Взбаламученное море - Алексей Писемский

Софи встала и, рассеянно походя, отошла и села подальше на корме. Капитан парохода, услышав, что генеральша Сабакеева едет с семейством, велел сейчас же очистить им место на палубе и вынести на скамейки подушки.

Уселись.

— С какою это вы дамой здоровались? — спросила Казимира Бакланова.

— С Леневой! — отвечал он.

— А! — произнесал Сабакеева протяжно: — а вы как это знаете, ее, молодой человек, а? — прибавила она шутливо-укоризненным тоном.

Бакланов сконфузился.

— Она моя землячка! — сказал он.

— Какая молоденькая, хорошенькая! Ах, бедная, бедная! — говорила старушка, качая головой. — Подите-ка, познакомьте меня с ней! — прибавила она скороговоркой Бакланову.

— Но, Анна Петровна, ловко ли это будет? — остановила было ее Казимира.

— Э, ко мне ничего не пристанет!.. Поэтому и я хочу приласкать ее, что все уж на нее.

— Но ваша дочь, Анна Петровна…

— А что ж такое? Не марайся сама, так другие не замарают. Подите-ка, скажите, если она хочет, пришла бы к нам.

Сабакеева всегда и во всем имела привычку итти против общего мнения, особенно губернского.

Бакланову было не совсем приятно исполнять это поручение, но делать нечего; он подошел к Софи.

— Madame Сабакеева желает с вами познакомиться, — сказал он, не назвав ее никаким именем.

— Ах, очень рада! — отвечала Софи, действительно обрадовавшаяся.

— Madame Сабакеева!.. Mademoiselle Eupraxie!.. Madame Ковальская!.. — говорил Бакланов, показывая ей на свое общество.

— Madame Ленева! — представил он ее.

— Здравствуйте! — сказала ей старуха приветливо.

Софи села около нее.

Евпраксия с каким-то, больше детским, вниманием глядела на нее. Софи тоже на нее смотрела. Красота одной была еще девственна, чистая, а другой жгучая, охватывающая. Евпраксия была мила дома, а Софи заметили бы в толпе, среди тысячи других женщин.

Бакланов сидел, склонив в упоении голову.

Три женщины тут были, и для всех он имел значение. Такою широкою и со всех сторон охватывающею волной жизнь подплывает только в двадцать семь лет.

— Вы едете прокатиться? — спрашивала Сабакеева Софи.

— Нет, я тут на даче живу. Я последнее время была больна, и мне велели больше быть в деревне, — отвечала Софи.

При звуке этого голоса, при этих словах, Бакланов готов был простить ей все; но очарование тотчас же было разбито: из буфета выходила черная фигура Эммануила Захаровича. Бакланов и Казимира первые переглянулись между собой.

Он, с огромною корзинкой конфет, кого-то искал и потом, увидя Софи и других сидевших с ней дам, подошел и стал их потчевать.

Софи взяла, не глядя; прочие тоже так, но он вдруг вздумал и рассесться тут.

— Ну, он-то мне уж гадок! — проговорила почти вслух Сабакеева.

— Вам бы уехать куда-нибудь отсюда: здесь воздух нехорош, а люди так и совсем дрянные, — говорила она резко Софи.

— Но куда же? — возражала та, почти беспрерывно меняясь в лице.

Видимо, что внутри нее происходили мучительные волнения, тогда как Евпраксия с ангельским почти спокойствием разговаривала с Баклановым.

Эммануил Захарович, видя, что им никто не занимается, снова спустился в буфет.

Пароход между тем, выйдя из пристани, шел мимо красивых обрывистых берегов. На небе массы облаков, после знойного дня, как бы дымились; воздух блестел беспрерывною сетью испарений; в пароходных колесах вода рассыпалась серебряной пылью.

Все невольно встали полюбоваться этой картиной. Бакланов при этом заметил, что на глазах Софи заискрились чуть-чуть заметные слезинки; а Евпраксия, напротив, смотрела серьезно и только как бы удивлялась в этих красотах природы величию Бога.

Казимира старалась стать поближе к Бакланову и даже опереться на него.

— Задний ход! — раздался голос капитана.

Никто не ожидал, что пароход так скоро подошел к островку.

Все засуетились и пошли.

— Вы ко мне, конечно, не зайдете? — сказала Софи, уходя, Бакланову.

— Нет! — отвечал он.

Толпа их разделила.

21

Смелый кормчий

Оставив старушку на берегу, молодые люди углубились в остров. Евпраксия очень любила гулять по полям и по лесам: они, по крайней мере, прошли версты три, и он только немножко разгорелась в лице.

Казимира все надеялась, что в этом полутемном лесу Бакланов наконец объяснится с ней; но он как нарочно все шел и разговаривал с Евпраксией о самых обыкновенных предметах; Казимира начала неиствовать. Она бегала по лугам, рвала цветы, вплетала их себе в волосы, бросала их в Бакланова, наконец увидала у берега лодку.

— Ах, вот лодка! покатаемтесь, — говорила она.

— Нет! — возразила было ей Казимира.

— Душечка! ангел мой! — говорила Казимира, целуя ее.

— Но я maman сказала.

— Ничего, я все на себя приму, — умоляла ее Казимира.

— Поедемте! — поддержал и Бакланов: ему любопытно было видеть себя с этой восхитительною девушкой в одной лодке.

Евпраксия наконец, с своею кроткою улыбкой, согласилась.

— Я сяду на корме, — сказала она.

Казимира, так страстно желавшая кататься, едва осмелилась потом зайти в лодку.

Бакланов начал грести.

Евпраксия сидела против него лицом к лицу.

Казимира расположилась около ног молодого человека и без всякой осторожности уставила на него свое влюбленное лицо.

Бледно-желтые облака на западе становились все темнее и чернее. Ветер разыгрывался, и волнение для маленькой лодки стало довольно чувствительно. Влюбленная Казимира начала уж и покрикивать.

— Не вернуться ли нам назад? — проговорила она.

— Зачем же было и ехать? — возразила Евпраксия, которой, напротив, все это, по-видимому, было приятно.

Бакланов, не желая подать виду, что и он не с большим удовольствием катается, начал грести сильнее.

Лодку очень уж покачивало. Казимира беспрестанно кричала и, сидя, как тетеря, распустившись, хваталась то за тот край лодки, то за другой. Лицо Евпраксии было совершенно спокойно.

Отъехав от острова, они попали на еще более сильное течение, которое, встречаясь с противным ветром, кипело, как в котле; волны, чем дальше от берега, тем становились выше и выше. Лодку, как щепку, перебрасывало через них. У Бакланова почти сил недоставало грести.

— Держите в разрез волн, — сказал он испуганным голосом.

— Знаю, — отвечала Евпраксия и в самом деле так держала.

Он видел, что правая рука ее, управляющая рулем, налилась вся до крови от напряжения; но Евпраксия ни на минуту не ослабила шнурка.

Панна Казимира плакала и молилась.

— Матка Боска, матка Боска! — вопияла она уж по-польски.

Бакланов чувствовал, что он бледен, как смерть. Вся штука состояла в том, как повернуть лодку и ехать назад к острову.

— Гребите не так сильно, я стану поворачивать, — сказала Евпраксия, решительно не потерявшаяся.

Бакланов поослабил. Евпраксия тоже поослабила шнурок, и лодка стала забирать вправо. Маленькая торопливость, и их заплеснуло бы волной, которые и без того уже брызгали через борт. Еще минута, и лодка очутилась носом к берегу.

— Ну, теперь сильнее! — сказала Евпраксия.

Бакланов, при виде такой храбрости в девушке, почувствовал в себе силы льва. Он почти до половины запускал весла в волны.

Евпраксия опять ни разу не ошиблась и все перерезывала волны поперек.

Последняя волна почти выкинула их на берег.

— Никогда не стану никого слушать! — проговорила Евпраксия, встав и отряхивая сплошь покрытое водяною пеной платье; ручка ее, которою она держала руль, была ссажена.

Бакланов тоже не вдруг мог прийти в себя от пережитого им страха. Панну Казимиру он только что без чувств вынул из лодки.

Возвратившись к матери, Евпраксия все ей рассказала, переменив только то, что это она сама затеяла кататься, а не Казимира.

Та сначала попеняла было, но потом сейчас же и прибавила:

— Не кто, как Бог; не убережешься от всего.

По случаю намокших дамских платьев, домой поехали сейчас же.

Когда остров стал порядочно удаляться, успокоившаяся Казимира указала Бакланову на дорогу, идущую кругом всего берега. Там несся экипаж с дамой, и за ним уродливо скакал верховой в английских рейтфраке и лаковых сапогах.

— Это ведь Ленева и Галкин! — сказала она; но Бакланов не обратил на это никакого внимания.

«Так вот она какая! вот какая!» — думал он все об Евпраксии.

22

Не совсем обыкновенная сваха

Прошло с полгода. Сердечные дела Бакланова плохо продвигались вперед: Евпраксия на йоту не допускала его ближе к себе. Оставалось одно последнее средство: присвататься к ней. Бакланов решился возложить это на Казимиру. Об ее собственном сердце он в эти минуты нисколько даже не помышлял: злоупотреблять этим кротким существом он точно считал каким-то своим правом!