Чума на оба ваши дома - Сюзанна Грегори

— А вы? — крикнул Бартоломью.

Сосед поспешно перекрестился и захлопнул окно. Женщина бессвязно бормотала что-то, пока Бартоломью нес ее обратно в дом. От Майкла он слышал, что некоторые люди, пережившие всех своих родных, из последних сил готовились к собственным похоронам. Но он не поверил монаху, решив, что это очередная досужая выдумка, которыми люди стращали друг друга в такие дни. Он присел на корточки, рассеянно похлопывая больную по руке, не в силах заставить себя не думать об ужасающих исходах подобных действий: а если бы телега добралась до ямы, когда женщина была еще жива, и она задохнулась бы под землей или ее бы разъела негашеная известь? Не исключено, что кого-то постигла такая судьба. Пока он думал об этом, женщина тихо скончалась, они с Греем зашили саван и снова положили ее на пороге.

Когда они вернулись в Майкл-хауз, уже стемнело. Бартоломью отправился взглянуть на своих пациентов в спальне коммонеров. Джером выздоровел после чумы, но болезнь подточила его силы, и он медленно умирал от изнурительной болезни легких. Едва переступив порог, Бартоломью увидел отца Уильяма — тот помогал одному из послушников-бенедиктинцев зашивать чье-то тело в одеяло. Быстрый взгляд на комнату сказал ему, что это Николас, в свои пятнадцать лет самый младший из студентов в Майкл-хаузе. А ведь еще утром он, казалось, пошел на поправку… Бартоломью тяжело опустился на скамейку.

— Он умер так быстро, что мы не успели послать за вами, — сказал Уильям. Фанатичный огонь, который обычно горел в его глазах, угас, и вид у него был измученный. — Я выслушал столько чудовищных признаний, что в аду скоро не хватит места.

Бартоломью не мог решить, шутит францисканец или нет, но в лице его не было ни намека на веселье.

— Тогда, может быть, грешников станут принимать в рай, — отозвался врач, поднимаясь.

Уильям схватил его за рукав и потянул вниз. В ухо Бартоломью полился сердитый шепот.

— Это ересь, доктор, и я советую вам воздержаться от столь странных замечаний!

— Ваше убеждение, что в аду место ограничено, тоже странное, — парировал Бартоломью. Ему вспомнились слухи, которые ходили, когда Уильям только что появился в Майкл-хаузе, — будто бы он был инквизитором.

Уильям выпустил рукав Бартоломью.

— Не беспокойтесь, — сказал он, и врач увидел, как в глубине глаз монаха, пока тот обдумывал смысл его слов, снова вспыхнул огонь. — Я не стану вовлекать вас в богословский спор. Но мне недостает общества Элфрита. Он был человеком большого ума!

Бартоломью согласился и пожалел, что Элфрита нет в живых и некому поведать свои мысли и переживания. Элфриту, в отличие от Уильяма, Элкота или Майкла, Бартоломью мог бы доверить тревоги относительно чумы и колледжа. Кстати, раз уж он вспомнил о Майкле — Бартоломью не видел его со вчерашнего дня. Он поинтересовался, видел ли бенедиктинца Уильям.

На лице Уильяма промелькнуло любопытное выражение.

— Нет, — отозвался францисканец, — он куда-то ушел. Взвалил на меня ту еще работенку, сами видите.

Бартоломью показалось странным, что Майкл никому не сказал, куда идет, но он отбросил эту мысль. Он поднялся со скамеечки, размял ноющие члены и помог Уильяму снести Николаса вниз, через двор на конюшню. Они оставили тело у двери и поскорее удалились. Бартоломью знал: никогда больше он не войдет в конюшню без того, чтобы не вспомнить об Августе.

* * *

На следующий день, возвращаясь домой по Хай-стрит вместе с Греем, Бартоломью ощутил на лице первые крупные капли дождя: все утро собиралась гроза. Грей окликнул знакомого студента, и тот пригласил их в пансион Марии переждать ливень. Как и в пансионе Бенета, здесь тоже было тепло и пахло вареными овощами. Студент принес им вина с пряностями, и Бартоломью расслабился, согревшись и немного захмелев.

Он почти засыпал, когда вдруг понял, что Грей кому-то его представляет. Смущенный, он вскочил на ноги и поклонился ученому, который стоял перед ним. Из слов Грея он понял, что это новый глава пансиона Марии — Невилл Стейн. Бартоломью хорошо знал прошлого принципала, но тот умер от чумы еще до Рождества. Его преемник оказался мужчиной за сорок, с копной необычайно жестких черных волос, которые, казалось, стремились держаться как можно дальше от черепа.

Стейн жестом предложил ему садиться и, устроившись на скамеечке неподалеку, принялся расспрашивать о положении дел с чумой в городе. Некоторое время спустя он перевел разговор на Жиля Абиньи, который, похоже, немало времени проводил и в пансионе Марии. Здешние обитатели тревожились за него.

— У вас есть какие-нибудь соображения, где он может быть? — спросил Бартоломью, ожидая услышать в ответ тот же набор домыслов и беспочвенных слухов, которыми его потчевали в других местах.

Огонь в очаге затрещал и рассыпался искрами, и Стейн, прежде чем ответить, некоторое время смотрел на него.

— Не знаю, где он находится сейчас, но полагаю, что позапрошлой ночью я видел его в Кембридже.

У Бартоломью похолодело под ложечкой.

— Где? Как это случилось?

— Ну, по-моему, я видел, как он выходил из пивной у доминиканского монастыря. Я слышал, что он куда-то увез свою сестру, поэтому эта встреча засела у меня в памяти. — Стейн откинулся назад и прикрыл глаза, пытаясь вспомнить, что именно он видел. — На нем был плотный плащ, и он обернулся, когда я окликнул его по имени. Потом он быстро зашагал прочь, завернул за угол, а я бросился за ним, но, когда добежал, улица оказалась пустынна. — Он пожал плечами. — Боюсь, это все. Если бы меня попросили поклясться под присягой, я не стал бы утверждать, что это точно был Жиль. Но он определенно походил на него и бросился бежать, когда я назвал его по имени. Выводы делайте сами.

Как только дождь чуть поутих, Бартоломью с Греем откланялись. Стейн закрыл за ними дверь и немного подождал. Из небольшой каморки сбоку от коридора показался Барвелл. Стейн и Барвелл немного поговорили о чем-то вполголоса, потом Барвелл ушел, и вид у него был мрачный.

Неподалеку от доминиканского монастыря имелась пара пивных, но ни в одной из них никто не смог вспомнить Жиля Абиньи. Когда Бартоломью пустился в описания, толстяк хозяин покачал головой.

— Мы стоим на тракте, и дела у нас идут отлично, несмотря на чуму. Я не могу упомнить каждого, кто покупает у меня эль. Может, он здесь и был, но я не поручусь.

Хозяин второй пивной знал Абиньи и потому оказался более полезен, но он сказал, что позапрошлой ночью Жиля у них совершенно точно не было. Он сокрушенно улыбнулся и сообщил, что однажды Абиньи поймали на мошенничестве в игре в кости с двумя местными, после чего тот не осмеливался показаться здесь снова из опасения за свою шкуру.

Они вернулись обратно в Майкл-хауз, и после трапезы Бартоломью отправился проведать больных. Тусклый свет пасмурного зимнего дня навевал уныние, и Бартоломью развел огонь. Он был уверен, что Уилсон пришел бы в ужас от такой расточительности — тратить дрова на умирающих. Бартоломью улыбнулся про себя, представив, как Уилсон в аду призывает дьявола не изводить дрова на костры. Кто-то прикоснулся к плечу врача. Он поднял глаза и увидел, что над ним склонился Уильям. Ему стало немного не по себе. Может, бывший инквизитор читает его мысли и видит еретические фантазии у него в голове?

Монах поманил его за дверь и остановился в холодном коридорчике перед каморкой Августа.

— Мы наконец получили послание от канцлера, — сказал он. — Он избрал на должность нашего нового мастера Роберта Суинфорда.

— Это не удивительно, да и мастер из него получится что надо, — сказал Бартоломью. — Он вернется из деревни?

Уильям покачал головой.

— Роберт тоже прислал письмо; в доме его родственников чума, и большинство мужчин умерли. Он просит нас проявить снисходительность и позволить ему остаться там еще на несколько недель, пока он не убедится, что женщины надлежащим образом устроены. До того времени он попросил Элкота исполнять его обязанности.

Бартоломью задался вопросом, не рискованный ли это шаг со стороны Суинфорда — отдавать колледж на попечение человека, который по его милости только что лишился должности. Потом вспомнил о непринужденности и уверенности Роберта Суинфорда и понял, что тот без малейшего труда вернет себе временно отданную власть.

— Но Элкот носа не показывает из своей комнаты, как когда-то Уилсон, — сказал Бартоломью. — Как он может управлять колледжем?

— Полагаю, Суинфорду об этом не сообщили, — отозвался Уильям. — Элкот потребовал, чтобы ему доставили различные документы, так что, похоже, он будет по меньшей мере приглядывать за делами.

Бартоломью вышел на улицу подышать воздухом и поразмяться после целого дня, проведенного у постелей больных. Дождь перестал, и небо начало проясняться. При виде его привратник выбрался из своей сторожки, но остановился в добрых десяти футах от Бартоломью, прижимая к лицу большой ароматический мешочек с целебными травами. Бартоломью сообразил, что не видел его лица с того самого дня, как вернулся из дома родственницы Агаты и объявил в Майкл-хаузе, что пришла чума. В руке у привратника была записка, которую он положил на землю, чтобы не приближаться к Бартоломью больше необходимого. Когда он убедился, что врач поднял ее, то поспешил обратно в сторожку. Бартоломью взглянул на захлопнутую дверь. Может, привратник прав и Бартоломью впрямь разносит опасные миазмы? Он чувствовал себя вполне хорошо, но как знать, вдруг он переносит заразу в своем дыхании, в своих одеждах? Он тяжело вздохнул и принялся разглядывать обрывок пергамента, на котором очень неразборчивым почерком было написано, что его ждут в домике лудильщика на берегу реки.