ее удалиться вместе с Эдит.

Когда дамы вышли, мы с Артуром Рансом оказали Дарзаку необходимую помощь. Мы задавались вопросом, как мог человек, которого мы вправе были считать мертвым после всего случившегося, появиться живым и достаточно бодрым из рокового шкафа. Но, раздев Дарзака и сняв бинт, скрывавший рану на груди, мы убедились, что эта рана, по счастливой случайности, не была серьезной, хотя из-за нее он и потерял сознание. Пуля, поразившая Дарзака во время его схватки с Ларсаном, попала в грудную кость, вызвав сильное наружное кровоизлияние, но не нарушив ни одного из жизненно важных органов.

Бывали случаи, когда раненые такого рода прогуливались среди живых уже через несколько часов после того, как те, казалось, присутствовали при их последних минутах. Да и я сам припоминаю случай с одним из моих добрых друзей, журналистом Л., который во время дуэли с музыкантом В. пришел в ужас, думая, что убил своего противника, которому пуля попала в грудь даже раньше, чем он успел выстрелить. И тут вдруг мертвец встал и всадил в ногу моего приятеля пулю, которая едва не повлекла за собой ампутацию и на долгие месяцы задержала его в постели. Что касается самого музыканта, то он уже на следующий день совершал обычную прогулку по бульвару. Как и в случае с Дарзаком, пуля поразила его в грудную кость.

В то время, когда мы заканчивали перевязывать Дарзака, папаша Жак закрыл дверь из коридора в гостиную, и я уже спрашивал себя, что должна означать эта предосторожность, как в коридоре послышались шаги и странный шум, как будто бы тело волокли по полу… И я подумал о Ларсане, о мешке с лишним трупом и о Рультабие!

Оставив мистера Ранса возле Дарзака, я подбежал к окну. Я не ошибся: зловещий кортеж показался во дворе.

Ночь почти уже наступила. Предметы смутно вырисовывались во мраке. Тем не менее я узнал Уолтера, стоявшего на карауле у ворот башни Садовника. Он смотрел в сторону переднего двора, готовый, несомненно, загородить путь всякому, кто захотел бы выйти во двор Карла Смелого…

По направлению к колодцу шли Рультабий и папаша Жак — две тени, склонившиеся над третьей тенью… мешком, в котором не так давно волокли другое тело… Мешок был, по-видимому, тяжелый. Они подняли его на край колодца. Деревянная крышка, обычно закрывавшая колодец, была откинута в сторону. Рультабий вскочил на край и затем погрузился в колодец… Он спускался уверенно, как человек, уже знакомый с этой дорогой. Когда его голова скрылась в колодце, папаша Жак столкнул туда мешок и, наклонившись над краем, некоторое время поддерживал его. Затем он выпрямился и закрыл колодец крышкой, опустив затворы. Они упали с шумом, который заставил меня вспомнить звук, поразивший меня в тот вечер, когда я перед «открытием Австралии» бросился за тенью, внезапно исчезнувшей за дверью Нового замка…

* * *

Мне хотелось увидеть… До последней минуты… я хочу видеть, хочу узнать… Слишком многое осталось необъясненным!.. Мне известна только самая важная часть правды, но я не знаю еще всего, или, вернее, мне не хватает чего-то, что объяснило бы мне всю правду…

Я вышел из Квадратной башни и направился в свою комнату в Новом замке. Там я встал у окна, пытаясь что-нибудь разглядеть сквозь мрак, окутывавший море. Ничего. Я напрягал свой слух, но не мог даже расслышать плеска весел по воде.

Вдруг… далеко… очень далеко… во всяком случае мне показалось, что это происходило очень далеко, там, где горизонт сливается с морем, в узкой красной полосе, оставшейся единственным воспоминанием о солнце… В эту узкую красную полосу вступило что-то темное и маленькое. Это была тень лодки, скользившей по воде; вот она остановилась, и в ней поднялась тень Рультабия. Я рассмотрел, я узнал его, как если бы он стоял в десяти метрах от меня… Малейшие его движения вырисовывались фантастически отчетливо на фоне красной полосы… О! Это продолжалось недолго! Он наклонился и сейчас же выпрямился, подняв что-то тяжелое, слившееся с ним в одну темную массу… затем это тяжелое отделилось от него, скользнуло вниз. Тень человека нагнулась над бортом, застыв на несколько мгновений в этой позе, а потом слилась с корпусом лодки, которая снова заскользила по поверхности, пока не вышла из красной полосы. Потом исчезла и красная полоса…

Рультабий доверил труп Ларсана волнам залива Геркулес…

Эпилог

Ницца… Канны… Сен-Рафаэль… Тулон!.. Я без сожаления оглядываюсь на этапы своего недавнего путешествия… Я спешу поскорее покинуть юг, вернуться в Париж, окунуться опять в дела… а также… главным образом, спешу остаться наедине с Рультабием, который сидит тут же, в двух шагах от меня, вместе с дамой в черном. До последней минуты, то есть до Марселя, где они должны расстаться, я не хочу мешать своим присутствием их нежным или безутешным признаниям, планам на будущее, прощальным пожеланиям. Несмотря на все мольбы Матильды, Рультабий пожелал вернуться в Париж, к своим обязанностям. У него хватило твердости духа, чтобы оставить супругов наедине. Дама в черном не в силах противиться Рультабию; условия диктует он… Он хочет, чтобы господин Дарзак продолжал с женой свадебное путешествие, будто ничего необыкновенного не произошло в Красных Скалах. Начал это счастливое путешествие один Дарзак, а окончит его другой, но в глазах всего света Дарзак останется все тем же мужем Матильды. Гражданский закон соединяет их — они муж и жена. Что касается закона церковного, то в Риме, перед престолом папы, они найдут способы урегулировать свое положение и успокоить терзания совести. Пусть счастье сопутствует им! Они его заслужили!..

Никто, быть может, и не подозревал бы об ужасной трагедии, разыгравшейся вокруг лишнего трупа в форте Геркулес, если бы мы не нашли нужным после долгих лет молчания довести до сведения публики таинственные происшествия в Красных Скалах, подобно тому как перед этим я счел себя вынужденным приподнять завесу над драмой в Гландье. Виной тому Бриньоль, которому известно очень многое; пользуясь этим, он намеревался шантажировать нас из Америки, куда скрылся после описанных мною происшествий, угрожая нам ужасными разоблачениями. Ввиду того что профессор Станжерсон отошел в небытие, где согласно его теории все ежеминутно гибнет для того, чтобы возродиться вновь, мы решили опередить Бриньоля и рассказать всю правду.

Бриньоль! Какую же роль он сыграл в этом ужасном деле? Я снова и снова задавал себе этот вопрос, сидя на другой день после финала драмы в поезде на Париж, в двух шагах от дамы в черном и Рультабия, которые со слезами обнимались в соседнем купе. И сколько других вопросов теснилось в моей голове!.. Одно слово, одна фраза Рультабия объяснили бы мне все… но, разумеется, он забыл обо мне со вчерашнего дня… Со вчерашнего дня они не расставались с дамой в черном…

С профессором Станжерсоном мы простились в Волчице… Робер Дарзак сейчас же уехал в Бордигеру, где его должна была нагнать Матильда… Артур Ранс и Эдит проводили нас на вокзал. Эдит не выказала никакого сожаления по случаю моего отъезда.

Я приписал ее холодность встрече с князем Галичем, присоединившимся к нам на перроне. Она сообщила ему о том, что состояние старого Боба улучшилось, а на меня больше не обращала внимания. Меня это глубоко огорчило. Тут я должен сделать читателю одно признание. Я никогда не стал бы рассказывать ему о своих чувствах к Эдит, если бы через несколько лет после смерти мистера Артура Ранса, сопровождавшейся чрезвычайно трагическими обстоятельствами, о которых мне, быть может, придется поведать в другом месте, я не женился бы на романтичной и грозной Эдит…

Итак, мы подъехали к Марселю… Марсель!.. Расставание было ужасным. Мать и сын ничего не сказали друг другу. И когда поезд тронулся, она осталась на платформе, обездвиженная, с бессильно повисшими руками, в своей темной вуали, как воплощение скорби и страдания. Плечи Рультабия вздрагивали от судорожных рыданий…

Лион!.. Мы не могли спать и вышли из вагона, вспоминая о том, как несколько дней назад проезжали эти места, спеша на помощь к несчастной женщине… Мы погрузились мысленно в драму… Теперь Рультабий говорит… говорит… очевидно, стараясь заглушить в себе душевную муку, заставляющую его плакать часами напролет, как мальчишку…