Дело «Памяти Азова» - Владимир Шигин

В своих мемуарах Раскольников пишет, что в последний момент он якобы приказал открыть кингстоны, чтобы затопить корабль, сидевший на камнях всем корпусом (!), но инженер–механик Нейман (еще один участник ночной пьянки — «всегда чем–то неудовлетворенный инженер–механик Нейман») вдруг заявил, что они не действуют.

Здесь опять явное вранье! Если корабль прочно сидел на мели, так что не смог одернуться с нее машинами, то о каких кингстонах может идти речь? Открывай их, не открывай, но корабль никак не утонет, так как сидит на мели! Для того, чтобы в руки противнику не попал боевой корабль, следовало делать совершенно иное: дать команду матросам покинуть корабль, а оставшейся на борту подрывной команде — подорвать главные машины, выбросить за борт орудийные замки, уничтожить секретную документацию, а по возможности и взорвать артиллерийский боезапас, чтобы у англичан уже не было никаких шансов ввести захваченных корабль в строй. На все это времени у Раскольникова и командира «Спартака» было предостаточно. Но ни у кого из них даже не возникло мысли об этих, казалось бы, предельно ясных любому моряку, вещах.

Честно говоря, упоминание Раскольникова о неисправных кингстонах вообще очень настораживает. Если все дело было действительно в них, то получается, что «Спартак» вовсе не садился ни на какую мель. Он просто остановился и спустил флаг. Но если Раскольников не пишет ни о каком открытом неповиновении команды эсминца в ходе перестрелки с англичанами, то получается, что «Спартак» остановили и сдали врагу сами начальники, во главе с самим Раскольниковым! А история о посадке на мель была придумана им позднее для собственного оправдания в глазах того же Троцкого.

В неповиновение матросов ивих бунт во время боя я не верю, по нескольким причинам. Во–первых, команда на эсминце была опытная, прошедшая горнило мировой войны. Несколькими неточными выстрелами запугать ее было сложно. Во–вторых, о факте матросского неповиновения молчит сам Раскольников. Нет об этом никаких, даже слабых, намеков в материалах расследования обстоятельств сдачи «Спартака». В–третьих, порукой тому, что матросы «Спартака» выполнили свой воинский и революционный долг до конца, служит их поведение в плену, о чем мы в свое время еще расскажем.

Один из отечественных историков так описывает обстоятельства сдачи «Спартака». Он пишет: «Машины „Спартака“ находились в плохом состоянии, но кочегары и механики „выжали“ из них все возможное, в результате чего расстояние до противника перестало уменьшаться. На преследовании противник вел редкий огонь, „Спартак“ отстреливался из кормовых 102–мм орудий, тем не менее попаданий не достигла ни одна из сторон. Спустя три четверти часа после начала погони англичане готовы были прервать преследование, и около 14.00 Тэсиджер (командир отряда английских кораблей. — В.Ш.) уже отдал приказ поворачивать на обратный курс, как с крейсера „Калипсо“ заметили, что „Спартак“ вдруг будто подбросило вверх, и он остановился. Оказалось, что эсминец крепко засел на мели, и причиной аварии стал сделанный около получаса назад единственный выстрел из носового орудия, который имел для корабля фатальные последствия. При выстреле носовая четырехдюймовка была направлена под слишком острым углом к корме, и от действия дульных газов были выбиты стекла в ходовой рубке, штурман Н. Струцкий контужен, а карта, по которой прокладывался курс корабля, как и ящик с остальными навигационными картами, уничтожена. На мостике, где выстрел приняли за попадание неприятельского снаряда, возникла паника. Во избежание новых попаданий рулевой изменил курс, приведший „Спартак“ на мель Девелси (сейчас Карадимуна — в дословном переводе с эстонского „дьявольские яйца“ — две скалы на глубине 5,4 и 3,4 м). В результате аварии эсминец получил повреждения рулевой машины и обшивки корпуса, лопасти гребных винтов были сломаны.

Оценив безнадежность ситуации, в которой оказался корабль, Раскольников приказал открыть кингстоны, но отменил свой приказ после того, как механик эсминца, Нейман, ознакомил комиссара с плачевным состоянием донного оборудования.

В момент аварии английские корабли находились всего в 30 кбт. Вполовину сократив расстояние, они легли в дрейф и спустили шлюпки. Прибывшая на эсминец призовая партия была поражена его запущенным состоянием не меньше, чем неопрятностью и расхлябанностью самих „красных военморов“. Еще большее удивление англичан вызвал стихийный митинг, который возник по вопросу запуска помп для осушения пробитого корпуса. Вопрос решался чуть ли не голосованием. Тем не менее собрание постановило дать пар к помпам. Затем экипаж „Спартака“ был перевезен на английские корабли. Вечером того же дня эсминец „Вендетта“ стащил „Спартака“ с мели и привел на буксире в Ревель.

Тем же вечером эстонские власти устроили роскошный банкет для победителей. Обилие блюд и напитков удивило даже видавших виды англичан, тем более, что всем было известно о недостатке продовольствия в Ревеле. Попойка продолжалась до поздней ночи, когда британским морякам пришла пора отправляться на свои корабли. По прибытии на борт крейсера „Калипсо“ коммодор Тэсиджер приказал доставить ему все бумаги, захваченные на „Спартаке“, из которых он и узнал, что неподалеку от острова Готланд должен находиться крейсер „Олег“. Немедленно был отдан приказ выйти в море крейсеру „Карадок“ и эсминцу „Вэкефул“, а остальным кораблям отряда готовиться к скорому выходу».

Из дальнейших воспоминаний Раскольникова: «…Вскоре английские крейсера окружили нас и спустили в воду шлюпки. Военморы из команды „Спартака“ увели меня в кубрик и переодели в матросский бушлат и стеганую ватную куртку. Они заявили, что ни в коем случае не выдадут меня, и тут же, впопыхах, сунули мне в руки первый попавшийся паспорт военного моряка, оставшегося на берегу. Я превратился в эстонца, уроженца Феллинского уезда. При моем незнании эстонского языка это было как нельзя более неудачно, но в тот момент некогда было думать. Кок миноносца — товарищ Жуковский — взял на хранение мои часы.

Не успели мы оглянуться, как на борту нашего миноносца появились английские матросы. С проворством диких кошек (!) они устремились в каюты, кубрики и другие жилые помещения и самым наглым, циничным образом на глазах у нас принялись грабить все, что попадалось под руку. Затем стали перевозить нас на свой миноносец.

Сидя в шлюпке, я прочел на ленточках надпись „Wakeful“ („Бдительный“). Обратил внимание на внешнюю интеллигентность физиономий наших.

На миноносце „Wakeful“ нас посадили в кормовой трюм. Кормили галетами и крепким чаем. Со школьной скамьи я вынес плохое знание языков и лишь с грехом пополам разбирал английскую речь. Но все же, многое мне было понятно. Матросы, приносившие нам еду, рассказывали о высадке в Риге английского десанта. Захлебываясь от шовинизма (??!), они ликовали по поводу поражения Германии: „С Германией покончено. Немецкий флот находится в английских портах“.

На следующее утро миноносец „Wakeful“, ставший для нас плавучей тюрьмой, снялся с якоря и отправился в поход. Прильнув к иллюминатору, я тщетно старался определить направление корабля».

И снова вопросы, на которые член Реввоенсовета Республики не дает ответа, а вернее, явно избегает отвечать. А вопросов немало. Кто именно отдал приказ о прекращении огня по врагу? Кто спустил с мачты красный флаг? Как происходила сдача корабля? Почему не были выведены из строя орудия и механизмы? Как, наконец, вели себя в момент сдачи командир эсминца, бывшие офицеры, матросы? Каждый из этих вопросов имеет огромное значение, ибо в ответе на них и кроется разгадка трагедии «Спартака». Получив ответ на них, многое для нас в этой истории сразу же стало бы ясным. Дать исчерпывающие ответы на все вышеперечисленные вопросы и должен был в своих воспоминаниях Раскольников, если бы он действительно являлся честным и порядочным человеком, каковым он себя всем представлял.

Так о чем же повествует нам в данном случае Раскольников? А пишет он о том, как спрятался от англичан в матросском кубрике, где, выбросив комиссарскую кожанку, напялил на себя грязный матросский бушлат и ватник.

В тот момент Раскольникова нисколько не волновала ни сдача врагу новейшего боевого корабля (которых у Советской республики было всего раз, два, и обчелся!) ни судьба своих братьев–матросов. Раскольников боялся одного — быть узнанным и нести ответственность в соответствии с занимаемой им должностью. «Они (матросы) заявили, что ни в коем случае не выдадут меня, и тут же, впопыхах, сунули мне в руки первый попавшийся паспорт военного моряка, оставшегося на берегу». В тот момент он более не желал быть членом Реввоенсовета Советской республики, командиром отряда кораблей и любимцем товарища Троцкого. В тот момент Раскольников желал быть кем угодно, лишь бы остаться в живых! По данным англичан, «орел Троцкого» прятался от них на камбузе за мешками с картошкой. Что и говорить, поистине легендарной храбрости был человек!