Избранные произведения в трех томах. Том 1 - Всеволод Кочетов

— Урожай подымем, без канцелярии нас уважать будут, — резонно отвечал Антон Иванович. — А не подымем — хоть аэровокзал сооруди, все равно плохо, никакого тебе уважения.

Антон Иванович так энергично хлопотал о жилье для Лаврентьева потому, что он видел в Лаврентьеве не только агронома с большим — высшим! — образованием, но еще и артиллерийского офицера, командира батареи. Старшина привык на войне считать своей обязанностью заботу о командире.

Ни плотники, ни Карп Гурьевич, ни печник, специально приглашенный из дальнего села, у него не сидели без материалов Или подсобной силы. И получилось так, что не к Новому году, а дней за десять до первого января квартира Лаврентьеву была готова. Антон Иванович послал туда женщин для уборки, и, когда привел наконец Лаврентьева, комнаты его, правда полупустые, блистали ослепительной чистотой, и дед Савельич, не жалея дров, топил печи.

— Живите, товарищ агроном, на полное здоровье! — радостно и торжественно заявил Антон Иванович, пожалуй, больше, чем Лаврентьев, довольный результатами своих хлопот. — Еще скажу: и вперед не пожалеете, что приехали к нам в Воскресенское.

Ирина Аркадьевна — это Лаврентьев видел и чувствовал — искренне огорчилась, узнав, что он переселяется от нее за толстую каменную стену.

— Привыкла к вам, знаете, очень привыкла.

До вещей ему дотронуться не дали: «Что вы, что вы, руку повредите!» Дядя Митя перетащил его чемодан, потом принес ореховую тумбочку, на которую Ирина Аркадьевна поставила олеандр. Посмотрела прищуренными глазами, передвинула тумбочку ближе к окну, потом ушла к себе, — и так уходила и приходила раз пятнадцать, и каждый раз приносила с собой какую–нибудь мелочь. Мохнатый половичок к кровати, салфетку на стол, бронзовую пепельницу, графин с водой.

В новой квартире засиделись до полуночи. Снова пришел Антон Иванович, привел с собою Марьяну. Ему не терпелось похвастаться перед женой тем, какое великолепное жилище оборудовал колхоз агроному. В колхозе это была крупнейшая стройка за последний год, и стройка явно городского типа. А председателя — Лаврентьев заметил — привлекало все городское, душа его протестовала против соломенных крыш, непролазной осенней грязи немощеных улиц, дедовских лавок, испокон веков заменявших в крестьянских домах стулья, подслеповатых, маленьких окон, керосиновых коптилок.

— Вот, Марьянушка, как надо жить в деревне! — восхищался Антон Иванович. — Паровое бы еще отопление, ванну, и точь–в–точь — московская квартира. Ну чего тебе тут недостает?

— Хозяйки, — лукаво стрельнув глазами, усмехнулась Марьяна.

— Во! Это верно, это верно! — Антон Иванович оживился, подсел к столу, где Ирина Аркадьевна накрывала к чаю. — Хозяйка — такова ближайшая задача! Люблю гулять на свадьбах. Для такого случая и про кишку бы позабыл — выпил бы стопочку.

— Заждетесь, Антон Иванович, — отшутился Лаврентьев. — Жених незавидный — переросток, да еще и инвалид.

— Глядите на него: — переросток! Тридцати человеку нет. Да хочешь, завтра же найду невесту? Хочешь?

— Сватайте, Антон Иванович, сватайте! — Ирина Аркадьевна захлопала в ладоши.

— Докторша Людмила Кирилловна — это ли не невеста? — Антон Иванович загнул указательный палец.

Лаврентьев молчал. Опять Людмила Кирилловна! Он почувствовал на себе внимательный взгляд Ирины Аркадьевны, начал краснеть и страшно обрадовался, когда Антон Иванович загнул средний палец.

— Учительница Новикова — тоже, скажешь, не годится? Или, нет, постой, постой! Вот это — да, вот это невеста! — воодушевленный новой мыслью, Антон Иванович сложил все пальцы разом. — Кланька!.. Вернется — сам раздумывать не станешь.

— Клавдия Кузьминишна? — Ирина Аркадьевна недоуменно подняла брови. Лаврентьев чувствовал, что она потеряла всякий интерес к разговору, как только миновали Людмилу Кирилловну, а упоминание имени сестры Марьяны ее просто–таки встревожило.

— Она, она, Клавдия! — Председатель, не заметив перемены в настроении Прониной, обращался главным образом к ней, как бы за советом. — Точка! Я и расписывать ничего не стану, увидит — в огне сгорит. Грешный человек, полгода решения не мог принять, кого сватать — Марьяну или ее. Ну не серчай, не серчай, — погладил он по плечу жену. — Сестра же она тебе. На куски, думал, порвусь. Обе любы, что хошь, то и делай 1 К Марьянке сердце перетянуло. И не потому вовсе, что лучше она. Ну, опять прошу, не серчай, — снова погладил он округлое плечо. — С норовом Кланька, с закавыкой. Начальствовать любит — не подходи! Порох и пламень. Толовая шашка. Что не так — бух, бах, — разнесло. А сама собой… н-да!..

Все задумались, разговор как–то иссяк. Попрощались и разошлись. Ирина Аркадьевна перед уходом сказала Лаврентьеву:

— Людмила Кирилловна сегодня заходила, просила передать вам большой привет.

Оставшись один, Лаврентьев, как он это обычно делал утром и вечером, принялся упражнять больную руку. Сгибая в локте, стараясь напрягать бицепс, подымал кверху, опускал до пола; положил на стол, по очереди работал пальцами; на протянутой ладони, сколько только мог, неподвижно держал килограммовую гирьку. Делал он это по привычке, механически, мысли были заняты другим. Его радовало, что с каждым днем он все крепче входил в колхозную семью, что у него уже были друзья. В любой час он мог надеть пальто, шапку и отправиться куда–нибудь, где ему будут рады, и провести там, в дружеском кругу, приятный вечер. Всегда открыты ему двери дома Антона Ивановича, Прониной, Елизаветы Степановны, Анохина; Карп Гурьевич тоже к нему расположен. Даже с Асей у него установились отношения, близкие к отношениям старшего брата и младшей сестры.

Ася — секретарь комсомольской организации в колхозе, деловитый секретарь. Не все у нее получается, но взяться она готова за все. Она уже заставила Лаврентьева делать ее комсомольцам каждую неделю доклады по текущему моменту, вести кружок передовой агротехники. Не ускользнули из Асиного поля зрения и Людмила Кирилловна с Ириной Аркадьевной. Врача она пригласила проводить занятия в санитарном кружке, а бывшую исполнительницу старинных романсов — руководить хором. Ничего не получалось с драматическим кружком: не было подходящего помещения, где бы оборудовать зрительный зал и сцену.

В протоколах у Аси значилось и такое начинание: взять комсомольское шефство над участком семенной пшеницы.

— Вот, Петр Дементьевич, — сказал она однажды Лаврентьеву, — если вы, агроном, член партии, поможете нам выполнить обязательство, которое мы взяли — а мы обязались собрать по сто восемьдесят пудов зерна с гектара, — то ручаюсь за девчат, все они вас расцелуют. Их у нас в бригаде, имейте в виду, тридцать шесть!

Ася сказала это так мрачно и таким тоном, будто угрожала.

Лаврентьев только руками развел:

— Будем, Асенька, стараться.

— Медведь тоже старался — дугу гнул, а что вышло?

— Мы не медведи, но и не боги. Горшок обжечь можем, но природу переделать в один год — трудно.

— На юге взялись за такую переделку!

— А на сколько лет она рассчитана? На год? На два?

— Важно, что взялись, — переделают. Мы же и не брались.

Лаврентьев вновь продумывал этот разговор. Он знал, что есть такие колхозы, которые со дня своей организации числятся в отстающих; они постоянно не выполняют государственных заданий, не справляются с планами; районные организации часто вынуждены перекладывать их планы на другие, крепкие, передовые хозяйства. В отсталых колхозах много недовольных. Тут уповают не на общественный труд, а на свои усадьбы, значит — слаба и трудовая дисциплина, значит — один недостаток ведет за собой другой, и так нижется, нижется цепь неудач. Угнетающее бесплодие почв не дает людям размахнуться во всю силу, почувствовать эту силу, поверить в нее. И где то главное звено, разорвав которое, колхоз освободился бы от пут отставания?

Колхоз в Воскресенском нельзя было отнести к самым отстающим, совсем нет. Это был коллектив закаленный, выросший в борьбе с неимоверными трудностями и препятствиями, которые ему ежегодно чинила природа. Но и при таком коллективе сто восемьдесят пудов с гектара — не слишком ли много захотела Ася? Сто восемьдесят пудов и для юга отличный урожай, не то что для лесного болотистого края.

И вновь перед мысленным взором Лаврентьева возник план угодий, который они исчертили недавно вместе с Анохиным, проводя на бумаге линии дренажных труб. Да, он, Лаврентьев, поможет Асе, он будет биться за урожай в сто восемьдесят пудов с гектара, как бился там, на бетонном шоссе под Кенигсбергом, против вражеских танков, с той разницей, что не останется один возле орудия и враг его уже не сомнет в одиночку.

Спать ему еще не хотелось. Он, достав из чемодана, задумал повесить на стену портрет Тимирязева, который хранил со студенческих лет.