Кино как универсальный язык - Камилл Спартакович Ахметов

мы будем говорить на базе возросшего социалистического мировоззрения кинематографистов, чего не было в таком объеме раньше».{69}

На практике внедрение социалистического реализма в советском кино означало совсем не то, о чем говорил Эйзенштейн. Приветствовались фильмы, доступные массам, – это означало возврат к упрощенному, усредненному киноязыку. О драматургии с ретроспекциями, модальностями, структурными усложнениями можно было забыть, поскольку их сложно было бы воспринять миллионам вчерашних неграмотных – советских зрителей. На первый план, таким образом, выходила актерская игра. И, разумеется, прекрасным подспорьем тому, чтобы сделать фильмы более понятными миллионам, был так вовремя появившийся звуковой кинематограф.

Впрочем, еще более критичным ограничением метода социалистического реализма было то, что он, как это ни парадоксально, отменял реализм. Ведь принципы социалистического реализма означали, что от художников требуется рассказывать не о том, что есть на самом деле, а о том, как должно быть. Фильм Фридриха Эрмлера (Владимира Бреслава) «Крестьяне» (1934 г.), упомянутый Эйзенштейном в его выступлении, был удивительным примером этого подхода. Спустя год после массового голода, когда умерли миллионы советских людей, фильм рассказывал о «диверсии» бывшего кулака на свиноводстве – герой развел такое количество свиней, которое невозможно прокормить в колхозе. Аналогично, фильм Сергея Герасимова «Комсомольск» (1938 г.) рассказывал о героической истории строительства города Комсомольск-на-Амуре комсомольцами-добровольцами, но умалчивал о строителях из числа политических заключенных. Фильмы Сергея Эйзенштейна 1929 г. «Генеральная линия» («Старое и новое») и Александра Довженко 1930 г. «Земля» тоже имели мало общего с реальностью, но, по крайней мере, были выпущены до массового голода 1932–1933 гг.

Очевидно сходство между кинематографом социалистического реализма и другими кинематографами, фактически отказавшихся от работы с реальностью – такими, как американский продюсерский кинематограф, ориентированный на прибыльность и к тому же ограниченный таким инструментом «самоцензуры», как кодекс Хейса, и пропагандистское итальянское (фашистское) и немецкое (нацистское) кино. Иногда это сходство становилось слишком явным: так, Григорий Александров, бывший сорежиссер Эйзенштейна и один из любимых режиссеров Сталина, многое заимствовал из голливудских фильмов 1930-х гг. – вспомните хотя бы героиню Любови Орловой из фильма «Цирк» (1936 г.), которая не только визуально похожа на Марлен Дитрих, но еще и названа Мэрион Диксон.

Эталонным фильмом социалистического реализма стал посвященный событиям Гражданской войны «Чапаев» (реж. Сергей Васильев и Григорий Васильев[22], 1934 г.). Его невероятный успех у советского зрителя, казалось, подтверждал верность общего подхода – аудитория не ждала точной экранизации событий Гражданской войны (которую многие прекрасно помнили) и не стремилась увидеть точного портрета реального Василия Чапаева. Зритель оценил «правильного» и при этом живого, правдоподобного красного комдива Чапаева (Борис Бабочкин), а также простую, без изысков, но не примитивную драматургию, основанную на противостоянии главного героя, основанного на реальном историческом лице, и обобщенного белого полковника Бороздина (русский и советский актер и театральный педагог Илларион Певцов, не доживший до премьеры «Чапаева» две недели), которые никогда не встречаются лично.

Чапаев – «свой мужик», поет русские народные песни, «Черного ворона». Бороздин – явно чуждый, холодный интеллигент, играет «Лунную сонату» Бетховена. Комиссар Фурманов, более «правильный» герой, чем Чапаев, но не такой близкий и интересный зрителю, выгодно оттенял главного героя. Шутка Фурманова «Александр Македонский тоже был великий полководец, но зачем же табуретки ломать?» пришлась по сердцу многим зрителям, хотя далеко не все узнали в ней цитату из «Ревизора» Н. В. Гоголя: «Оно конечно, Александр Македонский герой, но зачем же стулья ломать? от этого убыток казне».{70}

Одна из самых эффектных сцен фильма – саспенс-сцена «психической атаки» Волжского корпуса подполковника Каппеля на позиции дивизии Чапаева, которой, очевидно, никогда не было хотя бы потому, что чапаевцы и каппелевцы в боях не встречались. Об этой сцене мы еще раз вспомним, когда будем разбирать аналогичную сцену из «Александра Невского» Эйзенштейна.

Отметим, что фильмы социалистического реализма не ограничивались идеализированным описанием современной зрителю советской действительности и мифологизацией революции и Гражданской войны. Важны были и исторические фильмы, такие как «Петр Первый» (реж. Владимир Петров, 1 серия 1937 г., 2 серия 1938 г.), «Александр Невский» (реж. Сергей Эйзенштейн, 1938 г.)[23], «Минин и Пожарский» (реж. Всеволод Пудовкин, 1939 г.), «Суворов» (реж. Всеволод Пудовкин, 1940 г.). Как и фильмы о Ленине – «Ленин в Октябре» (реж. Михаил Ромм, 1937 г.), «Ленин в 1918 году» (реж. Михаил Ромм, 1939 г.), «Человек с ружьем» (реж. Сергей Юткевич, 1938 г.) – эти фильмы подчеркивали роль личности в истории.

В целом советская кинопромышленность в 1930-е гг. была в состоянии производить сто и более фильмов в год, но в среднем в последние довоенные годы выпускалось вдвое меньше картин – в том числе и потому, что не все законченные фильмы доходили до экрана. Надо ли пояснять, что власть не поощряла создателей фильмов, не соответствующих канонам социалистического реализма? Парадоксальный немой фильм-притча «Счастье» (реж. Александр Медведкин, 1934 г.) по-своему – в эстетике лубка – прославлявший колхозное движение, был воспринят как насмешка над колхозным строительством. Впоследствии Медведкин предпринял попытку оправдаться и снял конформную комедию социалистического реализма «Новая Москва» (1939 г.), посвященную сталинскому плану реконструкции Москвы. Власть не приняла извинений, этот фильм на экраны тоже не выпустили.

Подобная история случилась с изысканным, эстетским, модернистским фильмом «Строгий юноша» Абрама Роома (1936 г.) по сценарию Юрия Олеши, повествующим о герое, который хочет быть идеальным советским человеком, даже создает правила жизни современного молодого человека – и при этом оказывается впутанным в любовный треугольник с женой крупного ученого-хирурга. Фильм был запрещен к показу за несоответствие стилю социалистического реализма, хотя, казалось бы, совсем недавно имел большой успех и в СССР, и за рубежом фильм Роома «Третья Мещанская» (1927 г.) с аналогичным главным конфликтом.

Наконец, подлинной трагедией завершилась история Сергея Михайловича Эйзенштейна.

Звуковое кино Сергея Эйзенштейна

В 1930–1937 гг. Сергея Эйзенштейна, то путешествующего по Америке, то «сидящего в башне из слоновой кости в китайском халате с иероглифами», преследовали творческие неудачи – но вовсе не из-за того, что ему не хватало креативных идей или сил для их реализации. Напротив, известная международная командировка, в которой Эйзенштейн, его постоянный сорежиссер Григорий Александров и его постоянный оператор Эдуард Тиссэ, один из лучших кинооператоров в мире, началась довольно продуктивно.

В Швейцарии советские специалисты участвовали в работе над просветительским документальным фильмом об абортах «Горе и радость женщины» (1929 г.), а во Франции – сняли, видимо, первый в истории кино настоящий музыкальный клип – образец увлекательного «монтажа аттракционов» со спецэффектами (а не просто музыкальный фильм), 20-минутный «Сентиментальный романс» (1930 г.), в котором загадочная Мара Гри (Мария Якубович) исполняла романс «Жалобно стонет ветер осенний». Фильм начинается с кадров буйства стихии – бушуют волны, будто бы падают деревья. Затем природа успокаивается – мы видим облака, траву в ветер, рябь воды. Появляется певица на фоне окна, ее монтажные кадры чередуются с кадрами камина и маятников часов. Пока Мара Гри исполняет романс, мы видим, благодаря смене ракурсов и монтажу, как оживает скульптура Родена «Поцелуй», а белое платье женщины и белый рояль превращаются в черные (Рисунок 124) и т. д.

В 1930 г. компания Paramount Pictures предложила Эйзенштейну экранизировать роман Теодора Драйзера «Американская трагедия». Сценарий Эйзенштейн писал вместе с Александровым и уже упоминавшимся в этой книге Айвором Монтегю. Однако студия не приняла сценарий.