Реликт - Василий Головачёв

следом.

Через четверть часа они вышли на край небольшой долины, окаймленной со всех сторон сосновым – по виду – лесом и остановились. Перед ними во всей своей хрустальной красе раскинулось большое голубое озеро, лизавшее волнами желтый песчаный пляж.

– Диво дивное! – завопил Свиридов и первым бросился на берег, раздеваясь на бегу.

– Странно! – задумчиво сказал Лабовиц, покусывая травинку. – Могу поклясться, что раньше этого озера здесь не было.

Гиро перевел внимательный взгляд с озера на лицо охотника, словно взвешивая его слова, и снова посмотрел на озеро, в волны которого с уханьем бросился Свиридов.

– Знаете, – сказал он медленно, – мне оно тоже не нравится.

– Дело не в эмоциях… мертвое оно какое-то. На Быстрой мало наземных озер, зато все, какие есть, поросли всякой растительной мелочью. Здесь же вода чистоты необыкновенной, да и птиц не видно… и песка я у здешних озер не видел.

– Ну что же вы? – кричал им Свиридов, поднимая тучу брызг. – Вода великолепная, пресная, пить можно.

Гиро вдруг надел антиграв и сунул в руки Лабовицу видеокамеру.

– Держите. Вам не кажется, что озеро меняет цвет? Я верну вашего товарища, а вы пока снимите всю эту картину.

Он подпрыгнул и, как пущенный из пращи камень, выписал аккуратную траекторию к ныряющей голове Свиридова в сотне метров от берега. И не успел он зависнуть в воздухе, как воды озера совершенно бесшумно встали вокруг него стеной.

Реакция у Лабовица была отменной, и он отскочил, прежде чем метнувшийся к нему голубой рукав «озера» успел его коснуться. Дважды прогремел карабин, и наступила тишина.

Последнее, что увидел Лабовиц, – уплывающее в небо гигантское черное яйцо, все в складках и бороздах, похожее на увеличенный в сто тысяч раз грецкий орех.

ВЫЗОВ

Ушли вниз отвесные стены ущелья. Горизонт накренился, брызнуло в глаза алым светом. Шедший впереди пинасс внезапно вильнул вбок, кувырнулся и, кружась, как осиновый лист, потянул к пикам Кинжального хребта. Вторая машина резко прыгнула вверх, избегая столкновения с паутиной, но гигантская, сплетенная неведомыми пауками сеть испустила вдруг сноп ярких искр, достигших пинасса, снова перекосился горизонт…

Изображение в виоме смазалось, покрылось радужными пятнами. Грехов протянул руку и выключил проектор.

– Третья попытка за последние два месяца, – нарушил молчание Шелгунов. – Погибли двое, во второй машине, – водитель-пограничник и коммуникатор; первый пинасс вели автоматы. Паутины до сих пор на контакт не идут, даже в экстремальных для них условиях.

– Мы же говорили со Свекольниковым! – Грехов резче, чем хотелось, убрал пульт в стену кабинета, нажал кнопку киб-секретаря и направился к порогу. – Прежде чем претворять идеи коммуникаторов в жизнь, он, как старший погранотряда, должен согласовывать их с руководством! Со своим хотя бы. Он что, хочет угробить контакт в самом начале?

– Меня в тот момент не было на Станции, – виновато проговорил Шелгунов. – Поэтому я ничего не знаю об экспериментах с паутинами. Есть какая-то порочная логика в том, что паутины – всего-навсего сторожевые автоматы цивилизации Тартара. Все эксперименты ученых направлены на проверку этого постулата. Отсюда и неудачи. А у тебя есть насчет всего этого свежие идеи?

Грехов задержался на пороге, покачал головой:

– Свежими идеями я, увы, тоже поделиться не могу. А Свекольникова предупреди, чтобы не шел на поводу у исследователей. Хотя за гибель людей на Тартаре первым я спрошу с тебя, а не с директора Станции. Ну и с него, конечно.

Они вышли к лифту, который вынес их под купол обзорной башни базы, возвышающейся на полторы сотни метров над дном кратера Аристарха. Голубовато-пепельное лезвие земного серпа заливало площадку над куполом мягким сиянием, скрадывающим тени и истинные размеры предметов. Площадка была пуста: сама башня давно устарела, стала памятником традиций земных строителей, пришедших на Луну более двухсот лет назад, и редко кто из сотрудников Управления аварийно-спасательной службы заходил в башню в часы отдыха.

– Меня почему-то частенько тянет сюда, – пояснил Грехов в ответ на недоумевающий взгляд Шелгунова. – Ностальгия по прошлым временам штурма Луны.

– Мне это не дано. – В голосе Шелгунова прозвучало сожаление. – Я не поэт и не лирик, но тебя понимаю. Я передам Свекольникову твои пожелания.

Грехов протянул ему руку.

Не успели они разойтись, как под куполом башни прозвучал сигнал интеркома:

– Заместителя начальника отдела безопасности вызывает секториат. Повторяю: заместителя начальника отдела безопасности вызывает секториат управления на тринадцать ноль-ноль.

Грехов переглянулся с Шелгуновым, добрался вместе с ним к залу тайм-фага и перенесся в здание секториата УАСС, располагавшееся в Брянске, на берегу Десны. Ровно в тринадцать ноль-ноль по среднесолнечному времени он вошел в кабинет руководителя пограничной службы Даль-разведки Торанца.

Кубическое помещение кабинета было погружено в полутьму, озаряемую всполохами видеоселектора. Два виома показывали пейзажи знакомых планет Солнечной системы, один отражал чей-то кабинет. Торанц, длиннолицый, длинноносый, весь словно вытянутый в длину, тронул сенсор селектора, и третий виом погас.

– Проходите. – Он кивнул на кресла. – Выбирайте место.

Грехов коротко поздоровался с присутствующими, огляделся, заметил Пинегина и сел. Петр Пинегин был начальником отдела безопасности, то есть непосредственным руководителем Грехова, уже второй год и ровно столько же его другом. Подружила их не работа, подружил Диего Вирт, друг Габриэля с детства, хотя Диего и не работал в управлении. Пинегин был великодушен и деликатен, в меру требователен, ценил юмор. Фигуру его, кряжистую, плотную, можно было узнать издалека по чуть косолапой медвежьей походке. При первом знакомстве Пинегин показался Габриэлю медлительным, ленивым и даже туго соображающим, но впоследствии оказалось, что это далеко не так, хотя медлительная осторожность и входила составляющей в черты характера начальника отдела.

– Прошу внимания, – сказал Торанц, хотя в кабинете и без того было