Зона затопления - Роман Сенчин

Однажды Ольга добралась аж до заместителя министра экономики и регионального развития края. Добралась не одна – одну бы ее вряд ли к нему подпустили, – вместе с московскими тележурналистами.

Замминистра долго и складно, увлекательно рассказывал о планах по развитию региона. И уже под конец беседы, а точнее, почти монолога, Ольге удалось задать тот, как ей казалось, самый важный вопрос, в котором содержалась суть проблемы большинства переселяемых из зоны затопления:

– Почему людям предоставляют только жилую площадь – восемнадцать метров на человека, хотя они теряют землю, постройки, вынуждены бросать технику?

И замминистра, глядя на Ольгу, как на глупую девочку, стал объяснять:

– Есть определенный лимит финансирования. Исходя из установленного лимита финансирования и определен норматив жилых квадратных метров. Все зависит от денег. Было бы денег больше, был бы и норматив, наверное, больше.

А дальше дал понять, что вопрос финансирования не в сфере правительства края.

– А в чьей сфере? – настаивала Ольга.

– Водохранилище является федеральной собственностью, – уже с интонацией утомления отозвался замминистра, – подготовка зоны затопления, в которую входит в том числе переселение населения, финансируется преимущественно из федерального бюджета.

– Но ведь именно вы курируете подготовку к затоплению.

– Курировать и финансировать, как вы можете понять, – не одно и то же. – И, не дав Ольге спросить, где же та организация, тот человек, какие определяют, сколько нужно выделить средств на устройство переселенцам достойной жизни на новом месте, замминистра вновь запел о перспективах: – Этот район, где реализуются столь масштабные проекты, ведь это будущее России. Объективно будущее России! Ведь это вторая Тюмень на самом деле. Строительство гидроэлектростанции – первый шаг. Там мощнейшие общемировые запасы бокситов, железной руды, каменного угля, магнезитов. Это то, за счет чего будут жить наши внуки…

– А за счет чего жить там переселенцам сегодня? – вырвалось у Ольги.

Скулы замминистра, молодого еще человека, повело в сторону, глаза полыхнули. Но он тут же взял себя в руки, улыбнулся:

– Поверьте, никому с голоду и холоду мы умереть не дадим.

По итогам этого разговора Ольга написала заметку, ее опубликовали, а через несколько дней столкнулась с коллегой из другой газеты, Ритой.

– Цела́? – вроде как в шутку, но не совсем изумилась та.

– Ты о чем?

– Прочитала о твоей встрече с этим замом. У меня с ним месяца два назад тоже диалог был, но совсем другой. Как жива осталась – не знаю.

Рита посмеялась невесело и рассказала такую историю:

– Узнала, что в минрегионе заседание согласительной комиссии, будут переселенцы без жилья. Пробралась, в общем, правдами-неправдами, нашла кабинет. Захожу – кворума нет, и все четверо или пятеро членов комиссии – чиновники. Ни депутатов, ни прокурорских. Короче, междусобойчик такой, заранее безрезультатный… Представилась, а мне в ответ: «Вон!» Это как раз вот этот замминистра. «Почему? – спрашиваю. – И еще таким тоном». – «Еще раз повторяю: за дверь! В третий раз повторять не буду!» И прямо трясется от злости. А мне, наоборот, как-то легко стало. «Почему это я должна выйти? Я – журналист». Тут он вскочил – и ко мне через весь этот кабинет огромный. Ну, перепугалась, конечно, – бычина такой!.. – Рита выдохнула. – Подскочил вплотную, руки дергаются, а сам пузом меня к двери толкает. «Пройдите!» – «Не выйду! Аргументируйте свое поведение». И он снова как завопит, своим охранникам уже: «Охрану сюда! – И мне: – Вы не будете здесь присутствовать!» Побежал обратно, сел за стол. Прямо мультик какой-то… Я процитировала из закона о СМИ, где о правах журналиста. А он: «Не надо демагогии. Вы – никто». – «Я, по крайней мере, гражданка эрэф!» – «Вы не будете здесь присутствовать!» – «У вас закрытое заседание?» – «Я не собираюсь давать вам никаких комментариев. Сейчас придет милиция, она с вами поговорит». – «Полиция», – говорю. «Не выводите меня из себя! Как вы вообще сюда попали?» – «У меня разовый пропуск». – «Мы разберемся, как вы его получили, как проникли в здание правительства!» Остальные сидят как болванчики. Молчат. И переселенцы молчат, слова боятся сказать… Верят еще во что-то… Полиции, в общем, нет, замминистра водички попил и снова начал беситься: «Где ваше журналистское удостоверение?» Я решила: «Хрен тебе что покажу», – и цитирую из закона, что гарантируется свобода поиска, получения и распространения информации любым законным способом любому гражданину. А он: «Выйдите отсюда, в конце концов! Не мешайте работать!» Тут появляются полицейские эти, и он им прямо истошно: «У нее диктофон!» Ну и меня молча вывели. А на улице, под солнцем, стоит человек тридцать с плакатиками: «Мы остались на дне!», «Прекратите геноцид!» Через пять минут всех разогнали. Ну, то есть плакатики поотбирали, пообещали, что, если скандировать будут, – десять суток ареста… Те, кого на комиссию допустили, ничего не добились, конечно… Вот так.

Рита смелой журналисткой была и о работе согласительной комиссии не раз писала жесткие материалы. Поэтому, видимо, на нее и случилась у замминистра такая реакция…

Немногие начальники ведут себя, как этот зам. Большинство же просто не замечают журналистов, да и обычных людей. «Путину буду писать!» – время от времени слышит Ольга от тех, кто устал биться о стену, отделяющую от них местные власти. Потом, при следующей встрече, интересуется: «Написали?» – «А?» – «Вы говорили, что Путину писать будете». – «А-а, – тяжелый взмах руки, – толку-то… Ему и не донесут мою цидульку, выкинут… Да и что я напишу? Не умею я, а умеющим платить надо…»

Ольга считала себя неглупой, образованной, умеющей размышлять, владеющей словом, но и она не понимала, как сформулировать подобное письмо. Фактов несправедливости и воровства были сотни, но их заслоняла, придавливала одна большая несправедливость, одно глобальное нарушение прав человека – затопление обитаемой земли из-за строительства предприятия, – которое из-за своей глобальности иногда начинало казаться нормой. И появлялось сомнение: вероятно, так и должно быть, иначе быть не может, и все эти претензии отдельных людей, их жалобы – это нечто неизбежное в таком огромном деле, какое делается там, на реке?

Она быстро гасила в себе эту полубезумную мысль, ругала себя, но не удивлялась ей – так непреклонны были начальники, так уверенно они доказывали: в целом всё в пределах закона, всё в штатном режиме, недовольные бывают всегда, – что поневоле им начинало вериться.

А потом вдруг еще вчера, казалось, готовый отдать жизнь за то дело, которому свято служил, увольняется по собственному желанию или его отправляют в отставку, увольняют, а то и заводят на него уголовное дело, берут под стражу… Да, еще вчера высокий, широкоплечий мужчина с серьезным, жестким лицом доказывал: «Это дело государственной важности! Тысячи людей стремятся скорее построить, запустить, поднять регион в ряд промышленных центров, а вы!.. Стыдно, преступно совать палки в колеса такому важнейшему процессу!» Еще вчера стыдил, предупреждал об уголовной ответственности, а сегодня уже за решеткой, подозревается в хищении в особо крупном размере, суд рассматривает меру пресечения… Уволившегося с месяц назад неожиданно объявляют в международный розыск, сообщают в новостях, как он, оказывается, выводил средства за рубеж…

Места же этих уволившихся, уволенных, отставленных, арестованных занимают другие – такие же представительные, серьезные, умеющие говорить складные и горячие речи, выразительно декламирующие тексты законов и постановлений. И к простым людям эти относятся так же – как к чему-то лишнему, путающемуся под ногами, мешающему двигать важное, значительное вперед.

На некоторых должностях за последние шесть-семь лет сменилось трое-четверо деятелей. И даже туда, где несколько предшественников оказывались в заключении, не боялись идти. Садиться в те же кабинеты, руководить, подписывать документы, а потом отправляться в СИЗО…

Раньше Ольга не могла понять, как вот при Сталине не было пустующих постов в ОГПУ, НКВД, – ведь знали же, что до них несколько человек были расстреляны, а все равно шли, работали и затем спускались в расстрельный подвал, подставляли затылок. Или понимали, что без этого государству нельзя, или надеялись, что их-то не тронут, что они станут последними в этой цепочке?

И нынешние, наверное, тоже надеются. Тем более что теперь не расстреливают…

Снова пухнут, как подкисшее тесто, в голове сомнения, снова туманит смута: если этот, и тот, и еще тот, и тот, осужденные или подозреваемые кто в хищении, кто в мошенничестве, кто в нецелевом использовании миллионов, распекали и стыдили других, то где гарантия, что и остальные, пока уважаемые, тоже не воруют тем или иным способом? Вон тот, ушедший с такого высокого поста по собственному желанию, неужели не унес с собой миллионы? А этот и этот?.. А может, и выше, много выше тоже далеко не все чистые и честные. Деньги всем нужны…