Блудное художество - Далия Трускиновская

Шварц все понимал. Он присутствовал при прощании Архарова с Григорием Орловым, когда тот, бросив Москву на только что прикатившего Волконского, помчался в столицу возвращать себе благосклонность государыни. Орлов душой уже был в Санкт-Петербурге, а все мелочи и пакости московского бытия его лишь раздражали.

– Тут тебе трудно будет завести дисциплину полицейскую, - сказал он новоявленному обер-полицмейстеру, - трудно даже различить, что Москва, а что деревня, и на каких кто правах живет, особливо слободы… Намаешься…

– Город обыкновенный, - скучным голосом произнес Шварц. - Прочие города Российской империи не лучше. Всюду свои мазы, шуры, взяточники и казнокрады. И мало где полицейские конторы возглвляют достойные господа, умеющие совладать со всеми безобразиями.

– Хочешь сказать, что среди этой братии я еще орел? Вот только не надобно кумплиманов, черная душа, - проникновенно попросил Архаров.

– Я полагаю, что во всякой службе должен быть определенный порядок, и ваши порядки, сударь, считаю для полицейского дела наилучшими. Сие не кумплиман. Беда, что в полицию попадают вовсе случайные люди. Вас его сиятельство избрал весьма удачно. А вон в Казани полицмейстером Тимофей Евреинов, знаете ли, кто таков? - спросил Шварц.

– Нет, откуда?

– А я скажу - это бывший камердинер государыни, в бытность ее еще великой княгиней. Был уволен государыней Елизаветой Петровной по формальному поводу, а на деле - потому что сделался доверенным лицом великой княгини. А великая княгиня сама сделалась государыней, а государыня наша на добро памятлива. Вот только, награждая, меры не ведает. Уж лучше бы денег отвалила побольше, да только таких чинов не давала, где голова потребна, - по-простому высказался Шварц. - А молодцов, ваша милость, сейчас трогать не надобно. Коли не трогать - они быстрее докопаются, что к чему.

Архаров посмотрел на него неприязненно. И отпустил. Но немец видел - прежнего доверия к бывшим мортусам у обер-полицмейстера уже нет. И это ему не нравилось - коли в полицейской конторе не станет доверия, то лучше ее сразу закрывать, а служащих разгонять.

Только быстрый взгляд на собравшихся кучкой архаровцев несколько утешил Шварца. Только им самим и было под силу разобраться в сложных обстоятельствах и найти ту ниточку, за которую следует потянуть.

Шварцевы кнутобойцы обжились в подвалах неплохо, и каждый имел там свой уголок, свое хозяйство - ложки-плошки, топчанчики-табуретки, войлок для спанья, у Вакулы, монаха-расстриги, даже образа висели. Ваня привел товарищей в свою каморку, похожую скорее на земляную нору, но зажег там свечку - и стало повеселее. Уселись, теснясь, на топчанчике, а пришедший последним повар Филя-Чкарь просто встал в дверях.

– Облопались, лащатки? - спросил Ваня.

– Да уж облопались так облопались, - проворчал Тимофей.

Все, кроме Клавароша, были с чумного бастиона и разумели байковское наречие, да и Клаварош уже знал многие слова.

Положение было незавидное - архаровцы, повязанные круговой порукой, оказались в ответе за подлеца Демку. Что бы он ни натворил - а удирать не имел права.

– Тимоша, точно ли он укоцал басвинску елтону? - тихо спросил Ваня, и никого не смутило, что он самовольно назначил себя старшим, как в чумное лето на бастионе. - Как оно было-то?

– Стоду одному ведомо, - тихо сказал Тимофей. - Я грешным делом и сам так скумил… Да уж с того света не вернешь…

– Тебе не слемзал?

– Скарал.

– Ну?

Тимофей неохотно рассказал все по порядку - как он, пробравшись к любовнице, спал у нее, как сради ночи прибежал Демка, как они сидели на крыльце и ломали головы: нет ли способа избыть заботу? И Демка, наказав ему быть поосторожнее, объявил, что идет домой - хоть малость поспать. Куда ж пошел на самом деле - неизвестно.

Потом взял слово Филя-Чкарь, самый старший в обществе. Он порой, когда Шварцу было не до того, выдавал архаровцам и десятским из заветного чуланчика все, что требовалось для служебного маскарада. Филя утверждал, что в последние дни Демка ни разу туда не заглядывал. Конечно, если бы Демка попросил выдать ему тот длинный нож на время, Филя бы выдал и без дозволения Шварца, да только не было такой просьбы. И выходило, что диковинный нож пропал еще до того, как к воротам Рязанского подворья притащилась Тимофеева жена с детишками.

– Вот тут наш пертовый маз остремался, - сказал Ваня. - Ну, мазурики, что замастырим?

– Мы-то замастырим, а пертовый маз отправит нас поглядеть на Знаменье… - отвечал Ушаков.

– Некен, - уверенно сказал Ваня.

Не только Архаров видел насквозь, понимал и одобрял Ваню Носатого. Бывший маз, налетчик, колодник тоже прекрасно понимал и одобрял обер-полицмейстера, хотя друг дружке они, ясное дело, в нежных чувствах не изъяснялись. Ваня без намеков понял: Архаров хочет, чтобы его подчиненные сами каким-то способом отыскали Демку и доказали его невиновность - поскольку пока что видит одни лишь доказательства виновности, и это ему неприятно. Та круговая порука, которой их повязали, взяв на службу в полицию, должна была сейчас способствовать розыску по делу об убийстве переодетой бабы Федосьи.

Архаровцы еще потолковали малость - но о делах незначительных: Тимофей рассказал, как вышло, что он женился на Федосье, потом повспоминали какие-то былые Демкины проказы. Ваня почти не говорил, слушал и думал.

У него было ощущение, будто он что-то знает про длинный и тонкий нож, непривычное для мазов оружие.

– Погоди, Чкарь! - прервал он товарища. - Скажи-ка лучше, когда вы рухлядь сушили?

– Сразу после Николы Вешнего, - без промедления отвечал Филя. - Как пертового маза поздравляли, так чуть ли не назавтра.

– И долго ли все на хазу висело?

– Весь день.

В заветном чулане у Шварца было много всякого добра - и кафтаны, и армяки, и передники, как у разносчиков, и бабьи сарафаны, и монашеские подрясники с рясами. Все это от хранения в сыром месте приобретало особенный запах - такой, что Архаров однажды, когда к нему в кабинет заявился кто-то прямо с наружного наблюдения, еще не скинувший маскарадное тряпье, шарахнулся и крикнул:

– Пошел отсюда! Разит от тебя, как от выходца с того света!

Шварц знал эту особенность своего чулана и первые же теплые солнечные дни использовал, чтобы вытащить и как следует проветрить всю одежонку, прогреть ее до того, чтобы и следа от сырости не осталось. Для этого он брал всех, кто подворачивался под руку, мог и канцеляристов позвать. Отказать ему никто еще не решался.

– Погоди, Иван Данилыч, - сообразив, подхватил мысль Тимофей. - Стало быть, в тот день много народу шастало в верхний подвал и охапками рухлядь на хаз носило. И коли бы кто срусил нож - того бы и не приметили?

– Другого такого денька не было, чтобы кто попало в чулан заходил, - сказал Ваня. - Разве что нож уже давно пропал. Надобно у черной души спросить - может, он зимой кому давал?

Черной душой Шварца звали с легкой руки Архарова.

Федька закивал. Ему страшно хотелось немедленно приступить к розыску ножа, но он ничего не мог предложить разумного, и потому маялся.

– Да и тем ли ножом кубасью укосали? - разумно спросил Ушаков. - Мало ли на Батусе ножей?

– Нож приметный, - возразил Тимофей. - Таких-то мало.

– Да уж поболее одного…

– Надобно наш сыскать - все Демке легче будет…

– В толк не возьму - на что бы Демке тот нож? - спросил задумчиво Чкарь. - Им и резать-то несподручно, а лишь колоть. Не мог он его взять, потому как незачем.

– Братцы, я! - вдруг воскикнул Федька. - Я расспрошу! Я у парнишек разведаю! Черная душа, коли что, их потрудиться заставляет!

– И пряниками награждает, - усмехнулся Тимофей. - Дались же немцу русские пряники…

– Ступай, Федя, позеть с лащатами, - кивнув не менее достойно, чем Архаров, сказал Ваня.

Федька выскочил из закутка и понесся по узкой лестнице вверх.

Он не умел сидеть без дела, особенно когда обстоятельства складывались загадочным и опасным образом. Сейчас они были не намного лучше, чем в чумное лето, - если Демка не сыщется, да если впридачу все улики подберутся так, чтобы можно было обвинить его в убийстве Федосьи, то отвечать за него - всем бывшим мортусам.

К тому же, Федька знал про Демку, что бывший шур может сгоряча удрать и спрятаться, оставив былых товарищей на произвол судьбы. Он вовсе не забыл, как подрались зимней ночью по дороге к Виноградному острову. Вроде и помирились, и ни разу о той драке не вспоминали, а Федька, оказывается, все это время о ней помнил.

Максимку-поповича Федька отыскал в канцелярии - тот сдавал собственноручно записанные показания по странному делу о покраже старого корыта и двух кадушек. При розыске явилось, что предполагаемый кадушечный вор замешан в совсем другую историю - там уже речь шла о беглых крепостных. Сей розыск перерос в иной - о похищении младенца. И конца-краю этому делу о корыте и кадушках не предвиделось.