Мусорные хроники - Александр Титов

сюды. Я вам чё покажу, охренеете.

Мы с Тонким переглянулись и поняли, что поняли всё одинаково. Горбун окончательно рехнулся и собирался показывать всякое непотребство. Но тот настойчиво продолжал звать:

— Мужики, серьёзно, вы ни в жизнь такого не видали. Идите быстрее, пока он не убëг!

— Убëг? — растерянно повторил я.

И Тонкий кивнул, подтверждая, что мне не послышалось. Мы одновременно вскочили, достали оружие и отправились спасать горбуна от неведомой «прелести».

Но помощь ему не требовалась. Вокруг Черепахи, радостно скача и виляя хвостом, кружился пёс. Чуть выше колена, с бежевой спинкой и белым брюхом, он выглядел здесь совершенно чужеродным. Умиление растекалось по груди от одного только вида улыбчивой мордашки дворняжьего происхождения.

В те моменты, когда пёс на мгновение успокаивался, горбун принимался усердно натирать его голову. И так веселился от этого занятия, будто всегда только о том и мечтал.

— Вы видали такое? — гордо спрашивал он нас, не ожидая ответа. — Ну и зверюга, ну и прыгучая.

— Это собака? — не поверил я тому, что вижу.

Животных на Свалке было так мало, что они и вовсе казались чем-то невероятным. А уж собак я не встречал здесь ни разу. Тем более таких дружелюбных.

— Что такое собака? — не отрываясь от нового друга, спросил горбун.

— Вот это вот, — уточнил Тонкий.

— Не-е, его звать Прелесть. Да? — горбун скользнул ладонью с головы на загривок пса, и кожа у того натянулась так, что глаза на лоб полезли. Но псу это пришлось по душе, и он добродушно тявкнул. — Во, Прелесть умная. Да?

— По-моему, это мальчик, — намекнул я.

— Ну ты странный, Костолом. Как Прелесть может быть мальчиком?

Спорить я не стал. Пусть считает, кем хочет. Главное, чтобы не плакал, когда собака убежит по своим делам собачьим.

— Ты хочешь кушать, Прелесть? — ворковал горбун. — Хочешь тушёночки? Вкусная, м-м-м, пальчики оближешь.

— Если нам не хватит, будем на тебе экономить, — сухо пригрозил Тонкий.

— Принеси банку животному. — вступился я за пса. — А лучше в миску какую-нибудь переложи.

— Костолом — хороший дядя, понимающий. Он-то знает, что любая животина любит, чтоб в пузе сытно было, — приговаривал горбун Прелести. Пёс уже понял, что цели своей добился и можно отдохнуть. Прилёг, но хвостом ещё по привычке вилял и благосклонно принимал ласку.

Скоро вернулся Тонкий и небрежно сунул псу под нос миску, полную тушёнки. Тот совершенно не обиделся и набросился на еду, будто голодал несколько дней. Аппетит его был так велик, что когда миска опустела, Прелесть глянул на нас с явным вопросом в глазах, не будет ли добавки.

— Прожёрливый засранец, — прыснул недовольно Тонкий.

— Шлёпал бы ты отселева, — проворчал горбун и вновь принялся гладить собаку.

Тонкий решил, что так действительно будет лучше, забрал посуду и ушёл. А я задумчиво следил за игрой Черепахи и его Прелести и поражался, насколько между ними быстро образовалась та самая дружба, которую обычно и за годы не построить. Не то, чтобы я забыл, как выглядит дружелюбный пёс и как легко он входит в доверие, но между ними было нечто такое, что ничем, кроме дружбы, назвать я не мог.

— И что ты делать будешь, когда он уйдёт? — спросил я с ударением на последнее слово.

— А зачем ему уходить? — рассудительно спросил в ответ горбун.

— У него же где-то дом должен быть, вряд ли ему так хочется бросать всё и идти не пойми куда.

— Ежели он пришёл сюда, значится, там ему не очень-то и нравилось. Или ты прогнать такую Прелесть хошь? Да? — опять перешёл он на улюлюканье. — Костолом же хороший, он Прелесть не прогонит?

— Ну что с тобой поделаешь? — согласился я со вздохом, но искренне был рад новому спутнику. Приятное разнообразие, да ещё с такой очаровательной улыбкой, могло скрасить наш путь в темноте. А это многого стоило, когда постоянно растёт напряжение и чувство, будто кто-то следит за тобой, сводит с ума.

Глава 36

Прелесть очень быстро завоевал всеобщую любовь. Если поначалу рогатые опасались его и шугались, когда он пробегал рядом, то постепенно привыкли, а затем и гладить начали. И нравилось им это до детского восторга.

А Прелесть только рад был такому вниманию. Казалось, во всëм мире нет для него ничего приятнее. Каждый раз, когда его гладили, Прелесть дрожал от возбуждения, а хвост заходился, как спятивший маятник. Но крепче всего Прелесть привязался к горбуну. Скакал вокруг него, тёрся об ногу и носом зарывался в складках одежды. И было за что — Черепаха его подкармливал, как только мог. То из своей тарелки кусочки мяса доставал, то из телеги банку вытаскивал.

— Ну что это такое? Сколько можно? — недовольно жаловался мне Тонкий, заметив очередную пропажу. — Скажи ему, что псина и так жрёт, как взрослый мужик.

— Да ладно тебе. Всем он нравится, и никто не против отдать лишний кусок, — просто ответил я.

Тонкий только хмыкнул и пробурчал:

— Я ему свой кусок не отдам, как бы он не облизывался.

И слово своё он держал твёрдо. Уворачивался от приставаний пса и крепким словцом давал понять, чтобы шёл тот искать добавки в другом месте.

На третий день мы наконец-то увидели в темноте очертания города. Он вызывал неприятное впечатление, тоскливым приветствием встретил нас ещё на подходе и заставил замолчать, прислушаться к своей вековой тишине.

Было это вечером, когда все смертельно устали, а горбун вовсе посапывал на одной из телег. Может, поэтому никто особо не обратил внимания на старинные дворцы с роскошными фасадами и резными барельефами. Никто не разглядывал оставленные на обочинах проржавевшие автомобили со сгнившей резиной на колёсах. Только кто-то один вдруг сказал, что вместо неровного мусора под ногами теперь брусчатка.

— Угу, — устало отозвалось ему несколько человек.

И только Тонкий вёл себя непривычно странно. То и дело он резко поворачивал голову, словно услышал что-то, и замедлялся так, что в него непременно кто-то врезался. Я списал это на очередной приступ энтузиазма и даже спрашивать не стал, что случилось. Всё равно толком не ответит, выдав очередную порцию бред а.

Мы добрались до небольшой площади, где и устроились на ночлег. Пока каша варилась, я чуть не уснул. Иногда видел тени, мелькавшие вдалеке, но это казалось первыми снами, начавшимися раньше положенного.

— Всё, что ты видишь — это правда. Тебе ничего не кажется, — сказал вдруг Тонкий, когда в очередной раз на границе видимости я заметил движение и резко мотнул головой, чтобы сбросить наваждение.

Голос проводника прозвучал резко и неожиданно, так, что я