Майя Кристалинская. И все сбылось и не сбылось - Анисим Гиммерверт

Оказывается, могла пройти Майя мимо такого события, хотя афиши читала и знала о нем все досконально, примеривая на себя условия конкурсного приема, которые вполне ей подходили в вокальной части.

Но конкурс Майю не страшил — трагедии не случится, если ее не примут, а вот если примут, значит, нужно расстаться с хором и Елизаветой Алексеевной. Как же так? Только пришла в хор, только включилась в репетиции — и до свидания? Хорошо бы, если примут в эстрадную студию, еще остаться при этом в хоре, но где тогда взять время для института? Это как в детском стишке: «Драмкружок, кружок по фото, мне еще и петь охота». Петь-то очень охота, вот и останется Майя в хоре; раз начала — нужно продолжать.

А студия — придет время, посмотрим.

Будучи человеком серьезным, Майя Кристалинская не так легко расставалась со своими привязанностями. С ее точки зрения, это граничило с легкомыслием, а с последним, если вдруг проявится, надо решительно бороться.

Она твердо решила: в конкурсе участвовать не будет, петь будет только в хоре Лобачевой — и баста. Никаких колебаний. И на приглашение одной из девушек-хористок, красотки и хохотушки, вместе пойти на конкурс — одной, дескать, страшновато — Майя только подняла свои большие, ставшие сразу холодными глаза и ответила коротко — «нет»!

И продолжала ездить на Кропоткинскую после лекций, наскоро выпив чаю с подвернувшимся еще горячим пирожком в институтском буфете — стоять в очереди в столовой и тратить время на обед было некогда; она мчалась к метро, а потом на Кропоткинской, юркнув в переполненный трамвай, втискиваясь в спрессованную на задней площадке стену из пальто, шуб и сумок, ждала объявления кондуктора: «Левшинский переулок» — и выскакивала из трамвая в тот момент, когда кондуктор, потянув за веревку, давал сигнал к отправлению и объявлял: «Следующая — Зубовская площадь!» После такого прыжка с Волоколамки на Кропоткинскую трудно было сразу прийти в себя. Однако Майя никогда не опаздывала.

Тем временем на Пушечной вовсю кипели страсти. Во-первых, появились незнакомые завсегдатаям этого дома лица — сплошь молодые и симпатичные; во-вторых, толпы этих молодых и симпатичных облепили дверь в зрительный зал и выдавливали из себя очередную жертву просмотровой комиссии; в-третьих, будто яблоко раздора прокатилось по столу, за которым сидели мэтры эстрады Утесов, Набатов, Смирнов-Сокольский, Рина Зеленая, даже профессор консерватории, долгое время прославлявшая Большой театр, Барсова, — спорили в рамках приличий, но — яростно. Последнее слово оставалось за Леонидом Осиповичем как председателем комиссии. Первый тур, второй, третий… Победителям не выдавали дипломов, не награждали званиями лауреатов, их зачисляли в эстрадный ансамбль ЦДРИ, и с этого момента они становились «артистами».

Кого только не было в толпе осаждающих заветную дверь! Тогда имена многих из них не были знакомы ни членам жюри, ни их ревнивцам соперникам — просто потому, что имен еще не было. Их узнали потом, спустя годы, им необходим был разбег, и они получили его в эстрадном ансамбле ЦДРИ.

Нельзя сказать, что Пушечная потрясла Москву чем-то не виданным доселе в цивилизованной советской столице. В те годы эстрадные обозрения, исполняемые театриками, состоящими из энтузиастов, были на прицеле у студенческой части цивилизованной советской столицы. Кроме старшего по возрасту «Телевизора» в МАИ, шумел — сначала на всю Большую Пироговскую, улицу институтов, оранжерею для выращивания будущих врачей, педагогов, химиков, а потом и за пределами Садового кольца — «ВТЭК», где впервые публично оттачивали свое остроумие Аркадий Арканов, Григорий Горин, Альберт Аксельрод. Их «ВТЭК» конечно же не занимался вопросами установления инвалидности, его делом было смешить студентов, и он выполнял его весьма и весьма успешно: зал хохотал навзрыд, а в расшифрованной аббревиатуре угадывалось истинное призвание его создателей — «Врачебный театральный эстрадный коллектив».

И все же на Пушечной создавалось нечто новое, не виданное в середине пятидесятых годов в Москве. Настоящий, многоликий по жанрам и внушительный по количеству самодеятельных артистов эстрадный ансамбль. Он был призван создавать всевозможные обозрения. И первое такое обозрение было символично названо «Первый шаг» — название это прикрепилось потом к ансамблю надолго. Он так и остался в истории ЦДРИ и московской эстрады — «Первый шаг», несмотря на то что дальше были сделаны второй, третий, рождались программы с другими названиями, но первенец оставил самый яркий и глубокий след. Юбилей подобной «шагистики» отмечался зимой девяносто девятого; в зале ЦДРИ сидели, как теперь любят говорить, «седые ветераны», но далеко не все, кто составлял этот дружный ансамбль сорок пять лет назад: иных уж нет, а те далече…

Об этой ораве способных и увлеченных Илья Суслов вспоминал так:

«Среди нас был и Илья Рутберг, умевший делать пантомиму и дико смешно изображать студента, который сдает экзамены по шпаргалке незадачливому профессору; и Савелий Крамаров, тихий еврейский мальчик, который лихо изображал хулиганов, и Майя Кристалинская, и Поли Чохели, и Майя Булгакова, и А. Некрасов, певший песни Ива Монтана, и квартет «Четыре Ю», и негритянский артист Геля Коновалов (его папа был негром, но это единственное, что отличало его от русского) — он был пантомимист, и красивые девушки, которые вели нашу программу (что с ними стало?), и танцевальная группа, и джаз. Вот джаз наш был великолепен! Тут были и Гаранян, и Зубов, и Капустин, и Бахолдин, и Журавский, и Салганик, всех и не упомнишь, но все — замечательные музыканты! И руководили ими молодые тогда Борис Фиготин, Юра Сеульский и В. Людвиковский. И не могу не упомянуть в этой связи заслуженного тогдашнего директора ЦДРИ Б. М. Филиппова и его помощника Э. С. Разниковского».

Этот «привет из прошлого» — статью в газете — Илья Суслов прислал из Соединенных Штатов. Статья называется «И битвы, где вместе… Очерки о бывшей сатире».

Столько лет прошло, память может и подвести. Поэтому не упомянуты в ней вокальный квартет — будущая «Улыбка», Ирина Подошьян, отличная певица, которая быстро заняла далеко не последнее место под эстрадным солнцем, Александр Гореткин — это по части джаза, талантливый ударник.

Есть и еще одна неточность: в эту «ораву», принятую в пятьдесят четвертом, Майя попасть никак не могла. Потому что ее не было в толпах, ежедневно приходящих на свидание с конкурсной комиссией.

Перечислить тех, кто пришел в «Первый шаг» в пятьдесят четвертом, наверно, сегодня не сможет никто. Ни в первый набор, ни в последующие. Если заглянуть в программы выступлений этой команды, можно увидеть, как менялся ее состав. А текучесть объяснялась одной причиной — это все же самодеятельность при всем высоком ее уровне. Тот, кто уходит в профессионалы, покидает ее так же, как выучившийся юнга с небольшого суденышка переходит на океанский лайнер. И ничего предосудительного в этом нет. Наоборот, учителя всегда гордятся своими учениками, если они того стоят.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});