Странный Томас - Дин Кунц

Глава 43

Радиостанция «Голос долины Маравилья» находится на Главной улице, в самом центре Пико Мундо, в трехэтажном кирпичном здании, между адвокатской конторой «Накер-и-Хисскус» и пекарней «С добрым днем».

В этот предрассветный час окна в пекарне уже горели. Когда я вышел из автомобиля, улица благоухала запахами только что испеченного хлеба, булочек с корицей, лимонного штруделя.

Бодэчи нигде не просматривались.

Нижние этажи здания занимают офисы. Студии, из которых велось вещание, располагаются на верхнем этаже.

Стэн (Торопыга) Люфмундер был дежурным инженером, Гарри Бимис, которому за долгое время работы в радиобизнесе так и не придумали прозвища, продюсировал программу «Вся ночь с Шамусом Кокоболо».

Показав жестами, что мне следует совокупиться с самим собой, они смилостивились и кивнули, после чего я зашагал по коридору к двери студии прямого эфира.

Из динамика в коридоре лилась тихая мелодия «Нитки жемчуга» бессмертного Гленна Миллера, которая в данный момент шла в эфир.

Источником являлся, конечно же, си-ди, а не виниловый диск, но в своей программе Шамус использует сленг 1930-х и 1940-х годов.

Гарри Бимис дал ему знать о моем приходе, поэтому, когда я вошел в студию, Шамус снял наушники и повернулся ко мне.

— Эй, Волшебник, добро пожаловать в мой Пико Мундо.

Для Шамуса я — Волшебник страны Оз, или просто Волшебник.

— Почему ты не пахнешь персиковым шампунем? — тут же последовал вопрос.

— Мне дали мыло без отдушки.

Он нахмурился.

— Надеюсь, твои отношения с богиней не закончились, а?

— Они только начинаются, — заверил я его.

— Рад это слышать.

Обшитые плитами звукоизоляционного материала стены приглушали наши голоса, сглаживали резкие ноты.

В его темных очках стояли синие стекла, а кожа была такой черной, что тоже отливала в синеву.

Я встал перед ним и шлепнул о стол медитативной карточкой, чтобы заинтриговать его.

Он не подал вида, будто ему интересно, не протянул руку к карточке.

— Утром, после шоу, я собираюсь прийти в «Гриль» полакомиться ветчиной, поджаренной с луком, а если не наемся, чем-нибудь еще.

— Сегодня я не работаю, — предупредил я его. — Взял отгул.

— А чего ты взял отгул? Решил провести день в магазине покрышек?

— Думаю, поиграю в боулинг.

— Так ты у нас — любитель оторваться, Волшебник. Просто не знаю, как твоя дама терпит тебя.

Мелодия Миллера закончилась. Шамус наклонился к микрофону и начал что-то рассказывать, перемежая свои слова отрывками из «Прыжка в час ночи» Бенни Гудмана и «Прокатись на поезде А» Дюка Эллингтона.

Мне нравится слушать Шамуса. Такого голоса в радиобизнесе нет ни у кого. В сравнении с ним Барри Уайт[58] и Джеймс Эрл Джонс[59] кажутся охрипшими ярмарочными зазывалами. Для профессионалов он — Бархатный Язык.

С десяти вечера до шести утра, каждый день, за исключением воскресенья, Шамус крутит, как он говорит, «музыку, которая выиграла большую войну», и пересказывает истории ночной жизни давно ушедшей эпохи.

Девятнадцать часов в сутки радиостанция зажимает музыку, отдавая предпочтение ток-шоу. Руководство предпочло бы отключать вещание на послеполуночные часы, когда радио практически никто не слушает, но, согласно лицензии, радиостанция должна работать в формате 24/7: двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю.

В такой ситуации Шамус получает полную свободу, может делать все, что угодно, а ему угодно развлекать себя и своих страдающих бессонницей слушателей великой музыкой эры Биг-бэнда. В то время, говорит он, музыка звучала настоящая, а в жизни было куда больше правды, здравого смысла, доброй воли.

Впервые услышав его рассуждения на эту тему, я выразил удивление, что он с такой любовью говорит о годах активной расовой сегрегации. Он ответил: «Я — черный, слепой, очень умный и тонко чувствующий. В любую эпоху жизнь для меня не может быть легкой. Но тогда культура была культурой, характеризовалась изяществом и вкусом».

Теперь же он говорил своим слушателям: «Закройте глаза, представьте себе Дюка в его фирменном белом фраке и присоединитесь ко мне, Шамусу Кокоболо, едущему на поезде А в Гарлем».

Мать назвала его Шамусом, потому что хотела, чтобы он стал детективом.[60] Но после того как в три года он ослеп, о карьере в структурах охраны правопорядка пришлось забыть. Кокоболо — фамилия его отца, уроженца Ямайки.

Подняв пластиковую карточку за торцы большим и указательным пальцами, он спросил: «Какой-то на удивление глупый банк выдал тебе кредитную карту?»

— Я надеялся, ты скажешь мне, что это такое.

Одним пальцем он провел по поверхности карточки, не читая слова, определяя ее природу.

— О, Волшебник, надеюсь, ты не думаешь, что я нуждаюсь в медитации, когда со мной Каунт Бейси, Сэтчмо и Арти Шоу.[61]

— Так ты знаешь, что держишь в руке.

— За последнюю пару лет люди подарили мне с десяток подобных карточек с разной тематикой, словно исходили из того, что слепые, раз не могут танцевать, должны медитировать. Ты уж извини, Волшебник, но я не ожидал, что ты принесешь мне эту пластиковую медитативную ерунду. Я был о тебе лучшего мнения.

— Жаль, что испортил его. Но я не собирался дарить тебе эту карточку. Мне лишь хочется узнать, что на ней написано шрифтом Брайля.

— Рад это слышать. Но с чего это ты такой любопытный?

— Таким родился.

— Я тебя понял. Не мое дело. — Он прошелся по карточке пальцами. — Father of lies. Отец лжи.

— Отец лжи?

— Ложь. Неправда.

Фраза показалась мне знакомой, но по какой-то причине я не мог понять, что она означает. Может, и не хотел.

— Дьявол, — пояснил Шамус. — Отец лжи, Отец зла, Его сатанинское величество. Что случилось, Волшебник? Религия Святого Бартоломео тебе нынче наскучила, тебе нужен привкус серы, чтобы подхлестнуть душу?

— Это не моя карточка.

— Тогда чья?

— Медицинская сестра в Центральной окружной больнице посоветовала мне поехать в пустыню, разогнаться как следует и вышвырнуть эту карточку в окно, чтобы ветер унес ее куда-нибудь подальше.

— Для хорошего мальчика, который честно зарабатывает на жизнь, готовя всякую вкуснятину, у тебя странные знакомые. У них определенно сильно съехала крыша.

Он пододвинул карточку ко мне.

— Не оставляй здесь пованивающего серой Брайля.

— Это всего лишь пластиковая медитативная ерунда.

В его синих очках я видел свое двойное отражение.

— Я знал одного практикующего сатаниста. Он заявлял, что ненавидел свою мать, но должен был ее любить. Копы нашли ее отрезанную голову в его морозильнике, в герметично закрытом пластиковом мешке с розовыми лепестками.

Я взял медитативную карточку. На ощупь она показалась мне холодной.

— Спасибо за помощь, Шамус.

— Будь осторожен, Волшебник. Интересных друзей-оригиналов найти нелегко. Если ты вдруг умрешь, мне будет тебя недоставать.

Глава 44

Занялась красная заря. Солнце, словно меч палача, выскользнуло из-за темного горизонта.

Где-то в Пико Мундо человек, готовящий массовое убийство, тоже смотрел на этот восход, набивая патронами запасные магазины к своей штурмовой винтовке.

Я припарковался на подъездной дорожке и выключил двигатель. Ждать больше не мог: хотел узнать, убил ли киллер, укокошивший Робертсона, еще и Розалию Санчес. Однако прошло две или три минуты, прежде чем я, добрав недостающую храбрость, выбрался из кабины.

Ночные птицы уже замолчали. Вороны, проявляющие особую активность при первом свете дня, еще не появились.

Поднимаясь по ступеням крыльца, я увидел, что сетчатая дверь закрыта, а основная — нет. В кухне не горел свет.

Я всмотрелся сквозь сетчатую дверь. Розалия сидела за столом, обхватив пальцами кружку с кофе. Вроде бы живая.

Но визуальные формы обманчивы. Ее мертвое тело могло лежать в соседней комнате, а за столом мог сидеть не желающий покидать этот мир призрак, обхватывая руками кружку с кофе, которую Розалия оставила на столе, когда прошлым вечером пошла открывать дверь на стук киллера.

Я не улавливал запаха только что сваренного кофе.

И прежде, когда она ждала, чтобы я пришел и сказал, что вижу ее, в кухне всегда горел свет. Я ни разу не видел ее сидящей в темноте.

Розалия подняла голову и улыбнулась, когда я переступил порог.

Я смотрел на нее, боясь заговорить. А вдруг она — призрак, который не сможет ответить.

— Доброе утро, Одд Томас.

Дыхание шумно вырвалось из груди.

— Вы — живая.

— Разумеется, живая. Я знаю, что уже далеко не та молодая девушка, какой когда-то была, но, надеюсь, точно не мертвая.